Оглавление

Посвящается
  
Петровой Екатерине Александровне
  
Левиной Владе Владимировне

Часть 1 
Начало Конца

It’s a long way to the finish «Glory», Future Royalty

Глава 1
За кулисами

— Красивый город, правда? Только взгляни на эти огни!

Ветер ничего не ответил Алексею. Он лишь холодными пальцами прошёлся по чисто выбритому лицу и ласково взъерошил волосы. Воздух пах свежестью — такой, какая наступает в городе только ночью, после того, как большинство жителей смыкает глаза. Вообще ночью тонкую грань мира прорезает магия, которую вдыхают поэты, когда пишу стихи, втягивают в лёгкие художники за созданием картин и выкашливают маньяки, возбуждённые тем, что им наконец удалось поймать жертву. Город пестрил контрастами, добро и зло растворялись в свете фонарей и сливались в нечто единое, целое, похожее на огромное каменное сердце, находящееся, конечно же, под Дворцовой площадью.

— Я остановлю его, вот увидишь. Я стану свидетелем последнего удара этого сердца.

На красивом лице, не лишённом мужской эстетики, расплылась тёплая улыбка счастливого или почти счастливого человека. Под тёмными глазами на щеках появились ямочки, и от подобной улыбки растаяли бы многие женщины, если б сквозь зубы не сочилась смесь слюны с чужой кровью, запачкавшей всю нижнюю половину лица. Из-под верхней губы выглянули клыки, показались зубы, и теперь луна освещала уже не улыбку, а звериный оскал. Глубоко в груди, под крепкими рёбрами, зарождалось тихое рычание. Алексей чувствовал вибрацию внутри своего тела, чувствовал, как она волнами пробегает под кожей и бьётся о кости, возвращаясь к мышцам слабым электрическим зарядом. Алексей чувствовал внутри себя жизнь. И как же это приятно! Свежий воздух заполнял собой альвеолы, в венах бурной рекой протекала кровь, а суставы — все до единого! — двигались так, будто их только-только смазали. Крепкое тело… Наконец-то крепкое тело… А самое главное — мужское.

Он заработал себе ещё одну жизнь, чтобы продолжить отбирать чужие.

— Это красивый город. — Голос звенел подобно лучшей в мире мелодии, приятный бас ласкал уши, а осознание того, что он принадлежит тебе, грело то, что люди называют душой. — Это город ночи, а не дня. Я бы переименовал его в Луноград или Мунсити. Чертовски красивая луна!

И ведь правда, луна сегодня напоминала женщину, впервые вышедшую на свидание после декрета. Как только эта мысль пронеслась в голове Алексея, на его лице вновь засияла улыбка — в обрамлении чужой крови, безумно вкусной после долгого перерыва. От карих глаз, глубину которых можно сравнить с Марианской впадиной, отражался круглый серебряный диск, плавающий в небе, усеянном звёздами. Тысячами, миллионами звёзд. Они равнодушно взирали на Землю, на её жителей, оставались холодными ко всем событиям, что происходили в эту ночь на петербургских улицах. Как бы сильно поэты не хвалили звёзды, последние не изменяли своему безразличию и в самые тёплые ночи светились так же холодно, как и в самые морозные, тёмные, бессонные. Звёзды мертвы, это люди наделяют их жизнью, видят в их сиянии то, что хотят видеть, восхищаются ими, хотя тем всё равно.

Но не всё равно Алексею. Он стоял на одной из крыш жилого дома Петербурга (из тех, что строились ещё в Империи) и смотрел на простирающиеся внизу дороги, напоминающие вен огромного существа. И да, он слышал биение сердца города. Чувствовал его каждой клеточкой тела, вдыхая свежий ночной воздух, пропитанный магией и легкомыслием. Да, именно с приходом луны люди становятся легкомысленными. Поэтому всё произойдёт ночью, чтобы жёлтое сияние растворялось в свете уличных фонарей. А звёзды… звёзды всё так же будут равнодушно смотреть вниз. И только одна — одна-единственная — отличиться среди остальных.

— Санкт-Петербург… — медленно сказал Алексей, чётко выговаривая каждую букву. Словно он пробовал слово на вкус, облизывал его, изучал. Вдали на фоне почти чёрного неба в лунных лучах поблёскивал купол Исаакиевского собора — символа этого города, шедевра архитектуры. — Знаешь, мне здесь нравится, правда. Почти как дома, только здесь меня ещё не знают. Совсем, совсем не знают.

Ветер опять промолчал и в ответ лишь встрепал полы длинного светлого пальто, в котором был Алексей. Его волосы тонули в густой черноте, а скулы слегка проступали под кожей; казалось, его лицо было идеально-симметричным, слишком выточенным для человека. И только засыхающая кровь выдавала в нём хищника. Воздух прорезали автомобильные гудки, звяканье колокольчиков, повешенных при входе в кофейни, гул прохожих и рычание моторов сотен, сотен машин, мчащихся внизу и сменяющих друг друга. Все эти звуки смешивались в единое целое, и именно из них выливалось биение огромного сердца города.

Петербург жил, всё в нём кипело даже под покровом ночи. Кто-то в этот момент заливался краской при первом поцелуе, кто-то склонялся над близким родственником, попавшим в кому, кто-то разговаривал по телефону с женой, поглаживая в это время грудь любовницы, а кто-то другой ехал на красный, потому что незнакомый голос вдруг сообщил им, что, к сожалению, нужно приехать, опознать тело. В одном городе такие разные судьбы… Люди проходят в метре друг от друга, не зная, что их линии жизни пересекаются незаметно для них самих. Каждого что-то гложет, каждый чем-то озабочен, каждый чего-то боится. И все они смотрят на купол Исаакиевского собора, когда проходят рядом. Всех этих людей объединяет одно — они живут в одном городе, внимая биению его сердца. И какие же разные у всех судьбы!

— Жёлтый настигнет многих, я тебе обещаю. — Алексей сжал в карманах пальто кулаки. — А потом жёлтый сменит красный, вот тогда и поиграем. А ещё… ещё мне чертовски нравится свой голос!

Алексе рассмеялся, и некоторые прохожие подняли головы, услышав смех какого-то сумасшедшего. В это время на радиостанциях пропал сигнал, и несколько секунд водители слушали только помехи.

Когда смех прекратился, сердце Петербурга вновь забилось ровно.

— Скоро ты обо мне узнаешь. Совсем скоро, и произойдёт это ночью. Мне нравится Петербург под луной.

***

— Давай поцелую.

Вика аккуратно прильнула губами к костяшкам его пальцев, и от одного этого соприкосновения всё внутри полыхнуло огнём. Егор закрыл глаза, чувствуя боль в те моменты, когда нежная кожа губ касалась плоти. Только недавно костяшки начали заживать, и теперь они вновь были избиты в кровь.

— Такими темпами ты себе руки отобьёшь.

Егор не ответил, решив промолчать. После драк всегда так: бушевавший в крови адреналин куда-то выветривается, эмоции бледнеют, и совсем неожиданно возвращается ясность ума — только после того, как чья-то челюсть выбита из суставов. Конечно, к этому букету прилагалась и боль — в случае поражения в драке, но последний раз Егор побили в седьмом классе, то есть три года назад. Туалет, раковина, плитка, голова, сотрясение мозга, перепуганная мама — тот день он запомнил хорошо, а потому не хотел вновь прочувствовать подобную боль.

Но вот драться Егор любил. Это было его страстью, и пусть он даже отдалённо не был знаком с единоборствами, уличные драки его кое-чему научили. Используй окружение — вот самое главное правило уличных драк. Не концентрируйся только на противнике, рассей своё внимание на окружение и думай. Как ни странно, в бою надо думать, и чем быстрее, тем лучше. Дедукцию никто не отменял.

— Не обижайся на меня, Егор, но ты больной. Я бы назвала тебя сумасшедшим, если б не любила.

Она отпрянула от его кулаков и взглянула в глаза.

Издалека, сквозь густую тишину доносилась музыка, исполняемая богом забытой кантри-группой, самому молодому участнику которой было 58 лет. Егор и Вика находились за кулисами небольшого ресторанчика, какие обычно открывают на окраине города. Они сидели на одной-единственной скамейке, укутанные тенью, которую лишь совсем немного разбавлял свет. Лучи прожекторов заглядывали сюда, но в целом уступали место полутьме. Но даже в ней Егор отчётливо видел яркие, безумно яркие рыжие волосы Вики.

О. эти огненные волосы!

Наверное, именно в них сначала влюбился Егор. Не в глаза, не в округлости тела, не в улыбку, а в первую очередь — в волосы. Казалось, их соткали из пламени и сам бог поцеловал их, подарив такую яркость. Стелились они чуть ли не до самой поясницы, прикрывая спину узором игривого огня. А светло-зелёные глаза и вовсе смотрелись в их обрамлении подобно двум ярким изумрудам, красивее которых на свете не было. Вика — единственный человек, перед которой Егор мог потеряться, не найтись с ответом. Её красота поражала, её харизма, проявляющаяся в улыбке, голосе, смехе, движениях рук, околдовывала.

Но цепляла Егора больше всего не красота, а… искренность, понимание того, что с ним Вика настоящая. Порой в изъянах кроется такая красота, какую не найдёшь в общепринятом идеале. Для многих Виктория Краева была самим воплощение красоты, но Егор видел в ней куда больше изъянов, чем остальные, и любил их сильнее. То, что после приёма душа она всегда рисует на запотевшем зеркале смайлик, что после секса она никогда не забывает почесать Егору волосы; то, как блестят её глаза, когда она начинает о чём-то страстно рассказывать, и как смешно она хрюкает, не в силах противостоять смеху — все эти мелочи Егор любил сильнее, чем красоту Вики, сразу бросающуюся в глаза. Потому что такие мелочи мог видеть только близкий, невероятно близкий человек. Именно искренность способна завоевать сердце — сексуальность и красота даже рядом не стоят. Искренность — вот тот ключик, открывающий самые прочные двери.

— Мне, конечно, приятно, но не мог бы ты перестать на меня так смотреть? Ты меня слишком заводишь, а нам ещё выступать.

Егор рассмеялся и, накрыв огненную макушку ладонью, поцеловал Вику в лобик. Губы её в этот момент расплылись в улыбке. Да, в улыбке тёплой, искренней, сияющей счастьем в полутьме за кулисами. До них двоих всё ещё доносилась музыка, но сейчас Вика слышала только биение сердца мужчины, что нежно её обнимал. Как это приятно — тонуть в объятиях сильных мужских рук, которые так жёстки с обидчиками, но так нежны с тобой! Ради таких моментов и хочется жить. Всё-таки любовь — это прекрасно. Особенно когда она разбавляется хорошим, горячим, приятным для обоих сексом.

А у Егора с этим проблем не было.

— Почему я больной, а? Из болезней у меня только хроническое отсутствие юмора.

— Чувства юмора, умник. — Вика освободилась от объятий и посмотрела на Егора. — Ты, правда, не понимаешь, о чём я?

Его яркие голубые глаза чуть ли не светились в темноте. Радужки переливались цветом поверхности моря в спокойное утро, когда на небе нет ни единого облачка. Часть русых волос чуть спадала на лоб, и почему-то взглянув именно на неё, Вика подумала: «Я люблю его. Я действительно люблю его». Егора природа тоже не обделила красотой, а уж со скулами и вовсе не церемонилась — контуры челюсти прямо сияли эстетикой. Его завораживающее лицо никак не вязалось с характером, что скрывался под голубыми радужками глаз. И только избитые в кровь костяшки пальцев показывали нутро.

Вика убрала упавшую на лоб Егору прядь русых волос и заговорила, старясь сохранять в своём голосе и мягкость, и жёсткость одновременно:

— Ты, конечно, преподал тому парню урок. Думаю, ты будешь ему сниться несколько ночей, а то и вовсе будешь казаться повсюду. Ты напугал его, Егор, но… — Вика взяла его ладони в свои. — Но ты напугал и меня.

Брови над голубыми глазами сошлись домиком. С большим трудом Вика подавила в себе желание улыбнуться (он так мило это делает!) и крепче схватила нить мысли, которая так и растворялась в радужках цвета чистого моря.

— Я давно хотела с тобой об этом поговорить, Егор, но всё никак не решалась. Ты… милый, ты не будешь злиться, если я скажу, что сейчас — лучший момент?

И к её удивлению Егор сделал нечто необычное. Вместо того, чтобы уйти от разговора или начать спорить, он с нежностью мужа провёл пальцами по ярким рыжим волосам. Медленно, очень медленно, но от касаний этих Вике сразу стало легче. Она ни на секунду не сомневалась в своей любви к Егору точно так же как и в его — к ней. Но всё же кое-что настораживало… Эти избитые в кровь костяшки, драки, крики — один сплошной ужас. Самое страшное заключалось в том, что этот ужас нравился Егору. Он жил им, а кожа на руках не успевала заживать. Будто внутри Егора жил монстр, насытить которого с каждым разом становилось всё труднее и труднее. И однажды этот монстр…

— Вика, если я и буду злиться, то только на такие вопросы. Хочешь спросить что-то — спрашивай. Если считаешь, что сейчас лучший момент, значит, оно так и есть.

Его слова тронули сердце, окутав его теплом. Голос Егора сочетал в себе приятный бас и странную, почти неосязаемую нежность, которую не улавливал ни одни из пяти органов чувств — нежность ощущала душа, а ей Вика доверяла. Руки воина могут быть нежны с принцессой. Ладони, совсем недавно испачканные чужой кровью, с невероятной любовью могут легонько сжимать грудь. Воин никогда не поднимет руку на близких. Никогда.

И всё же…

— Егор. — Вика надела на лицо маску серьёзности и вцепилась в голубые глаза, стараясь ни на секунду их не отпускать. — Мы знакомы с тобой три года, с того момента, как нас обоих заперли в раздевалке.

Он улыбнулся, она — нет.

Он перестал улыбаться.

— Я, конечно, не считала, но по-моему ты избил по меньшей мере двадцать парней, которые хоть как-то обозвали меня. И это только при мне! Уверена, за моей спиной ты тоже отстаивал мою честь.

— Я не очень понимаю, о чём ты гово…

— Сейчас поймёшь. — Вика опустила голову, сделала глубокий вдох, медленно выдохнула. Всю жизнь она руководствовалась правилом «Начала — закончи» и не собиралась сейчас нарушать его. Она долго собиралась с силами, но всё же собралась. — Я люблю тебя, наверное, так же сильно, как и маму. Мне хорошо рядом с тобой, нам хорошо рядом друг с другом, но кое-что меня в тебе пугает. Это твоя страсть к гневу.

Ладони Егора в руках Вики тут же напряглись. Сама она старалась оставаться спокойной, но жар уже начал разливаться по телу, сердце застучало быстрее, а воздух в лёгких нагрелся, стал чуть ли не обжигающим. И тем не менее когда Вика вновь заговорила, голос её не дрожал:

— Гнев — твоя слабость, Егор. Ты падок на него, понимаешь? Тут дело даже не в том, что ты меня защищаешь или не позволяешь другим оскорблять меня, тут дело в другом. Тебе просто нравится быть в состоянии войны с кем-то. Ты относишься к тем людям, которым противны мир и покой.

— Ты опять своей психологии начиталась? Слушай, Вик, я выброшу эти книжки и…

— Не перебивай меня! — Её крик эхом разнёсся в темноте, но его почти сразу же поглотила льющаяся со сцены музыка. — Дай мне, пожалуйста, договорить. Я просто хочу сказать, что ты перманентный воин, и тебе постоянно нужен кто-то для битья. Этот парень, который сегодня назвал меня шлюхой, лишь дал тебе повод. Уверена, если бы все в мире относились ко мне как к ангелу, ты бы всё равно нашёл, кому вмазать. Тебе нравится это, Егор — бить людей. Это видно по твоим глазам. Ты вообще задумывался, как выглядишь в драке?

— Наверное, как дикий зверь.

— Хуже. Как неконтролируемый дикий зверь. Ну и… к чему я всё это говорю? В общем… — Вика вновь опустила голову, огненные пряди её волос частично закрыли лицо, спрятав от всего мира. Пухленькие губы слегка сжались, ладошки вспотели, так что теперь пальцы скользили по коже Егора. А он ждал. Даже не перебивал её молчание, что было ему очень несвойственно. Наверное, именно ожидание Егора заставило Вику собраться с мыслями и озвучить главную из них: — Я боюсь, что когда-нибудь ты забудешься, и тогда гнев перейдёт на меня или мою семью. Знаю, звучит стран…

Егор взглянул на неё как на сумасшедшую. Вика терпеть не могла такой взгляд — под ним ты действительно чувствовала себя сумасшедшей, — но сейчас она чуть ли не с облегчением встретила его. Значит, ему показалась бредовой эта идея. Хорошо, очень хорошо. Зная Егора, можно было приготовиться к разным сортам ответов — от остроумных до откровенно тупых, — но этот простой взгляд был лучшим, на что только могла рассчитывать Вика. «Ты больная?», — спрашивал он. «Да, я больная! — отвечали её глаза. — И я хочу, чтобы ты об этом знал».

По большому счёту, в любви не бывает здоровых.

— Ты боишься, что когда-нибудь я ударю тебя?

Вика коротко кивнула, не в силах выдавить из себя ни слова, ни даже стона. Она чувствовала удары сердца в горле, чувствовала, как по венам протекала горячая кровь, но больше всего она чувствовала другое — дыхание Егора. Почему-то весь мир уместился в его вдохах и выдохах; остальные звуки побледнели, почти растворились в закулисной полутьме. Вика продолжала смотреть в два ярких голубых огонька и ждала ответа на свой вопрос. Вопрос, который наконец-то задала.

— Господи, Вика, ты шутишь или нет? Ты… ты что, реально думаешь, что я могу тебя ударить? — На лице Егора медленно расплылась улыбка, а потом он и вовсе рассмеялся — так, как смеётся человек, только что понявший шутку. — Егор обнял Вику за плечи, прижал к себе и прильнул губами к огненной макушке, замерев на несколько секунд при соприкосновении губ с головой. — Послушай меня, детка, очень внимательно. Я люблю драться, да, здесь ты права. Может, иногда я слишком вспыльчив, но я работаю над этим, ты знаешь.

Его руки согревали Вику подобно домашнему камину. Она позволила себе расслабиться, закинуть ноги на скамейку, после чего медленно закрыла глаза. Теперь весь-весь мир уместился в приятный бас Егора. Такой голос хотелось слушать, такой голос нежно ласкал уши и поглаживал душу.

— Иногда я думаю, что мог бы вести себя спокойнее, мог бы не бить, а решить вопрос словами, ну, знаешь, как это делают люди. Но никогда в жизни я не поднимал и не подниму на тебя руку. Шлепки по попе не в счёт. — Оба они улыбнулись, одновременно вдохнув горячий воздух. — Ты моя крепость, Вика. Я защищаю тебя, твою семью тоже, я никого из вас не ударю даже под пыткой. Тем более у твоей мамы божественные пирожки! Так, наверное, кормят в раю.

— Я ей передам.

— Теперь ты не переживаешь, моя дорогая Виктория? Я доказал тебе, что твои опасения напрасны?

Она чуть поёрзала и, найдя удобную позу, ещё сильнее прижалась к нему. Никто из них и не заметил, что дышали они в унисон, будто были единым целым, одним организмом: их груди одновременно поднимались, когда воздух насыщал собою лёгкие, и также синхронно опускались. Казалось, даже их сердца бьются в одном ритме. Её аура, её энергетика слились в нежном союзе с его аурой, его нравом. Каждый из них дополнял другого, приумножая его положительные качества и отсекая дурные. Они были зеркальным отражением друг друга, но в то же время были и абсолютно разными. Они были примером друг для друга и помогали этому примеру становиться только лучше. Такие отношения являются редкостью в этом корыстном мире, и яркий их пример сидел сейчас за кулисами маленькой сцены в дешёвом, находящемся на краю банкротства ресторане.

— Ладно, я верю тебе, тигр. Я просто испугалась, когда сегодня посмотрела в твои глаза во время драки. — Перед Викой в темноте вспыхнула картина, которая запечатлелась в её памяти на всю оставшуюся жизнь: блестящая от лака барная стойка, осколки разбитых бутылок на полу, Егор, склонившийся над поваленным телом, и его кулак, что подобно рычагу взлетал и опускался, взлетал и опускался на чужое лицо — на физиономию того, кто назвал Вику рыжей шлюхой. — Я чувствую себя под защитой рядом с тобой. Просто на какие-то секунды я испугалась. Я уже поняла, что это бред. Прости, что задала такой тупой вопрос: «Ударишь ли ты меня?» Ну, только если по попе — это я разрешаю.

Егор чувствовал, как голос её слабеет, как последние буквы её слов растворяются в воздухе и какой тяжёлой становится её голова на его плече. Она засыпала. Проваливалась в страну сновидений; туда, где с самого детства хранятся самые тёплые моменты — вымышленные и не совсем, — самые страшные отрывки ночных приключений по закоулкам собственного сознания и безумно личные переживания, создающие такие сны, большинство из которых останется с ней до конца жизни. Веки её прикрыли глаза, а пухленькие губы чуть приоткрылись.

То, как она засыпала, согревало Егору сердце и разливалось теплом по всему телу: от груди и до кончиков пальцев на руках. Видеть, как отдыхает твой любимый человек после и вправду тяжёлого дня, смотреть на то, как уголки его губ медленно поднимаются, пока мозг режиссирует приятный ему сон — наверное, одно из лучших чувств в человеке, порождающее заботу к спутнику своей жизни. Даже если этот спутник скоро покинет орбиту.

Вика задремала и уже приближалась к хоть и не глубокому, но всё же сну. Егор положил ладони ей на предплечья и, чуть сжав их, резко начал трясти её:

— ПОДЪЁМ! ПОДЪЁМ! ЭВАКУАЦИЯ НАСЕЛЕНИЯ! УИИИИИУУ! УИИИИИУУ!

— Ай! — Она дёрнулась и поджала плечи. Егор ослабил хватку и тут же вскрикнул, когда Вика ущипнула его за ладонь. — Дурак, блин! У меня чуть сердце не остановилось! — Игривая улыбка засияла на её лице. — Фиг я тебе дам заснуть сегодня ночью!

Их взгляды снова встретились и, не говоря ни слова (лишь улыбаясь друг другу), они успели перехватить все мысли, пролетавшие у друг дружке в головах.

— Да нет! Не в этом смысле, дурашка! — Вика засмеялась, и смех её спросонья ещё не успел набрать ту силу, что заряжала позитивом всех окружающих её людей, поэтому он просто слабо разнёсся по комнате и отозвался мелодичным пением в груди Егора. Он прижал её к себе и тут же прильнул к губам. Поначалу она ещё пыталась что-то сказать, но в итоге сдалась, и теперь её огненные, палящие ярким пламенем волосы не скрывали их лиц. Их губы не желали отпускать друг друга, их языки танцевали бурное танго, и каждый раз, когда они соприкасались, нижняя часть живота Егора наливалась свинцом, а в паху, казалось, с каждой секундой становилось всё меньше и меньше места.

Он пустил ладонь ей под футболку и, пройдясь по гладкому горячему животу, нащупал чашечку её бюстгальтера, сдерживающего упругие груди. Он чувствовал пыл, исходящий от неё. Она чувствовала страсть, кипящую в нём. И никто из них не заметил, что их сердца хоть и бились с бешеной скоростью, но всё же смогли поймать ритм друг друга и стучали в одном такте, отдаваясь общими ударами в разных грудях. В разных, но крепко связанных меж собой мужчине и женщине.

— Помогло взбодриться? — шепнул он ей на ухо.

— Не здесь, — она накрыла его руки своими и потянула их вниз, с неохотой, но с пониманием, что именно так и нужно сделать. Её спина резко выпрямилась, и слабый стон вырвался из груди, когда подушечка его большого пальца проскользила по её напрягшемуся соску. — Егор… — Дыхание стало неровным и обжигающим кожу. Частым, опережающим удары сердца. — Егор, хватит. — Слова просили об одном, а нотки желаний в её голосе — совсем о другом. И Егору больше нравился второй вариант.

Температура их тел превысила температуру поверхности солнца. Они пылали. Они горели. И не давали погаснуть друг другу ни на секнуду.

— Ёк-макарёк! Шо за страсти!

Они замерли, будто попали на плёнку фотоаппарата. Их глаза широко раскрылись, и первые пару секунд они так и сидели в той позе, будучи в которой услышали лестный комментарий: сцепленные намертво губы, приподнятая на Вике футболка, под которой копошилась чья-то ладонь, и её ручонки, слабо сдерживающие его более сильные руки, украшенные выступающими вдоль венами.

Будто по команде они оба оторвались друг от друга и обернулись в сторону отвлёкшего их голоса. Перед ними стояло четверо пожилых мужчин, и на лице каждого из них играла озорная улыбка. Застукать целующуюся парочку, когда ты уже размениваешь шестой десяток, и видеть, как их щёки со скоростью света заливаются краской, заставляет вспомнить, как когда-то ты сам, уже дряхлый старик, своим орехоподобным попенгагеном привлекал взгляды многих девчонок со всего двора. Вспоминал, как извинялся перед своей любимой (тогда казалось, что в мире не сыскать девушки лучше) за то, что случайно, в порыве страсти порвал её блузку. Целующиеся пары напоминали им их самих в молодости. Пожилые мужчины с завоёвывающей голову сединой, чей аппарат хоть и стал подводить всё чаще и чаще, но всё также был не против прокатить на себе случайно забредшую ковбойщицу. Они будто бы смотрели в зеркало, показывающее их старое доброе прошлое.

И надо ли говорить, вызывало ли это у них улыбку?

К четырём мужчинам — двум ударникам, одному гитаристу и саксофонисту — присоединился пятый — судя по всему, их солист. Они закончили своё выступление и, явно довольные собой, собирались прогнать пару кружек пива, пока их жёны — хвала Господу за болтливых подруг — не узнали об окончании «гастролей». Да и пойдут; что может отбить желание ощутить вкус прохладного пива во рту? Да ничто! Просто у них теперь появилась ещё одна тема для бесконечных разговоров — их славное прошлое и их игривые девчонки, большинство из которых вот уже несколько лет смотрят влюблёнными глазами на крышку гроба.

— Ну что вы смущаете молодых-то, а? Старые пердуны! — сказал солист и залился смехом — отрывистым, дающимся с трудом после такой нагрузки, в нотках которого была слышна слабая-слабая хрипота. — Пойдём, Bad Boys! — Он махнул всем рукой и направился к гримёрке, подмигнув Егору, когда проходил мимо.

Все Bad Boys — старые телами, но молодые духом — пошли за ним, и один из них (вроде бы ударник) схватил Егора за локоть и, чуть нагнувшись, шепнул ему на ухо:

— Не позволяй никому сбить тебя с пути.

И ушёл. Просто ушёл, оставив после себя витающее облачко сухих духов, смешанных с резким запахом мужского пота. Дверь в гримёрку закрылась, и до Егора донеслась фраза: «Ты уже задолбал всем это говорить!». Скрипучий смех старых голосовых связок. Обмен любезностями в сторону друг друга аля: «Влад, это что за страхолюдина только что пробежала? Твоя жена?», «Это было зеркало, кретин». Снова прерывистый смех, всё удаляющийся и удаляющийся. И в конце концов — полная тишина. Лишь звон посуды да голоса посетителей раздавались из зала.

— Что он тебе сказал?

Вика смотрела на него, и он с удивлением заметил слабую тревогу в её глазах. Лишь бледный её призрак, но всё же достаточно видимый, чтобы заметить его.

Егор выбрал лучшую улыбку из своего арсенала и натянул её на лицо. И это сработало. Вика улыбнулась в ответ, но в глазах её всё так же стоял вопрос.

— Да предложил выпить с ним. Я бы пошёл, да вот только, — он взглянул на неё, — думаю, рядом с нами постоянно будет ошиваться какая-то девица с ярко-рыжими волосами, всё время прикрывающаяся газетой.

— Да вы посмотрите на него! — Обратилась Вика к отсутствующим зрителям. — Будто я всегда слежу за тобой! Можно подумать, я только и делаю, что хожу за тобой по пятам с биноклем в руках!

— Тогда почему у меня никогда нет непрочитанных сообщений?

— Ты… — Она запнулась, не зная, что ответить. Он всегда умел выбрасывать именно те фразы, что вгоняли её в ступор, заставляя напрягать все извилины мозга, чтобы вынудить хоть какой-то ответ. — Ты сам их читаешь! И вообще, какая разница, что я д…

— Тшшш… — Он прижал палец к её пухленьким губам — таким манящим и сладостным, что Егор с трудом подавил в себе желание поцеловать и почувствовать слабое движение её языка. — Слышишь?

Весь ресторан заполнил мелодичный голос мужчины, объявляющего горе-исполнителей и те песни, что они будут петь (или пытаться петь). Без всякого интереса, но с ласкающим уши тембром и тоном голоса, мужчина произнёс в микрофон:

— Дамы и господа, собравшиеся этим вечером в нашем любимом ресторане «У Жоры». Да, какой раз я уже говорю, что можно было бы выбрать название и получше, но теперь, когда основатель этого заведения уже давно покоится на небесах, мы без зазрения совести можем сказать, что вы здесь заказываете только райскую еду! — Мужчина широко улыбнулся, демонстрируя всем посетителям идеальные белые зубы. — Но помимо райской еды у нас ещё есть юные таланты, которые — кто знает? — в будущем могут стать…

— Долго он будет трещать? — спросила Вика, наполовину стоящая в полутьме за кулисами.

— Да хрен его знает. Он обычно любит языком поработать.

Она посмотрела Егору в глаза и не смогла сдержать улыбки, образовавшей небольшие ямочки на её щёчках.

— Прямо как ты.

Он заулыбался и легонько шлёпнул её по ягодице, скрывавшейся под подолом платья. Склонил голову, чтобы сказать её на ухо, что её язык с его просто не сравнится, но тут мощный голос сотряс их барабанные перепонки:

— …на этих ребят, эту пару! Встречайте! Егор Верёвкин и его верная спутница — Виктория Краева!

— Погнали. — Юный кавалер обнял свою даму за талию, и они вместе направились навстречу свету, выходя из мрака; навстречу слабым аплодисментам, быстро затухающим на фоне бешенных ударов сердец; навстречу крохотной сцене и Великим мечтам, что начинаются с маленьких шажков.

Они ещё секунду пробыли в тени и вышли на свет.

Глава 2
Герои

Они уже не первый раз выступали на этой сцене. Те же поскрипывающие досочки, та же неработающая разбитая лампа одного из прожекторов и те же незаинтересованные лица, изредка отрывающиеся от своих тарелок. Все поглощены своими проблемами. У молодой девушки, сидящей за самым неприметным столом, неделю назад случился выкидыш. А ещё за неделю до этого её молодой любовник поимел совесть смыться, предварительно поимев её ещё раз.

Зрелый мужчина, прислонившийся лбом к недопитой кружке пива и в волосах которого слишком рано стала просвечиваться седина, вновь и вновь прокручивал в голове тот момент, когда к нему в кабинет без стука зашла секретарша и сказала, что его сын умер. Сбила чёртова машина.

Смеющиеся за большим столом женщины, которые в кое-то веки смогли оставить детишек с их отцами и теперь могут отдохнуть в кругу своих школьных подруг. Каждая из них сейчас счастлива, и улыбки сияют на их лицах. Но и на их пути — на пути каждой индивидуально — встанут такие трудности, которые покажутся самыми страшным, самым ужасным испытанием в их жизни, что лучше и не пытаться преодолеть. Но если они пересилят ту боль и найдут в себе силы идти вперёд, то дальше — насколько дальше, никто не знает — их обязательно, — да, обязательно! — встретит свет, освещающий их дальнейший путь. И как они будут счастливы, чувствуя, как этот яркий свет счастья своими лучами согревает их кожу. Как они — люди, преодолевшие тьму на пути к свету — будут улыбаться, понимая, что заслужили отдых после столь тяжёлой работы. Физической, моральной, интеллектуальной или душевной — неважно. Важно то, что эти люди смогли найти в себе силы и стать героями для самих себя.

Героями…

Ни Егор, ни Вика не знали о проблемах посетителей ресторана; они сохранялись в головах своих хозяев, будучи прочно запертыми за стальными дверями разума. Но сейчас, когда их силуэты появляются на крохотной сцене, они, сами того не подозревая, скоро станут колоссальным источником вдохновения для каждого, сидящего сейчас в заде ресторана. Когда голоса Егора и Вики слились в унисоне, а фраза «I need a Hero!» накрыла сознания всех посетителей, у каждого из них что-то мелькнуло в голове — какой-то образ, расплывчатый и непонятный, но почему-то безумно знакомый. Это был образ их героя. И лишь единицы, выйдя из ресторана в поток ночи, поняли, что этот образ — это они сами.

Каждый человек является героем для самого себя и своей жизни.

Пока микрофоны усиливали голоса поющих — этой прекрасной пары, символизирующей вечную юность и влюблённость, — сердца всех слушающих вспыхнули ярким пламенем и загорелись надеждой; воспылали желанием действовать и ввели силу в их кровь, что разносила её по всему телу. Энергетика, исходящая от молодой пары, заставила волной пробежать мурашки по телам посетителей, помогла им найти в себе очаг их сил и подсказать, как разжечь его ещё больше, суя под руку банку с керосином. И только сам человек решал, что делать с этой банкой: кинуть её в центр огня и почувствовать, как расправляются плечи под приливом сил, или просто поставить её на пол и убежать прочь, обманывая себя, что ты никогда и не находил этот чёртов источник, этот грёбанный очаг.

Мы нуждаемся в героях. Каждый из нас. Нуждаемся в тех, кто будет дарить нам веру в самих себя и вдохновлять нас — людей, потерявшихся в сером потоке течения жизни — поднять голову и увидеть то, что может ослепить многих. Прочувствовать это недосягаемое, почувствовать твёрдость стержня внутри себя и начать прорываться сквозь давящую толпу, пока ты один идёшь в совсем другую сторону. Туда, откуда бегут они.

Герой для каждого может быть свой — индивидуальный образ, к которому мы стремимся и чьими качествами мы восхищаемся. Именно герои любых произведений — фильмов, книг, видеоигр или реальные личности, — в которых мы влюбляемся, делают нас лучше, заставляя расти, работать над собой. И лишь немногие люди способны найти героя в себе — казалось бы, самом обычном человеке, который даже не подозревает, что способен перевернуть мир.

Но пока над Санкт-Петербургом сияли звёзды, а ночной воздух влюблял в себя гуляющие пары, в маленьком ресторане на отшибе города голоса Егора и Вики сливались в сердцах слушающих, показывая им, что герои их жизни — они сами.

И некоторым это подарило надежду.

Глава 3
Пиво с молоком

Чайник достиг предела кипячения воды и издал характерный звук, после чего стал утихать. Его шум продолжал доноситься, когда на кухне — точнее, жалком подобии кухни, которую они еле-еле смогли обставить — включился свет, послышались шаги босых ног по дешёвому линолеуму, и через секунду открылась дверца жужжащего холодильника.

Владислав Боркуев стоял на кухне в одних семейных трусах, тупо пялившись в содержимое холодильника. Уже начавшийся зарождаться пивной живот был чуть выпучен вперёд, явно давая понять своему владельцу, что недалёк тот час, когда только ремень будет способен сдерживать нависшее пузо. Его широкие плечи и хорошие мышцы на руках напоминали о тренировках в молодости, хоть ему и было всего тридцать три. Вены, обволакивающие его руки, ясно говорили, что тело всё ещё в тонусе, но, продолжи он соревнования по количеству выпитого пива, мало что останется от его мышц и атлетического телосложения, восхищавшего всех девчонок в школе, когда он снимал с себя футболку.

Сейчас же его взгляд упёрся в орду различных йогуртов, расположившихся на средней полке — прямо напротив его усталых зелёных глаз, под которыми начали пролегать слабые тени недосыпа. Его тёмно-русые волосы плавно перетекали в густую бороду, в последнее время достававшую всё больше и больше. Таким взлохмаченным и неопрятным как сейчас он бы никогда в жизни не осмелился бы показаться перед своими учениками — подростками, твёрдо уверенными в том, что всё они знают и всё они контролируют.

На деле, нихрена никто ничего не контролирует. По крайней мере, Влад в это не верил.

Он закрыл холодильник, так ничего и не взяв. Вместо этого открыл верхнюю дверцу шкафчика, достал молотый кофе и небольшую сахарницу. Проявив навыки кулинарии, он насыпал в кружку смесь сахара и молотого кофе, залил это кипячённой водой, размешал всё добро, стараясь не греметь ложкой о стенки кружки, чтобы не разбудить спящую жену, и добавил холодное молоко, после чего вновь размешал полученное зелье. Кофе это назвать было тяжело, так как этот порошок, что он залил кипятком, мог сойти разве что за прах погибшего.

Эта мысль ужаснула его, но лишь на мгновение. Зная, что он здесь один, позволил себе улыбнуться, найдя эту мысль забавной и по-своему привлекательной.

Влад взял кружку с нарисованным на ней весёлым зайчонком и поставил её на скатерть стола, после чего вышел из кухни. Спустя некоторое время вернулся с небольшой стопкой тетрадей тех учеников, что соизволили сдать сочинения сразу, а не доносить их неделями, придумывая нелепые отговорки, как только он начинал на них давить. Положив стопку на другой край стола — как можно дальше от кружки, — Влад взял самую верхнюю тетрадь и, вооружившись красной ручкой, стал их проверять.

Пока он подвергал своей оценке работы учеников, он наливал кофе ещё два раза, успокаивая себя тем, что нашёл достойную замену пиву. С каждой проверенной тетрадью он всё больше разочаровывался в своих учениках и всё больше удостоверялся в примитивности содержания их сочинений. Оставив пару непроверенных тетрадей, встал из-за стола, сделал себе бутерброд с колбасой (мысленно наказав себе обязательно помыть руки), заварил чай с двумя пакетиками и добавил ложечку сахара. Размешав его и не вынимая пакетиков, Влад подошёл к окну — с бутербродом в одной руке, с кружкой чая — в другой, одетый лишь в одни семейные трусы.

Он смотрел на простирающееся внизу шоссе и уходящие вдаль жёлтые огни. Чем дальше располагались освещающие дорогу фонари, тем меньше становился интервал между маленькими жёлтыми огоньками. Они слились в одну солнечную линию, ползущую вдоль дороги, скрываясь вместе с ней за горизонтом. Влад откусил четверть бутерброда и, прожёвывая деяние своих кулинарных способностей, посмотрел на звёзды, сияние которых сегодня было не тусклым — как это бывает всегда, — а невероятно ярким, манящим и сладостным. Блеск свободы и независимости был в этих звёздах, и, казалось, Влад влюбился в сияние этих звёзд этой ночью. Влюбился и полюбил. Так, как не любил ни жену, ни мать, никого на этом свете. Лишь звёздам полностью открылось его сердце. И, сам того не замечая, он заулыбался. Заулыбался искренней, излучающей простую, ничем неприкрытую радость улыбкой счастливого человека.

Прикончив бутерброд и запив всё чаем, Влад последний раз взглянул на звёзды — такие близкие и далёкие одновременно, — помыл руки и, хорошенько вытерев их, снова сел за стол. Ему осталось проверить две тетради. Всего две тетради, а сон уже утаскивал его в свою кроватку и напевал убаюкивающую колыбельную, хоть он и выпил три чашки кофе. Читать и уж тем более анализировать ту чушь, что ученики написали в сочинениях (точнее, что их заставили написать) никак не представлялось возможным. У него уже просто не оставалось сил. И Влад уже решил отложить проверку этих двух тетрадей на завтра, когда взглянул на одну из них и прочитал на ней имя владельца: «Егор Верёвкин». Что-то (что конкретно, Влад так и не понял) заставило повременить его со своим решением и заглянуть в тетрадь.

Он открыл её.

Она была исписана вся, от корки до корки. В спешке записать свои мысли парень перешёл на обложку, сокращая интервал между словами. Почерк его, по мере заполнения страниц, становился всё хуже и неразборчивее, уступая место скорости, нежели красоте и эстетике. Сочинение было огромным, и любой другой проверяющий, лишь взглянув на бесконечные потоки синих чернил, не задумываясь, поставил бы «два». Но Влад не был обычным проверяющим. Он многим отличался от таких, хоть и преподавал детям русский язык наравне с коллегами. В отличии от всех них (за исключением, разве что, старика Степана Арсеньевича) у Влада имелись мозги. И разум его не смогли промыть и запрограммировать, как сделали это со многими учителями, которые сейчас сами программируют мозги новому поколению.

И это выводило его из себя.

Он терпеть не мог систему образования своей страны — отупляющей, создающей глупых роботов, выполняющих одну и ту же работу и неспособных мыслить. И Влад даже не подозревал, как схожи его мысли с мыслями Егора Верёвкина, чью тетрадь он сейчас держал в руках.

Расходились их мнения лишь в одном, но всё равно продолжали течь в одном русле общих мыслей: Егор оценивал ситуацию со стороны ученика, Влад же — со стороны преподавателя.

Он взглянул на крупный заголовок сочинения и тихо засмеялся. Жирные, несколько раз обведённые буквы кричали со странницы: «СОЧИНЕНИЕ». Влад отложил тетрадь, подошёл к холодильнику и, так уж и быть, разрешил себе достать одну баночку пива. Открыв её и услышав приятное шипение, он удобно устроился на стуле и, предвкушая приятные минуты за чтением сочинения мыслящего ученика — а Влад давно заметил, что Егор относится к меньшинству тех людей, что ещё не разучились пользоваться своими мозгами, — взял его тетрадку. Он сделал небольшой глоток и ощутил приятную горечь во рту. По стенкам горла волной пробежал приятный холодок только что вынутого из холодильника напитка, и после долгого перерыва от алкоголя первый глоток подарил ему слабые помехи в голове и приятное, чуть расслабляющее состояние.

Он снова взглянул на исписанную тетрадь, снял оковы, сдерживающие его бушующие мысли, и позволил им встретиться с мыслями молодого парнишки, образовать некий симбиоз общего видения.

Влад выпил ещё немного пива и начал читать.

CОЧИНЕНИЕ

Сразу хочу попросить у Вас прощения, Владислав Викторович. За то, что я планирую изложить в этом сочинении, и за то, каким — если можно так выразиться — тоном я буду рассказывать Вам всё то, что накопилось во мне, перенеся все свои суждения — верные или нет (скорее всего, верные) — чернилами на бумагу.

И ещё хочу попросить прощения за то, что — я более, чем в этом уверен — займу своим «творением» у Вас довольно много времени. Хотя, кто знает, быть может, мой поток слов иссякнет так же быстро, как и начался.

Сам не люблю подобные прелюдия, но перед тем, как я перейду к главному, должен попросить Вас о кое чём важном. Я не хочу, чтобы моё сочинение попало в руки кого-то другого, кроме Вас. Я в бога не верю, но для красоты словца скажу: Слава Всевышнему, что именно Вы — мой преподаватель русского языка и литературы. И я говорю серьёзно. Вы, в отличие от многих учителей — да чёрт! практически всех! — не лишены чувства понимания. Но что самое главное — Вы учите детей, а не подводите их под уже придуманный кем-то алгоритм. Ну, или пытаетесь учить. Потому что, к великому сожалению, помимо Вас нас обучают (пардон — делают вид, что обучают) другие учителя, выполняющие свою работу исключительно ради денег. Поэтому, раз уж Вы задали сочинение на свободную тему, я решил написать его про наше образование. И написать его именно Вам. Да, своему преподу по русскому. Любой почитает меня сумасшедшим, но я уверен в правоте своих действий, как и в том, что пишу я это человеку, способному меня понять.

Что ж, пожалуй, начну.

Не хочу показаться лицемерным, но и для Вас не является секретом, что моё поколение, в большинстве своём — отупевшие ослы, видящие радость в таких примитивных вещах, как встретиться вместе и бухнуть до полусмерти, повтирать в дёсна новенький порошочек, курить всякое дерьмо, убивая свои лёгкие, и, мать его, гордится всем этим! И раз я принялся говорить искренно, то признаюсь, что пробовал покурить сигарету, но только единожды и то лишь из-за любопытства.

Все ж мы люди.

Так вот, о подростках нашего дивного нового мира. Точнее, о большинстве из них; всё же остались драгоценные рубины юных талантов в плавно текучей серой массе, на плечах которых и будет держаться этот мир.

Ставлю ва-банк на то, что моя тетрадь уже провоняла цинизмом, да? С неприязнью я начинаю замечать, что циники во многом бывают правы. Это бросается в глаза, но я отказываюсь верить в их правоту. Слишком уж она отвратительна.

Многие юноши и девушки, ещё не достигшие психологической зрелости, пускают свой организм по весёлому аттракциону, проходящему через тоннели пьянства, мёртвые петли ломок, карусели сексуальных оргий и разбросанных вокруг них порванных презервативов. И делают они это не по собственному желанию, хотя им именно так и кажется. Они считают это правильным. Но вся соль в том, что их заставили считать это правильным, хоть сами полны уверенности в том, что это их личная воля, их осознанный выбор. Но угадайте, откуда у них такая уверенность в выборе собственного пути и самое главное — почему многие соскальзывают именно на эту дорожку, ведущую, казалось бы, через одни лишь наслаждения?

Вопрос достаточно сложный и уж тем более не предназначен для моего семнадцатилетнего мозга. Такими вопросами должны заниматься профессиональные психологи, но всё же я попробую на него ответить.

Я считаю, что главной причиной всего это является страх, который порождает глупые, но оказывающие огромное влияние на молодёжь стереотипы. Косвенный это страх или прямой — неважно. Важно то, что мозг подростка подобен пластилину, способному принимать любые формы, и губке, впитывающей в себя всё, что только может впитать.

И вот здесь я хочу плавно перейти к теме воспитания, прежде чем начать обсуждать образование. Ведь именно из воспитания личности со временем появляется образование, что, несомненно, необходимо нашему обществу, но не в том виде, в котором его преподносят в нашей стране.

В современном мире огромное влияние на воспитание детей оказывают теперь не толь