Оглавление

Записка первая

Тихий старый дом

Глава 1

Одинокий путник

Тёплую, тягучую тишину вечернего воздуха нарушал лишь размеренный скрип стальных деталей большой телеги и усталое сопение упряжки мулов. Широкие самодельные гусеницы из плотной резины вновь и вновь пробегали по замкнутому кругу, оставляя отпечаток протектора в толстом слое горячей пыли.

Мы были в пути почти неделю, и большая часть маршрута осталась позади. Несмотря на то, что караван двигался по одному из наиболее безопасных маршрутов, наш стрелок Илья Столяров неизменно находился у старого «ДШК», затянутого брезентовым пыльником. Сейчас на его вечно суровом лице застыло выражение безмятежной отрешённости. Положив голову на могучие руки, сложенные поверх оружия, он так же наблюдал за солнечным диском, опускающимся к линии горизонта.

По обеим сторонам дороги бежали полосы выгоревшего кустарника. Видимо, ещё до Великой Катастрофы здесь проходила полноценная асфальтовая дорога, от которой сейчас не осталось и следа. А эти переродившиеся, причудливо изогнутые колючки тогда были самыми настоящими лесопосадками, которые ещё немного сохранились у нас на Урале, но здесь практически не встречались.

Я поднял голову и посмотрел на небо, которое было перечеркнуто ржавыми балками каркаса телеги. Конструкция была весьма грубой, но зато надёжной. На этом месте я провёл уже не первый день, наблюдая за бескрайним бледно-голубым небосводом. В такие минуты и часы я буквально чувствовал, как мысли замедляют свой суматошный бег, приходя в абсолютную гармонию с окружающей пустотой и тишиной вечерней степи.

Стоило подключить немного фантазии, и можно было запросто представить себя несчастной жертвой, оказавшейся в брюхе неведомого монстра с прозрачной кожей и ржавыми рёбрами, которые поблескивали металлом лишь в том месте, где об них тёрлись грубые верёвки, растягивающие тент.

Я находился в кузове головной упряжки. Косые лучи солнца пробивались сквозь щели между неотесанными досками, тут же вспыхивая жёлтыми бликами на стальных деталях старого генератора, стоящего рядом со мной. Тут же были закреплены сложенные солнечные батареи, ящики с инструментами и десяток аккумуляторов. Ближе к возвышающейся в центре турели Столярова находились большие пластиковые бутыли с питьевой водой, бережно проложенные грубым войлоком и стянутые кожаными ремнями. Прямо за моей спиной расположились тюки с разобранными юртами, посудой и полевой кухней.

Я немного приподнялся и, перегнувшись через край борта, посмотрел вниз. Последняя ступенька деревянной, криво сколоченной лестницы буквально парила над пыльной поверхностью дороги.

Просвет между верхним ярусом, на котором я сейчас находился, и нижним был затянут тентом. Впрочем, тентом это можно было назвать с трудом. Скорее большим лоскутным одеялом, сшитым из обрывков брезента.

Повсюду стоял стрёкот тысяч насекомых, прячущихся в мелкой выгоревшей траве. Вечерний воздух был настолько нагрет солнцем, что, казалось, превратился в странную невесомую жидкость. И теперь эта жидкость с каждым вдохом заполняла лёгкие, а с выдохом обжигала грудь.

Я никогда не бывал в этих краях. Обычно я ходил в караванах Виктора Москвина, замечательного купца, который превосходно сочетал в себе деловую хватку и хорошее чувство юмора. Но в этот раз случилась беда, и Виктор поймал пулю во время дерзкого нападения бандитов прямо на подъезде к Оренбургской заставе. Всё обошлось относительно благополучно, и он остался жив. Впрочем, ранение оказалось достаточно серьезным, так что ему пришлось остаться в тамошней здравнице на пару месяцев.

В силу того, что мои обязательства по договору были выполнены, я решил не терять времени и нанялся в этот караван, рассчитывая вернуться в Оренбург как раз к выздоровлению Москвина. А там уже и заключить договор на обратный путь. Несмотря на то, что через заставу проходило множество торговых путей, поселение было небольшим. Домов сто, может сто пятьдесят.

Сам же Оренбург находился в десятках километрах западнее заставы. И несколько вечеров я, поднявшись на высокую стену периметра, наблюдал за тем, как ярко-красное степное солнце медленно исчезает за очертаниями разрушенных домов. Их обугленные чёрные контуры напоминали мне уродливые зубы, торчащие челюсти какого-то неведомого существа.

Местные зазывалы несколько раз усердно пытались завлечь меня в рейдовый отряд на зачистку руин и сбора полезных материалов, но я каждый раз отказывался. В каждом деле были свои хитрости и тонкости. Для зачистки руин от возможных бандитов или стай одичавшей живности надо было обладать одними навыками, оружием и экипировкой, а для охраны караванов — совершенно другими.

Я потянулся. От этого движения рифленые подошвы армейский ботинок упёрлись в рюкзак с моими вещами. Сменная одежда, бритвенные принадлежности, несколько ремней, набор инструментов для мелкого ремонта, нож из хорошей стали, кожаные чуни, пропитанные клейковиной, чтоб не пропускали воду. Три десятка патронов для дробовика, спички и прочие мелочи были компактно уложены в эту плотную синтетическую торбу, усиленную вставками из толстой кожи.

Это было то немногое, что принадлежало лично мне, а не Анарбеку Уджаеву, купцу, ведущему этот караван. Я всегда старался выбирать нанимателя с учётом не только финансовой выгоды, но и возможности узнать что-то. Пройтись по неизведанным дорогам. Познакомиться с новыми людьми и попытаться понять, чем они живут. Что движет ими в этом странном мире, пережившим Великую Катастрофу. В конце концов, именно это загадочное желание и вынудило меня покинуть родной дом. Конечно, особой поддержки моё стремление не нашло. Разве что дед, по своему обыкновению, хитро прищурив один глаз, похлопал по плечу и пожелал удачи.

За всю неделю, что я провел на заставе, Анарбек был третьим купцом, который был вынужден искать замену для своих людей. По дороге одного из его охранников подкосило сильнейшее пищевое отравление, поэтому тот был вынужден оставить караван и отлёживаться в здравнице.

Насколько я понял, долгие переговоры Анарбеку были не свойственны. Он задал пару общих вопросов и поинтересовался, насколько хорошо я обращаюсь со своим дробовиком. Потом, сощурив и без того узкие глаза, довольно кивнул, предложив за работу трёхразовое питание и двадцать монет. Я тут же согласился. На заставе было откровенно скучно. К тому же я никогда не был в Казахстане, и какой-то неведомый голос внутри меня стал настойчиво нашёптывать, что именно там меня ждут важные жизненные свершения.

Может, когда мне стукнет пятьдесят, если я, конечно, доживу до этого момента, мне станет интересна обычная жизнь на одном месте. Мне ведь всё равно надо будет вернуться, чтобы ухаживать за своими стариками. Но сейчас такой вариант меня абсолютно не устраивал. Вокруг был огромный и удивительный мир, заполненный массой интересных мест и вещей.

Именно так я и оказался в караване, забирающимся всё дальше вглубь огромной территории, которая когда-то называлась Западным Казахстаном. Сейчас о былых границах некогда могучего человечества напоминали лишь почерневшие здания таможенных постов и ржавеющие остовы автомобилей на подъезде к ним.

Один из мулов нашей упряжки недовольно зафырчал и задрал огромную голову со спиленными рогами. Тут же последовал окрик погонщика из кабины старого грузовика, закрепленной в голове телеги.

Поговаривали, что до Великой Катастрофы эти животные были значительно меньше и вообще выглядели по-другому. Никаких рогов, не такие массивные копыта и длинные уши. Но это было тогда. Я эти времена не застал. Сейчас же мулы являлись одними из самых распространённых вьючных и тяговых животных, безропотно шагающими по множеству караванных путей.

Эта могучая, переродившаяся после Катастрофы скотина прекрасно выучила распорядок своего трудового дня. И, словно чуя скорую остановку на ночлег, всё чаще и чаще поднимала голову, издавая усталый хрип.

Меня всегда поражала выносливость мулов. Они могли тянуть нашу двадцати четырех метровую двухъярусную телегу на протяжении десятка часов, не сбавляя и не увеличивая скорости. Мощные задние копыта, толщиной с человеческий торс, размеренно шагали по пыльной дороге, оставляя отпечаток огромной подковы. Их длинные лысые хвосты с плотной лепёшкой свалявшегося меха на конце, служили отличной защитой от надоедливых насекомых. А вот передние ноги мула были почти вполовину короче, и животное опиралось на них только когда кормилось во время стоянки.

Иногда я задумывался над тем, как же сильно всё изменилось. Дед мне рассказывал, что раньше многое было не так, но я с трудом это себе представлял. Например, взять тех же мулов. Для меня они всегда выглядели именно такими, и я не видел в этом ничего удивительного. Разве что их сила и выносливость действительно была уникальной.

Родители показывали мне старые книжки с картинками, сохранившиеся ещё со времен Большого Мира, не тронутого Великой Катастрофой. Там были нарисованы коровы, африканские буйволы, бизоны. Странные животные, стоящие на четырех конечностях вместо двух. И вот это мне казалось уже более непривычным и действительно фантастическим. А вот упряжка мулов, тянущая нашу повозку через пыльную степь, вполне себе привычной.

Я и раньше видел мулов, но тут они были какими-то особенно огромными. И, как мне казалось, особо неспешными. Словно вся эта однообразная картина плоской, иссушенной солнцем степи вкупе с тягучим воздухом действительно замедляли в них все процессы, от чего они вообще никуда не спешили.

Я вновь потянулся и поправил дробовик. Отличное оружие с затёртым до блеска деревянным цевьём и старой маркировкой «ИЖ МР 133». Это ружьё было дедовым наследием, как и старый поясной патронташ оливкового цвета. Отец говорил, что пару раз дробовик спасал им жизнь, когда он был ещё совсем пацаном. Время тогда было более дурным и неспокойным.

Я всегда чувствовал себя увереннее, ощущая приятный вес оружия в своих руках. Дед научил меня, как надо ухаживать за ружьём, и тот факт, что он сам мне его вручил, многое для меня значил.

Для прицельной стрельбы на дальние дистанции он, конечно, не годился. Но для этого в караванах всегда было несколько пулеметов и нанималась пара отличных стрелков с нарезными карабинами и винтовками. Хороший автоматчик с «Калашниковым» почти любой модели тоже был весьма востребован.

Моя же работа заключалась совершенно в другом. Осмотреть тесную улочку или дом. Сопроводить кого-нибудь через заросли кустарника. Шугнуть дикого зверя, проявляющего не здоровый интерес к нашим повозкам.

Картечные патроны двенадцатого калибра были распространены почти повсеместно. В любом более-менее значимом населённом пункте их можно было найти в достаточном количестве. Как следствие, такой боеприпас был намного дешевле, чем патроны для нарезных стволов, которые сейчас практически нигде не делали.

По условиям договора я всегда должен был быть при оружии, даже если в нём нет явной необходимости. Впрочем, дробовик и так стал неотъемлемой частью меня самого. Ничего не поделаешь, таким стал мир после Великой Катастрофы. Людей осталось мало. Они вроде как стали добрее друг к другу. Учтивее, внимательнее… Только при этом всегда предпочитали держать палец поближе к спусковому крючку. Так, на всякий случай.

Местность вокруг телеги отлично просматривалась, так что вряд ли кто-нибудь смог бы подойти незамеченным. Единственное время, когда действительно стоило усилить бдительность — ночное дежурство на импровизированном периметре. Повозки составлялись в круг прямо посреди степи, защищая уставших за день животных и людей от возможной пыльной бури или другой природной опасности. Главное в такой момент — не проморгать какого-нибудь ночного хищника, привлеченного запахом еды, светом фонарей и человеческими голосами.

Больше всего в этих местах опасались перерожденного корсака — степной лисы. Уж слишком страшные вещи про него рассказывали местные старожилы. Что ж, в каждом крае был свой легендарный зверь. Лично я больше привык опасаться медведей. Впрочем, отец учил меня, что надо стараться относиться без страха, но с уважением к любому существу, которое встречаешь на своем пути.

В целом работа действительно была не пыльной и стоила своих монет. Но был и небольшой минус. Это окружающие умиротворение и хороший обзор слишком расслабляли, а в нашем деле это было чревато серьёзными проблемами. Именно поэтому я невольно схватился за оружие и быстро перегнулся через край дощатого борта, когда раздался окрик Столярова:

— Человек! Впереди человек!

Услышав громкие звуки, мулы недовольно зафырчали. Я прищурил глаза и поднёс ладонь ко лбу, закрываясь от тёплых лучей вечернего солнца. Стоило отдать должное нашему пулемётчику, он был очень зорким. Я долгое время вглядывался в пыльное полотно дороги, прежде чем смог визуально отделить тёмный силуэт неизвестного человека от очертаний изогнутого кустарника.

— Сколько их там? — высунулся из ржавой кабины грузовика погонщик, поправляя перекинутый через плечо патронташ.

— Один, — буркнул Илья, и его лицо вновь обрело сосредоточено-хмурое выражение.

Я нагнулся к рюкзаку и достал из него ременной патронташ с двумя десятками патронов двенадцатого калибра. Столяров спокойно развернул ствол ДШК по направлению движения, но пыльник снимать не стал.

— Что за человек хоть? — спросил я, набрасывая патронташ на плечо и поднимаясь со своего места.

— Не знаю, — ответил здоровяк. — Не видно пока. Но это точно человек.

— Один?

— Угу.

Я встряхнулся. Лучи вечернего солнца действовали слишком уж успокаивающе, что способствовало явному снижению бдительности. И хоть я и не думал, что впереди нас ждут какие-либо неприятности, род моей деятельности обязывал быть готовым ко всему.

Время тянулось неимоверно медленно, словно взятое под контроль неспешным степным вечером. Тёмная точка человека медленно приближалась, увеличиваясь в размерах. Со временем стало отчетливо видно, что это одинокий путник. Похоже, он тоже давно заметил караван и остановился, дожидаясь его приближения.

Одет он был весьма странно для здешних мест. На нём была широкополая шляпа и длинный, почти до земли выгоревший плащ. Рядом с путником стоял потрёпанный рюкзак, а в руках была крепкая палка, которую он явно использовал как трость.

Мулы замедлили свой шаг, и телега стала понемногу останавливаться. Я посмотрел назад. Весь караван, состоящий из десятка повозок разного размера, тоже начинал останавливаться. Судя по открывающейся дверце кабины транспорта Уджаева, он лично решил посмотреть на путника.

Я поправил патронташ и проворно спустился на землю, как только оси колес перестали поскрипывать. Именно за это я и любил свою работу. Потому что всегда можно было встретить интересных людей и повидать много чего любопытного.

Уджаев был своеобразным купцом. И хоть в целом он делал всё то же самое, что и любой другой, в его исполнении это выглядело как-то по-особенному. Так, например, Москвин никогда бы не остановил караван, встретив одинокого путника. Скорее прикрикнул бы с высоты повозки, чтоб тот посторонился и не делал резких движений. Анарбек же, наоборот, всегда был готов совершить остановку и перекинуться с кем-нибудь парой слов. Будь то встречная повозка или небольшая группа путешественников. Я списал это на то, что места здесь достаточно пустынные и подобные встречи — большая редкость. К тому же меня самого разбирало любопытство. Ведь далеко не каждый день можно было увидеть человека, который смог так далеко забраться в степь на своих двоих.

По привычке я положил палец на скобу дробовика и опустил предохранитель. Патрона в патроннике не было, но в случае, если что-то пойдёт не так, мне надо будет выполнить на одно мелкое действие меньше. Вообще, МР-133 был хорош как раз тем, что можно было стрелять навскидку, практически не целясь. Особенно если речь шла о короткой дистанции и картечном патроне. Главное — успеть направить ствол в очертания противника. Впрочем, что-то мне подсказывало, что стрелять не придется.

В десятке метров от головной телеги стоял старик. Причём это не был дряблый и немощный пожилой человек, с трудом стоящий на ногах. Скорее наоборот, очень крепкий и высокий мужчина.

Густые седые волосы выглядывали из-под его широкополой шляпы и ниспадали на засаленный воротник плаща. Сам же плащ был расстегнут. Под ним торчала поношенная лёгкая рубашка, заправленная в армейские брюки камуфляжной окраски. На широком ремне висел нож и пара нейлоновых подсумков. На ногах старика были удобные сандалии из грубой кожи с закрытой пяткой и носком.

Если честно, я всегда подозрительно относился к людям в длинных плащах. Особенно, если встречал их на пути каравана. Ведь под подобной одеждой можно было спрятать всё, что угодно. При должной сноровке, даже гранатомёт. И вообще, во всём этом облачении неизвестный путник больше походил на заправского ковбоя из фильмов про дикий запад. Для полного сходства ему не хватало разве что пары револьверов и лихого скакуна.

Не убирая пальца со скобы дробовика, я приветливо поднял левую руку. Старик спокойно кивнул. Его узкие прищуренные глаза внимательно меня изучили. Я двинулся к нему, обходя по небольшой дуге, чтобы осмотреть участок земли за его спиной. Ко мне тут же присоединился ещё один охранник-казах с потёртым АКСУ в руках, обходя путника с другой стороны.

Всякое бывало. Не исключено, что, несмотря на отлично просматривающуюся местность, где-нибудь рядом лежит целый отряд бандитов, прикрытых брезентом и присыпанных землей и обрывками травы.

— Ас-саляму алейкум, почтенный, — с очень своеобразным акцентом произнес подходящий к нам Уджаев.

Вообще здесь очень свободно говорили на двух языках — русском и казахском. Как мне объяснили местные, так было и до Великой Катастрофы. Но вот если забраться намного южнее, в те края, где лесостепь сменят самые настоящие горы и пустыни, то услышать родную речь будет практически невозможно.

— Добрый вечер, — кивнул старик.

Я бросил быстрый взгляд на купца. Приветливая улыбка украшала его широкое азиатское лицо. Но, несмотря на это, он не спешил приближаться к незнакомцу, засунув большие пальцы под ремень брюк и поправляя его под складками нависающего живота.

За его спиной из открытых дверей ржавой кабины выглядывали наш погонщик и ещё один охранник с проверенным временем АК-74 в руках. Почти от каждой повозки также отделилось по человеку с оружием, которые медленно двинулись к зарослям переродившегося кустарника. На крыше средней телеги блеснул зайчик оптического прицела.

Следом за Анарбеком следовал наш логист Азамат Бикашев. Это был высокий, немного худощавый мужчина средних лет. Мне почему-то казалось, что он всегда был чем-то недоволен. Одет он был в светлую рубаху, расшитую золотым национальным узором. На бедре пристёгнутая кобура с пистолетом, а подмышкой зажата грубая коричневая папка, туго набитая бумагами. Дополняли его облик армейские брюки пустынной расцветки и такие же берцы песочного окраса.

На голове красовалась небольшая тюбетейка с таким же узором, как на рубашке. Выглядела она весьма потасканной. Засаленный кантик буквально сверкал в лучах вечернего солнца. Причём носил он её сильно сдвинутой на затылок, и у меня иногда складывалось впечатление, что она буквально прибита к нему небольшим гвоздиком. Потому что другого объяснения тому, почему тюбетейка не сваливается, я не находил.

Тем временем Уджаев остановился в паре метров от старика и, смотря куда-то вдаль мимо его плеча, сказал:

— Не сочти за неуважение, но есть ли при тебе оружие или что-то, что может нам угрожать?

— Нет, — хмыкнул старик.

— Тогда, чтобы мне быть спокойным, мы осмотрим твои вещи. Знаешь же, что так надо?

Старик молча кивнул и развел руки в сторону, не сходя со своего места.

Анарбек сделал еле заметный жест головой второму охраннику, и тот стал быстро обыскивать путника. Парень пробежался по рукавам и штанинам, поднимая облачка пыли своими быстрыми и резкими похлопываниями. Потом откинул обе половинки плаща старика и, не обнаружив ничего подозрительного, заглянул в рюкзак.

Всё это время путник, вернув руки в их исходное положение, спокойно наблюдал за всем происходящим.

— Ничего необычного, только нож, — отрапортовал охранник, закончив досмотр.

— Долго идёшь уже?

— Очень долго, — улыбнулся старик, удобней опираясь на свою трость.

— Далеко так забрался, зачем?

— Иду повидаться со старым другом.

Улыбка старика стала совсем еле заметной, словно спряталась в уголках его тонких заветренных губ.

— Друг ждёт, что придешь?

— Я очень на это надеюсь.

— Долго тебе ещё идти? До ближайшего поселения дней пять пути, — хмыкнул купец с такой интонацией, что было непонятно, вопрос это или утверждение.

— Мне туда не надо, мне дальше, в степи.

— Дальше в степях нет ничего, только руины, — недовольно заметил Азамат.

Судя по выражению лица логиста, старик ему явно не нравился. А вот мне наоборот стало любопытно узнать о нём как можно больше.

Со своего места я отчётливо видел глаза этого седого незнакомца. Несмотря на спутанные брови и глубокие морщины, испещряющие всё лицо, в глазах так и не угас тот самый блеск сильного человека. Я редко встречал такой взгляд. И если это было действительно так, то я был уверен, что старик мог рассказать массу интересных историй.

Поэтому сейчас, в глубине души я очень надеялся на то, что Уджаев проявит своё любопытство и возьмёт этого одинокого путника с собой.

Мне очень хотелось как-то намекнуть на это хозяину каравана, но вмешиваться в разговор я не мог. Моего мнения тут никто не спрашивал, если только оно не касалось прямых вопросов безопасности. Да и вообще, вмешиваться в разговор старших здесь было не принято.

— Вода. Наверное, вода нужна. Пить хочешь? — спросил Уджаев, перестав поправлять ремень.

— Да, что верно, то верно. Мои фляги почти пусты, — кивнул старик.

— Азамат, воды налей ему. И еды дай тоже, — распорядился купец.

— У нас всё точно посчитано, — недовольно буркнул логист. — Лишней воды нет.

— Я знаю, что есть, а что нет, — повернулся к нему Уджаев и махнул рукой, призывая быстрее выполнять данное распоряжение. — От пары фляг не обеднеем же, что ты мне говоришь.

— Ну, может, и не обеднеем, — продолжил настаивать на своем Азамат. — Но если будем каждого встречного поить, самим не хватит.

— Слушай, делай, что говорю, — улыбнулся Уджаев. — Ты молодой ещё. Видишь, человек почтенного возраста. Сам так далеко зашёл. Видно же, что дело серьезное у него. Уважай других. Наши предки вот утратили уважение друг к другу, и всё обернулось Великой Катастрофой. Вся земля погибла. Правильно же говорю?

С этими словами караванщик посмотрел на старика.

— Абсолютно верно, — согласно кивнул тот.

— Вот и хорошо же. Давай фляги, — хмыкнул Анарбек.

Азамат, явно подавив сильное раздражение, сделал шаг к старику. Насколько я заметил за всё время нашего пути, логисту очень не нравилось, когда его называли молодым. А особенно, когда публично выделяли какие-то ошибки или грубость в общении. Но что поделать, в силу своего постоянного необъяснимого раздражения, он и правда часто говорил и делал лишнее.

Зато логистом Азамат Бикашев был просто великолепным. Всё содержимое каравана было посчитано и перепроверено на несколько раз. Расход ресурсов строго нормировался. Даже животные получали отдых с таким расчётом, чтобы не допустить переутомления. Логист лично следил за этим, хотя вполне мог довериться опыту погонщиков.

— Давай. Фляги давай, — сухо сказал он, сделав несколько шагов к старику.

— Спасибо тебе большое, славный купец. Здоровья тебе и мир твоему дому, — ответил путник и резвым движением руки откинул полу плаща.

Я невольно напрягся. На какую-то тысячную долю секунды мне показалось, что сейчас закатное солнце вспыхнет на затёртой детали пистолета и жди беды. Уж слишком хорошее и явно натренированное движение получилось у загадочного старика. Словно он и правда был ковбоем.

Заметив мою реакцию, путник тут же замедлил руку и продолжил отодвигать плащ намного медленнее. Взгляд упёрся в старую зелёную пластиковую флягу, висящую на поясном ремне. Старик достал ёмкость и протянул Азамату, который буквально вырвал её из рук, недовольно фыркнув.

— Великую Катастрофу застал? Видел же? — спросил Уджаев.

— Да, — кивнул старик, склоняясь над рюкзаком и доставая из него пустой бурдюк из шкурки какого-то местного степного зверька. — Но я был совсем маленьким, практически ничего не помню.

— Плохо, — протянул купец.

— Чего плохого-то? — недовольно спросил Бикашев, столь же резко забирая бурдюк и возвращаясь к своей повозке.

— А то, что скоро не останется людей, которые бы её помнили. Да уже и не осталось почти. Опять забудем всё, чему научились. Опять молодежь те же ошибки сделает. Опять Земля отомстит…

— Да не будет этого, — фыркнул логист, удаляясь.

— Наши предки тоже так думали, — хмыкнул Анарбек, устремив задумчивый взгляд на садящееся солнце.

— Это неизбежно, — протянул старик, поправляя клапан рюкзака и выпрямляясь. — Мы всегда совершали и будем совершать одни и те же ошибки. И никогда их не поймем со слов других, пока не прочувствуем сами… Это наша человеческая судьба.

Караванщик перевел на него задумчивый взгляд, после чего его пухлые губы тронула улыбка.

— Меня зовут Анарбек Уджаев, — сказал он, подходя ближе к путнику и протягивая руку.

— Игорь Коновальцев, — ответил старик, пожимая её.

— Есть просьба у тебя? — спросил Уджаев.

Я невольно переступил с ноги на ногу. Давно я не слышал предложения просьбы. Ещё лет десять назад, когда я только начал заниматься этим делом, караванщики охотно задавали этот вопрос людям, нуждающимся в помощи. Но в последнее время подобное происходило всё реже. Во всяком случае, лично я давно с этим не сталкивался.

Губы старика тронула еле заметная улыбка.

— Я так понял, вы идёте на запад?

— На запад, — протянул Уджаев, выжидающе посмотрев на Игоря.

— Мне как раз в те края, возьмите попутчиком. На день, может два. Проблем не будет, гарантирую.

Анарбек сощурил свои глаза.

— Там на сотни квадратных километров лишь мёртвые поселки же. И старое русло Урала, зачем тебе туда?

— Я же говорю, повидать друга…

— Хороший друг, значит, раз ты готов так рисковать.

Старик Игорь поправил шляпу и кивнул.

— С одним ножом идёшь? — недоверчиво спросил Уджаев.

— Если не дать страху поселится в своем сердце, то и ножа достаточно, — ответил Коновальцев.

— Хорошо сказал, — кивнул купец. — Будь гостем моего каравана. Пойдём, пойдём.

Анарбек сделал приглашающий жест, указывая на свою повозку.

— Мир не без добрых людей, — улыбнулся путник и, подняв с земли рюкзак, последовал за ним.

— Вот, держи, — буркнул уже вернувшийся Азамат, протягивая старику флягу и бурдюк, на которых поблескивали капельки воды.

— Держать? Зачем держать? — улыбнулся купец. — Он с нами поедет. Давай, неси назад.

Логист недоуменно замер на месте. Я так и не мог понять, почему его постоянно всё раздражает. Даже сейчас было видно, как сильно он стиснул зубы, сдерживая внутреннюю злость.

Но лично я был рад такому решению Уджаева. Старик Коновальцев был явно не так прост, как казался. И что-то мне подсказывало, что от него можно узнать много чего интересного…

Глава 2

Великая Катастрофа

Солнце уже давно скрылось за горизонтом, и лагерь готовился ко сну. Дневная жара уступила место приятной ночной свежести. Редкие порывы ночного ветерка иногда касались моего лица, принося с собой множество пряных запахов степных трав.

Повозки были составлены в круг. Между ними на уровне крыш был протянут толстый электрический кабель. Горел десяток дежурных фонарей, запитанных от аккумуляторов. Это считалось среди караванщиков большой роскошью, и далеко не каждый купец мог позволить себе такое освещение. Несколько человек уже заступили в караул, изредка о чём-то перекрикиваясь с верхнего яруса телег.

В центре лагеря, прямо напротив юрты Уджаева, горел большой костёр, на котором совсем недавно был приготовлен бешбармак. Ещё несколько костров поменьше тихо потрескивали по всему лагерю.

Караванщики разбились на небольшие группы. Кто-то в полголоса обсуждал события дня, а кто-то давно спал, завернувшись в кошму. В импровизированном загоне, созданном из заранее заготовленных секций, тихо сопели мулы. Особо голодные из них до сих пор жевали сено, подающееся из кормовой телеги через специальные прорези в борту.

А над головой было огромное, кажущееся бескрайним звёздное небо. Я любовался им каждую ночь, думая о своём. Может мне так повезло, а может это было особенностью этих мест, но ни какое облачко или тучка никогда не заслоняли небосвод. Создавалось такое ощущение, словно кто-то неведомый растянул огромный кусок этой искрящейся материи от одного края горизонта до другого.

Странно, но на Урале мне редко когда доводилось созерцать такое количество звёзд. Поэтому иногда я подолгу лежал на спине и не сводил с них глаз. Бывало так, что когда из поля зрения исчезали силуэты людей и очертания крыш повозок, мне казалось, что достаточно вытянуть руку и можно будет коснуться этого искрящегося бархата.

Воздух был заполнен стрёкотом ночных насекомых и приглушенными голосами караванщиков. Я поправил дробовик, лежащий на коленях, и поставил свою плошку на сухую траву рядом с кошмой.

Очередной порыв степного ветерка прошёлся по земле, заставив задрожать пламя нашего костра. Электрические лампы, конечно, были очень удобными, но не могли заменить караванщикам тягу к приятному теплу живого пламени. Я дотянулся до стопки наломанных веток и подкинул в огонь пару штук.

— Тебе на смену когда? — спросил Столяров, допивая через край бульон из своей тарелки.

— Через три часа, — ответил я, отправляя в рот кусочек вяленой говядины из своих личных запасов.

Несмотря на то, что Уджаев предоставлял трёхразовое питание, я всё равно предпочитал иметь небольшой запас. Во-первых, всегда можно было перекусить в течение дня, а во-вторых, бешбармак был очень жирным. Резкая смена рациона питания всегда могла иметь свои неприятные последствия, так что я старался привыкать к местной кухне постепенно, спасаясь вяленной говядиной.

Баранину из своей порции я съел уже давно. При этом пришлось изрядно заедать её ржаным хлебом. А вот тесто и жирный бульон, называющийся здесь шурпой, осилил только до половины. Конечно, мне давно следовало лечь спать, но у меня никак не выходил из головы это загадочный старик Игорь Коновальцев.

Весь остаток пути до вечерней остановки он так и провёл в телеге Уджаева. Пока мы занимались подготовкой к ночлегу, я его так же не видел. А когда солнце уже скрылось за линией горизонта, Коновальцева пригласили за достархан, как почётного гостя.

«Ух, логист наверное в бешенстве», — мысленно хихикнул я, когда наполнял флягу на завтрашний день.

Спустя пару часов старик покинул юрту Уджаева, видимо, решив осмотреть лагерь. Его высокую фигуру в широкополой шляпе легко было узнать даже с противоположной стороны. Побродив немного между повозок, Коновальцев оказался у нашего костра.

— Может, посидите с нами? — тут же предложил я, решив не упускать такой возможности. — У нас чай. Вяленая говядина. Меня Анатолий Воронов зовут. Это Илья Столяров. Присоединяйтесь.

Старик задумчиво посмотрел на потрескивающие ветки и быстро уселся на свободный кусок толстой кошмы. Большая палка, которую он использовал как трость или, вернее сказать, посох, опустилась рядом. Подперев спину рюкзаком, он поправил шляпу и продолжил смотреть на языки пламени.

— Очень приятно, молодые люди. Я Игорь Коновальцев. Будем знакомы.

Пулемётчик молча кивнул.

— Будете? — поинтересовался я, протягивая кусочек вяленого мяса.

— Благодарю, — улыбнулся он, — но Анарбек меня и так перекормил. Ешь сам, ты молодой, тебе силы нужнее.

— У меня с этим делом полный порядок, — хмыкнул я.

— Вот и отлично.

— А почему ты в юрте Уджаева не остался? — спокойно спросил Столяров.

Обращаться к путнику на «вы» он, видимо, не считал необходимым. Мне это казалось немного странным, но кто я был такой, чтобы указывать здоровяку на его манеры. К тому же, сам Коновальцев никак на подобное обращение не прореагировал.

— Решил степным воздухом подышать, — прищурившись, протянул старик. — Да и душно там. Я больше к свежести привык.

— Зря, там спать намного удобнее. Одеяла, подушки… — протянул пулемётчик с нотками лёгкой завести в голосе.

— Так я и не говорил, что вовсе там спать не собираюсь, — хихикнул старик. — Позже вернусь.

Илья кивнул.

А я был уверен, что старику просто надоело наблюдать вечно раздраженное лицо логиста. Понимая, что теперь всё равно не усну, я сразу перешёл к делу.

— Выходит, Вы Великую Катастрофу застали?

— Да.

Его голос звучал не таким усталым и хриплым, как тогда, на дороге. Видимо, утолив жажду и чувство голода, путник буквально физически окреп. Пока ещё старик бродил по лагерю, я отметил, что определить его возраст по походке или манере держать себя теперь было немого сложнее. Издалека, особенно когда невозможно было различить седые волосы, он вполне производил впечатление крепкого мужчины средних лет. Разве что годы всё равно брали своё, когда он садился или вставал, опираясь на палку.

— Расскажите, как это было?

Старик Игорь хмыкнул и посмотрел на меня.

— Тебе твои родители или бабушки с дедушками не рассказывали?

— Нет. Мать с отцом уже после родились. Бабушка видела, но умерла, пока я был в неразумном возрасте. Дед сам удар Катастрофы не застал, говорит, на работе был, в цеху без окон, — ответил я, откусывая кусочек говядины. — Так-то я немного знаю, конечно, с чужих слов. Картины художников видел. Но всё равно интересно от очевидца услышать.

— Картины… — как-то странно протянул старик, словно вспоминая что-то. — Картины — это хорошо. Но рассказ действительно интересней будет.

— Это смотря кто рассказывает, — заключил Столяров явно превысив свой обычный лимит вечерних фраз.

«Ага, — подумал я. — Так тебе тоже на самом деле интересно послушать…»

— Ну что же, можно и рассказать, — начал Игорь, удобнее устраиваясь на своей кошме. — Я был совсем ребёнком. Только пошёл в первый класс. Семь лет. Если честно, мало что с этого возраста помню, чтобы вот так, чётко, в деталях. А это… Стоит только глаза закрыть, и всё так же ясно вижу. Как вас сейчас. Будто что-то неведомое тогда буквально выжгло в мозгу эту картинку…

Коновальцев вытянул перед собой руку, словно пытался дотронуться длинными сухими пальцами до каких-то лишь ему видимых образов из своей памяти.

— Это было вечером. Большой город, много домов. Солнце отражалось в стёклах таким тёплым жёлтым светом. Мы с пацанами в войнушку играли. Бегали вокруг гаражей и спорили, кто кого «убил». Смешно нам это тогда было. И тут я около песочницы останавливаюсь и ничего понять не могу. Тени на земле исчезать начинают. Солнце гаснет так, словно его кто-то медленно убавляет. Мы с пацанами замерли и давай на небо смотреть, а оно словно какой-то серой рябью покрылось.

Жизнь словно замерла в одну минуту. Машины останавливаться начали, люди в окна высовываться. Все наверх смотрят и понять не могут, что это такое. Буквально за минуту стемнело, словно ночь настала. Даже фонари, которые были со светочувствительными датчиками, сработали и загорелись. Люди во дворе начали нервничать, версии всякие придумывать. Я тогда мало что в этом понимал, но кто-то сказал, что солнечное затмение началось.

А потом такой грохот раздался! И самая настоящая трещина по всему небу, как молния! Как сейчас её вижу. Ярко-оранжевая, будто весь мир кто-то разломить на две половинки пытался!

А грохот такой сильный был, что стёкла начали лопаться. Я за уши схватился и на землю упал. Все кругом кричат, бегут, запинаются друг о друга, машины сталкиваются. А эта трещина мечется по всему небу от одной стороны горизонта до другой. То так изогнётся, то эдак, будто действительно молния гигантская. И вспышки таки яркие! Грохот чудовищный! Земля трясётся! А потом сверху начало опускаться что-то на подобии ударной волны. Словно пыль взрывом подняло только не на земле, а в небе. Тёмные такие облака… Не знаю, что это было. Может частицы какие-то космические. Но выглядели как самые настоящие облака. Вернее тучи. Густые, непроглядные. И вот опустились они прямо на город. Куда голову не поверни, везде в просвет крыш видно, как они стремительно приближаются.

Как мне было страшно тогда… Я закричал, заплакал… На ноги вскочил и домой побежал, к маме… Будто она помочь могла…

Старик Игорь тяжело вздохнул и почесал пальцами морщинистую щёку.

— Дети же жизни ещё не знают… — задумчиво продолжил он. — Вот мы только что играли в войнушку, доказывали, кто кого «убил»… Всё это было веселой игрой и неправдой. И вот уже я, забыв про друзей, про всё на свете, скорее бегу к маме… Потому что мама остановит любое зло, мама защитит…

Я только и успел, что в подъезд заскочить, как эти облака чёрные на землю опустились. Словно пыльная буря, только страшнее в тысячу раз. Такой рёв стоял на улице, что собственного крика неслышно было. Ветер со свистом в подъезд ворвался. Дверь железную с петель сорвало… И повсюду эти частицы чёрные… Первое время сквозь них ещё было видно вспышки от небесной трещины, а потом опустилась кромешная тьма. Самая настоящая. В безлунную ночь так бывает. Когда руку перед собой вытянешь, а её и не видно…

Я запнулся о ступеньки и упал. Не вижу ничего, реву… Но вверх всё равно ползу. Повсюду гул этот, рёв, и страх. Такой страх, что кишки выворачивает. Я тогда его на всю жизнь натерпелся… Никогда больше ничего так сильно не боялся…

Коновальцев замолчал. Все его слова буквально оживали в моей фантазии. И хоть я никогда не видел городов в их величии до Великой Катастрофы, но под воздействием слов старика у меня начало складываться представление, как это всё могло быть. На какое-то мгновение мне даже самому показалось, что это вовсе и не семилетней Игорь бежит домой к маме, а это я сам спасаюсь от чего-то страшного и непостижимого.

— А что потом? — осторожно нарушил я воцарившуюся тишину.

— А потом… — Игорь хмыкнул. — Потом я сознание потерял. А когда очнулся, мир стал уже таким, как сейчас…

— А что с людьми стало? — спросил Столяров, подкидывая в огонь ещё пару веток.

— Погибли все. Кругом, куда не посмотри. Лежали, как чёрные манекены, жирной сажей натёртые. Поблёскивали. У меня дома никого живого не было. Я даже кота почерневшего в углу под столом нашёл. Он туда, видимо, со страха забился, так там и остался. Со всех наших девятиэтажек только пять человек выжило, включая меня. Неизвестно почему.

— Говорят, что так Земля от зла очистилась, — заметил я. — Что погибли только те, кто того заслуживал.

Коновальцев откинулся на рюкзак и добродушно засмеялся, обнажая ряд вполне ещё крепких зубов. Я тоже улыбнулся и выжидающе на него посмотрел.

— Глупости это всё, — отмахнулся он. — Вот скажи, чем мои друзья, мальчишки по пять-восемь лет, успели смерти заслужить? А родители мои? Так что, ерунда это всё. А говорят такое потому, что уцелевшим потом надо было хоть какой-то смысл в этом найти. Вот такой и нашли. Придумали, вернее. А те, кто смог бы в этом попробовать разобраться, учёные, к примеру, попросту этот день не пережили… Да и к тому же, если бы все плохие люди, действительно достойные смерти, тогда сгинули, разве бы мир не стал лучше? То-то я смотрю, ты со своим дробовиком не расстаёшься, а на телегах пулемёты стоят. Явный показатель того, что жить стало спокойнее…

И с этими словами Игорь хитро подмигнул мне.

— То есть, вы думаете, что всё это было зря?

— Знаешь, я так долго над этим думал, что порядком надоело. Чего думать о том, что ты не в силах понять? Да и потом жить дальше надо было, делами заниматься, на ноги вставать.

— А как же вы выжили, если совсем один остались? — спросил Столяров, задумчиво глядя на языки пламени.

— У отца был друг, казах. Насип Сарсеныч. Добрый дядька такой, охотник. Он как раз у родни в гостях был, когда всё случилось. У него тоже все погибли. Две дочки маленькие. Жена, родители-старики, все, в общем. Он, когда в себя пришёл, стал ходить по знакомым адресам, надеялся хоть кого-то живым застать. Так меня и подобрал. Я помню, как он обрадовался, когда меня увидел. Обнял, плакал, бормотал там что-то… Потом мы быстро пешком из города выбирались, на дорогах ведь не протолкнуться было. Всё в чёрных телах и машинах обугленных. За городом уже нашли одну пригодную и дальше на ней.

— А что, машин много уцелело?

— Это я плохо помню. Помню, что они все, которые на дороге были, чёрные стояли, и почти в каждой люди сидели. Мёртвые, разумеется. Но некоторые, да, работали каким-то чудом… А небо ещё месяц оранжевым цветом светилось.

— Почему в городе не остались? — спросил я после очередной долгой паузы.

— Хороший вопрос, — хмыкнул старик. — В городах ведь после всего этого только хуже стало. Вот ты говоришь, все, кто смерти заслужил, погибли. Да нет уж. Столько негодяев осталось, что дальше не куда. Вот представь, что было людей, скажем, вот столько…

И с этими словами Коновальцев максимально широко развел руки, а затем свел их вместе, оставив лишь небольшое круглое пространство между огрубевшими ладонями.

— А стало вот столько. Ни плохих, ни хороших. Ни умных, ни дураков… А всех. Вот как было человечество, так и осталось, только в меньшем объёме. Может в тысячу, может в сотню тысяч раз… Со всеми нашими человеческими пороками. Страхом, жадностью, алчностью, злостью, трусостью… Ну и с человеческими качествами, конечно. Щедростью, состраданием, храбростью, честностью.

В городах уцелевшие люди быстро в стайки сбились. Кто поумнее был, тот что-то полезное делать начал. Восстанавливать всё, жизнь налаживать. А кого природа умом обделила, быстро в скотство скатился. Грабежи да насилие. Человек ведь такая тварь, только волю дай, всё его звериное нутро наружу полезет. Ахнуть не успеешь, как хуже любого животного станет.

— Ну, это далеко не каждый, — скептически заметил я.

— Конечно, не каждый, — добродушно улыбнулся старик Игорь с такой интонацией, словно просил не относиться серьезно к его словам.

— Так, выходит, тебя друг отца дальше воспитывал? — заключил Столяров, почесав подбородок.

— Именно так, — кивнул Коновальцев, надвигая на глаза шляпу и откидываясь на рюкзак.

Судя по его виду, старик не собирался больше ничего рассказывать. Но мне было интересно узнать что-нибудь ещё из его жизни. Уж больно хорошо он говорил. Да и любопытство моё никак не хотело успокаиваться.

— Может, всё-таки расскажете, зачем вы забрались так далеко в степи? — спросил я. — Мне кажется, это неспроста.

— Да? С чего ты взял? — раздалось из-под полы шляпы.

— Ну, даже не знаю. Обычно старики около своих домов сидят и только на жизнь жалуются, — заметил я, пожав плечами. — И всё рассказывают про времена, когда что-то было лучше, чем сейчас. Их куда-то пойти никакими уговорами не заставишь. А от вас я пока не одной жалобы не услышал, хотя дорога явно далась нелегко. И что-то мне подсказывает, что и не услышу… Такое обычно бывает, когда у человека есть цель. Причём только ему одному известная. Которую постороннему и не понять. Но, тем не менее, для него очень важная…

Шляпа Коновальцева приподнялась, и язычки костра отразились в глазах старика.

— Ну что ж, — хмыкнул он, отрываясь от рюкзака и садясь ближе к костру. — Помнится, ты мне чай предлагал? Если найдётся пиалушка другая, да покрепче, пожалуй, я смогу рассказать одну историю. Думаю, вам, молодым, она как раз понравится.

— Если чай нужен, так я сейчас принесу, — кивнул Столяров, поднимаясь со своей кошмы. — Только без меня не начинайте, я тоже послушаю.

— Конечно, конечно… — улыбнулся старик, поправляя полы плаща и подпирая спину рюкзаком.

Илья встал и, прихватив с собой наши пиалы, двинулся в сторону большого костра, рядом с которым стояла полевая кухня.

Ночной ветер вновь коснулся меня слабым порывом. В ноздри тут же ударил пряный аромат трав, отходящих от дневной жары. Я доел кусочек вяленой говядины и составил в одну кучу все пустые плошки, чтобы вид грязной посуды не мешал спокойно воспринимать окружающую нас степную ночь и рассказ Коновальцева. В том, что история будет интересной, я почему-то даже не сомневался. Словно уловив мои мысли, старик Игорь хмыкнул и сказал:

— Подбрось дровишек, если тебя не затруднит. Это будет долгий рассказ. И кто знает, может даже почерпнешь из него что-нибудь полезное для себя.

Я выполнил просьбу старика и поудобней устроился рядом с огнём, поправив куртку и оружие. В скором времени появился Столяров, держа в руках закопченный трёхлитровый чайник, из носика которого валил густой пар.

— На кухне уже спят почти все, — пояснил здоровяк, возвращаясь на своё место и наливая в пиалы душистый чай. — Так что я полный забрал, чтоб по десять раз не ходить.

— Ну и правильно, — улыбнулся Коновальцев, принимая протянутую ему пиалу. — Ух, какой крепкий! Спасибо большое.

— Благодарю, — тоже кивнул я в ответ на протянутую мне посудину.

Старик Игорь сделал ещё один большой глоток. После чего причмокнул губами и, подняв шляпу повыше на морщинистый лоб, так, чтоб было видно его лицо, начал свой рассказ.

Глава 3

Картина

Солнце стояло в зените. Мой старый армейский УАЗик с проржавевшим кузовом и почти облезшей краской двигался по извилистой дороге. Впрочем, дорогой это можно было назвать с трудом. Скорее огромной промоиной, отвесные стены которой возвышались надо мной метра на три. Это был самый настоящий каньон, промытый потоками воды в глинистой почве. А я чувствовал себя ковбоем времён дикого запада. Только вот конь был стальным и к тому же голодным.

Ветер и вода за десяток лет расширили трещину в грунте до чудовищных размеров. Палящие лучи полуденного солнца отражались от толстого слоя выгоревшей пыли и слепили глаза. Если бы не узкие солнцезащитные очки, я давно бы перестал различать грязные, прокатанные полосы дороги.

Конечно, мне вовсе не хотелось забираться в этот узкий каньон, который был идеальным местом для засады, но другого пути попросту не было. С одной стороны от него было глубокое пересохшее русло реки Урал, а с другой — грубая каменистая «тёрка», так местные назвали причудливый выход пластов горной породы, образовавшийся после Великой Катастрофы. Гряда острых, как бритва, каменных осколков перечёркивала степь на сотню километров. Выглядела она так, словно кто-то неведомый пытался собрать верхний слой грунта в гармошку, как кожу на голове.

Впрочем, был вариант двигаться по старому руслу, которое я хорошо рассмотрел в бинокль. Но меня смущали торчащие из песка посеревшие от времени коряги и редкие куски ржавых железяк. К тому же берега были достаточно обрывистыми. Так что было неизвестно, смогу ли я потом найти необходимое место, чтобы выбраться на поверхность. Нет, рано или поздно оно, конечно, подвернётся, но понапрасну жечь бензин вовсе не хотелось. А этой дорогой явно пользовались, хоть и не часто, так что можно было смело продолжать движение.

Последний раз, когда я бывал в этих краях, мне было всего двенадцать лет. Тогда Насип был ещё жив. Я хорошо помнил, как мы ездили на ближайшую караванную развязку, что бы обменять все заготовленные за зиму шкуры на патроны и аккумуляторы. А так же узнать последние новости и отдать в ремонт нашу радиостанцию, благодаря которой мы держали связь с остальными мелкими хозяйствами.

С тех пор прошло уже восемнадцать лет. Многое изменилось. Насипа мы похоронили два года назад на кладбище рядом с посёлком. Людей собралось много, человек пятьдесят. Некоторые проделали путь в сотню километров, чтобы попрощаться с ним. Самые частые слова, которые я слышал в этот день, были слова благодарности за всё добро, которое он сделал окружающим.

Кому помог суровую зиму пережить, кому не дал умереть от голода. Кому дом выстроить. Некоторые фермеры благодарили его за почти десятилетнюю службу в отряде самообороны, за время которой разбойничьи набеги почти сошли на нет.

Хороший был человек. Многому меня научил. Но, несмотря на всё, он так и умер один. Это не значит, что бы меня рядом не было. Просто он так и не смог забыть свою жену и дочерей. Их фотографии долго висели у нас на стене, пока основательно не выцвели почти до красновато-серого изображения.

Иногда вечерами, особенно зимой, он подолгу сидел напротив них за столом, позволяя себе употребить полбутылки самогона. В такие моменты с ним было бесполезно пытаться разговаривать. Скупые слезинки наворачивались в уголках его стареющих глаз, а на любой вопрос он просто отрицательно или утвердительно качал головой. В скором времени я понял, что лучше его не трогать и просто располагался рядом, слушая рацию или занимаясь чисткой оружия.

Мне было тяжело понять, что он чувствует. Чем старше я становился, тем больше мои воспоминания о родителях стирались из памяти. Конечно, я их не забыл, просто со временем боль и скорбь стали намного слабее. Осталось лишь воспоминание, что были такие люди. И что я их любил. Но их больше нет.

То же произошло и с картинами былого мира. Сейчас это была какая-то тусклая остаточная информация. Периодически эта информация подтверждалась тем, что мы смотрели старые фильмы. Ремонтировали машины или держали в руках множество вещей, вывезенных и руин городов. Но само по себе это уже давно ничего не значило.

Например, я точно помнил, что до удара катастрофы у нас дома стоял компьютер. Я играл на нём в разные игры, а отец с мамой постоянно сидели в социальных сетях и смеялись, просматривая забавные видеоролики. Сейчас компьютеров было сколько угодно на любом базаре. Кто хоть что-то в них понимал, с лёгкостью находили нужные для своих целей железяки. Но лично меня теперь куда больше волновали запчасти для насосов, горюче-смазочные материалы или водопроводные трубы, потому что с водой здесь было всё очень плохо.

Насип заботился обо мне так, словно я был его родным сыном. Я сильно к нему привязался, хотя искренне назвать «папой» так и не смог. Может, будь я моложе годика на три, так бы и случилось. Время шло, у меня появлялись свои интересы. Сарсеныч прекрасно понимал, что жить под одной крышей становится уже не совсем удобно, и перебрался в новый дом. Особых проблем с этим не было, так как опустевшего жилья в нашем посёлке было более чем достаточно. Правда, стоило привести его в порядок. Отскрести чёрную сажу Катастрофы, убрать двор, подлатать хозяйственные постройки и изгородь. Но с этим проблем не возникло. Я трудился не покладая рук, да и соседи тоже помогали.

У меня было такое ощущение, что Насип въехал в новый дом с чувством морального облегчения. Видимо, всё-таки тяжело ему было находиться в том месте, где всё напоминало о семье и прошлой жизни. А вот мне наш дом нравился. Как всегда говорил Насип: «Каким бы не был человек, если у него нет привязанности к родной земле, к месту, где он вырос… Где его душа чувствует себя по настоящему свободной и счастливой, без всякой на то причины — это очень ущербный человек. Ведь как дерево не может расти без корней, так же и человек не может создать ничего хорошего, если не знает, кто он и откуда. Не имеет почвы под ногами. Если ничего не греет его душу и если ему некуда возвращаться».

Несмотря на то, что мой настоящий дом остался за несколько сотен километров в почерневших руинах крупного мегаполиса, я действительно привязался к новому месту. С трудом припоминая свою старую квартиру, я каждый день помогал Сарсенычу с ремонтом его тогдашнего жилья. Мы укрепили фундамент, очистили от сажи стёкла. Перестелили полы. Одним жарким летом полностью перебрали крышу, сделав на ней прекрасный чердак, где можно было вялить мясо и хранить необходимые мелочи, которым не хватило места в сарае. Потом ещё за пару лет утеплили и укрепили стены кирпичом, превратив дом в самую настоящую крепость, способную противостоять любой непогоде.

Чем больше мы возились с домом, тем больше я к нему привыкал. Шесть комнат, просторная светлая кухня. Две дровяных печи. Всё становилось родным и знакомым. Мне очень нравилось это чувство, когда, вернувшись из дальнего путешествия, ты входишь в свой дом. Вдыхаешь родной знакомый запах, находишь вещи лежащими на своих местах. Или жарким летом, после долгой возни с насосами, укрываешься в самой дальней комнате и чувствуешь приятную прохладу, исходящую от стен. Лежишь на диване и смотришь, как тени от веток растущего за окном дерева медленно раскачивают на зеленоватой побелке.

А зимой, наоборот, именно в этой комнате топится вторая печь. Потрескивают поленья. Если выключить свет, то можно подолгу