…и если отбросить, как вещи, на пол
гордость и тонны фальши:
я не знаю, как раньше жила без этих
упрямых глаз, этих теплых рук.
у меня от тебя по коже бегут мурашки,
мурашки, между прочим, никогда не врут.

мне вовсе не нужно тысячи веских поводов
быть с тобой,
мне достаточно двух причин, чтобы лететь
к тебе сквозь преграды:
в твоих объятиях становится тише боль
и приумножается радость.

Аня Захарова[1]

Алина Аркади

Принцип Исключения

Глава 1

Тася

— Мам, ну договорились же уже, — скулю, посматривая на отца и желая доказать, что готова к самостоятельной жизни вне дома без постоянного присмотра. — У тебя еще Аня есть и Костик, за которым необходимо наблюдать.

У моего любимого брата какая-то фантастическая способность вляпываться в приключения.

— Лен, правда, решили же.

Точка. После слов отца мама замолкает и согласно кивает, позволяя мне удалиться в свою комнату и закончить собирать вещи, которые с трудом уместятся в два огромных чемодана. Сейчас март, но погода в России изменчива и порой непредсказуема, поэтому сначала укладываю теплые, а затем заполняю оставшееся пространство летними.

Легкий мандраж не покидает меня на протяжении нескольких дней, сразу после беседы с папой и согласия отправить меня из страны. Странное и пока необъяснимое чувство, что я возвращаюсь домой, хотя мой дом вот уже пятнадцать лет за границей. Но это не мешает надеяться, что все сложится, как я задумала. Точнее, осуществить мою мечту помог папа, который привел маме с десяток аргументов и уговорил согласиться на предложение, которое мне поступило. Месяц она сопротивлялась, отказываясь слушать нас обоих, но он сделал невозможное, поэтому завтра в десять утра мой самолет взлетит в небо.

— Это Вике передашь. — Мама вручает мне небольшую синюю коробочку, на которой красуется серебристый бант.

— Что это?

— Это наши женские секреты, — подмигивает и дает понять, что детали мне знать не положено, а предмет предназначен лишь для Виктории. — Тась, почему нельзя работать здесь?

— Ты знаешь почему. Потому что все смотрят на меня с жалостью и сочувствием, не переставая напоминать, как неудачно сложилась моя судьба. А меня тошнит от их сожалений, понимаешь, тошнит. Я больше года провела у психолога, собрала себя заново и заставила встать на коньки. Но не для профессионального спорта, а просто чтобы почувствовать себя живой. Все, о чем я мечтала, к чему стремилась, рухнуло в один миг, оставив неопределенность и боль… — сползаю по стене со свитером в руках и закрываю лицо, чтобы мама не видела, как меня снова разносит вдребезги.

Она подходит и молча опускается рядом. Гладит по голове, прижимая к себе и напоминая, что она всегда со мной: поддержит, поймет, пожалеет.

— Прости, — шепотом.

— Мам, я хочу новую жизнь начать там, где меня не знают. Не знают мою историю, не станут спрашивать, напоминать, методично давить на больное и злорадно наблюдать за реакцией.

— За новой жизнью нужно ехать в другое место. То, куда ты стремишься, не самое лучшее. Поверь мне.

— Для тебя — да. Все твои воспоминания связаны с разочарованием и обидами, но для себя я вижу там нечто светлое и хорошее.

Говоря это маме, всячески скрываю, с какой целью возвращаюсь в город, где все началось для нее с папой. Мои воспоминания иные: светлые, радужные, легкие. Последние несколько лет я уверена, что найду покой лишь там, с людьми, к которым тянется душа. Я задыхаюсь в этой стране, доме, с этими людьми, какими бы родными они ни были. Мне нужны стимул, надежда и путь, который будет только моим.

— Зря ты отказалась изменить фамилию. Папа ничего против не имел.

— Я Островская, — говорю, вскидывая подбородок. — Островской и останусь. Это важно для меня. К тому же папа уехал пятнадцать лет назад. Вряд ли вообще о нем кто-то помнит. Сменились люди, приоритеты, власть. Из вашей прошлой жизни остались только Ароновы.

— И Гриша.

Как только слышу это имя, сердце пропускает удар, разнося кровь бурными потоками и отдаваясь глухой болью в виски. Не сейчас. Я вспомню о нем ночью, оставшись наедине с темнотой и музыкой в наушниках, как делала это последние несколько лет. Но тот факт, что завтра я его увижу, отдается во мне дрожью и нетерпением, с одной стороны, и парализующим страхом — с другой.

— И Гриша…

— Папа ему позвонил. Встретит в аэропорту, отвезет к Ароновым. Переговоришь с будущим работодателем и решишь, оставаться или возвращаться. Тогда уже переберешься в городскую квартиру. Там все готово для тебя. А пока порадуй Вику, побудь с ней пару дней, ладно?

— Конечно, мам. Ромку хочу увидеть, он так вырос — выше меня на голову.

Показываю рукой, но даже Аня выше меня в свои тринадцать. Мне же достались скромные метр шестьдесят: хорошо для фигурного катания и плохо для жизни. Я, наверное, Грише с трудом до груди достану, если он соизволит обратить на меня внимание и подпустить на расстояние вытянутой руки.

В аэропорт меня едет провожать вся семья. Так сказал папа, которого за последние пятнадцать лет не посмел ослушаться даже Костя, не говоря уже обо всех остальных. Именно он первый поддержал мой порыв вернуться в Россию и работать там с малышней. Ему досталось больше всех, когда я в период реабилитации мало походила на человека и постоянно срывалась в истерики, сетуя на несправедливость и злой рок. Мне казалось, что это конец и дальше лишь тьма, за которой ничего нет и уже не будет.

Тогда он и рассказал их с мамой историю, не опуская фактов и деталей, называя вещи своими именами. Тогда моя собственная трагедия перестала казаться концом света во всех его проявлениях. Папа, сам того не понимая, дал толчок, который заставил двигаться дальше, к новым целям, желаниям и приоритетам, но уже с измененным направлением.

— Тась, я попросить хочу, — шепчет отец, когда отводит меня в сторону подальше от младших детей. — Осторожно с мужчинами.

— Пап…

— Я знаю, что тебе девятнадцать. Ты имеешь право делать все, что делают люди, достигшие совершеннолетия. Я не запрещаю, лишь прошу быть осторожной. У тебя мало опыта в общении с противоположным полом, а точнее, его вообще нет. Не уходи с головой при первых же вспыхнувших чувствах, ладно? — ласково заправляет прядь за ухо и щелкает меня по носу, отчего я привычно хохочу. — Твоя мама пережила горький опыт, поэтому я хочу, чтобы в будущем рядом оказался человек, достойный тебя во всех смыслах.

Он знает, о чем говорит. Спорт забирал все мои силы, не оставляя времени на подруг, парней и обычные прелести жизни. Школа, тренировки, сборы, соревнования — так прошли тринадцать лет моей жизни. Меня не заставляли, так я сама захотела, когда впервые увидела выступление фигуристов в пять лет. Какая-то непреодолимая сила влекла меня на лед, заставляя набирать обороты и двигаться вперед.

— А если он, по твоему мнению, окажется недостойным? — лукаво улыбаюсь, интересуясь, как же папа поступит в случае, если мой выбор окажется неудовлетворительным.

— Я его убью, — целует меня в макушку, обнимая.

— Я поняла, пап. — Это не шутка. Он всегда выполняет свои обещания. — Обещаю.

Это обещание полетит к чертям, как только самолет приземлится в аэропорту и я увижу того, кто прочно засел в моих мыслях и не желает оттуда выметаться, как бы я ни старалась. Тот, кто для меня является важным, единственным и особенным.

— Таисия, — как только папа произносит мое полное имя, вытягиваюсь по струнке, приготовившись принять важную информацию, — в случае возникновения проблемы — любой, сразу звони, поняла? — Киваю, не смея перечить. — Если я недоступен, есть Аронов и Григорий. Последний за тебя головой отвечает.

Как только папа связался с Гришей, радости моей не было предела, потому что указания Парето должны соблюдаться беспрекословно, иначе он растерзает виновника. Отцу пятьдесят пять, но до сих пор большинство людей перед ним пасуют, не смея смотреть в глаза. И лишь мама всегда на равных, не прогибается, вступая в открытую схватку и выдерживая каждый выпад, каким бы жестким он ни был. Иногда мне кажется, что это игра, где папа выясняет, насколько он может ее придавить, а мама напоминает, почему они столько лет вместе. Отец всегда проигрывает, но мама делает вид, что в роли проигравшей именно она.

— Пока, солнышко. — Мама чмокает в макушку, сдавливая в объятиях. — Желаю найти то, что успокоит твою душу. Хотя бы ненадолго.

Прощаюсь со своими, обнимая напоследок Аньку и щелкая по носу Костика, который так же, как и я, хохочет и показывает язык. Константин Константинович доставит родителям уйму проблем, о которых они пока не подозревают. Даже папа иногда неспособен совладать со своей уменьшенной копией, которая проверяет его на прочность с завидной регулярностью.

Регистрация, посадка, и вот крылатая птичка поднимается в небо, чтобы через четыре часа я оказалась там, куда стремится мое сердце. Предложенная работа важна, но еще больше важен тот, кого я видела последний раз пять лет назад на фото, и с тех самых пор сохранила в себе образ, представляющийся мне непоколебимым идеалом. Я сама прекратила общение с Гришей, разорвав все контакты. Перестала отвечать на звонки и сообщения, а маме сказала, что больше не желаю связывать себя детскими воспоминаниями с человеком, который старше меня ровно на двадцать лет. Но причина была в ином, и ее я не озвучивала даже самой себе, опасаясь спугнуть крохотную надежду, которая столько лет жила в моем сердце. Каким он стал? Изменился ли? Кого увидит перед собой? Маленькую девочку Тасю в смешной шапке с пушистым помпоном или повзрослевшую девушку?

Истязаю себя догадками, не замечая, как пролетают четыре часа и объявляют посадку. Забираю багаж и с замиранием сердца ищу в толпе встречающих знакомые черты. Но не нахожу. Нет никого похожего на того, кого знаю и помню. Простояв сорок минут, беру такси и еду к Ароновым. Готова рыдать, что Гриша, наплевав на просьбу отца, не явился в аэропорт. Или же причина во мне? У него своя сложившаяся жизнь, и девочка Тася является в ней лишь помехой, даже если приказ отдан Парето.

Глава 2

Яров

–Тася вылетает завтра в десять. Самолет приземлится в два. Встретить, сопроводить, наблюдать.

Четкие указания от Парето в привычном стиле. За пятнадцать лет не изменился ни он сам, ни подача, с которой отдает распоряжения, в каком направлении двигаться. Перечить нельзя, за отказ можно поплатиться жизнью.

— Если она от моего наблюдения откажется? — прорабатываю вопросы, с которыми могут возникнуть трудности.

Тася больше не ребенок, а я не тот, кто был для нее непоколебимым авторитетом. Маленькая девочка смотрела мне в рот и ловила каждый вздох, но все закончилось в тот момент, когда она оборвала все контакты и отказалась со мной разговаривать. Мой номер был отправлен в блок, а доступ запрещен. После о событиях в ее жизни я узнавал от Парето, но в большей степени от Лены, которая делилась переживаниями втайне от мужа.

Уверен, Парето и об этом знал, лишь сделал вид, что не осведомлен. Своей женщине смотреть в другую сторону он не позволил бы, и тот факт, что я ему родственник, пусть и не самый близкий, сохранял мою жизнь все эти годы. Семья не сделала его мягче по отношению к чужим, не заслуживающим его чувств людям. Все, что в нем живо, существует лишь для Лены и детей.

— Значит, сделай так, чтобы не отказалась. Не мне тебя учить. И еще важный момент, — Парето выдерживает паузу, — я хочу, чтобы ты исключил любых возможных поклонников. Как исключать, решай сам. Способов множество, включая физический.

— Ей девятнадцать. Ты же понимаешь, что в какой-то момент она захочет отношений? Или появится тот, на ком сосредоточится ее мир. Ты даже не узнаешь об этом.

— Захочет она их исключительно после моего одобрения, Гриша. — Голос Островского, словно заточенный клинок, проходится по моему имени. — У девочки слишком мало опыта, чтобы не вляпаться в первого попавшегося мудака, нассавшего ей в уши. И я не просто так сказал «девочка». Уверен, ты понял.

— Понял.

Опыта у Таси нет вовсе, и Парето остерегается, не желает, чтобы кто-нибудь причинил боль белокурой красавице. А она красавица, что подтверждается фотографиями даже пятилетней давности, когда у меня еще был к ней доступ. Наивная, открытая, живая — такой Тася осталась для меня и сейчас, несмотря на отсутствие связи между нами.

Я задавался вопросом, почему отрезала все контакты. Но затем и на него нашел ответ: ничего не связывает тех, у кого двадцатилетняя разница. Целая жизнь, которая нас разделяет, делает далекими и чужими. Нас связывали воспоминания, которые стерлись со временем. У нее. Так было лучше в первую очередь для Таси, да и Парето, в конце концов, настоял бы на прекращении нашего общения. Я ей не ровня, по мнению Островского, таковым и останусь, несмотря на просьбу присмотреть.

— Отправлю с Таисией документы, о которых говорили. Разберись с заводами и Липницким. Его цена меня устраивает, если договоренности в силе, продавай. Куда перевести деньги, знаешь, тридцать процентов твои. За работу. Я оценил грамотность твоих действий, когда пришлось столкнуться со… сложностями.

Сложности… Скорее, полный пиздец, который мне в наследство оставил Парето, решив придержать заводы за собой. Их продажа еще десять лет назад не оставила бы в моем теле еще одной дырки бонусом к другим, а три года, которые я провел в тюрьме, стали бы прекрасным дополнением на воле. Но я пережил, понимая, что это меньшее из наказаний, которые могли прилететь в мою сторону. А затем и вовсе стал представителем Парето по всем вопросам. И если Лена считает, что все давно забыли, кто такой Константин Сергеевич, то она глубоко ошибается. Как и в том, что ее муж об этом не знает.

Знает. Именно по этой причине теперь я личная нянька Таси, как и пятнадцать лет назад. Если с головы девочки упадет хоть один волос, я получу пулю в лоб. Просто и понятно. Не имеет смысла даже озвучивать.

— Сложности, — ухмыляюсь, — если это определение здесь уместно. Продай все, и дело с концом. Возвращаться не собираешься, но по-прежнему остались те, кто готов побороться за твою собственность. Возня вокруг сделки с Липницким мне не нравится.

— Варианты?

— Первый: его уберут и предложат меньшую цену. Второй: позволят совершить сделку, а затем все равно уберут, чтобы беспрепятственно отжать заводы.

— А есть вариант, при котором он остается жив?

— Вряд ли. Он подписал себе смертный приговор, когда влез в торги. Борзый, наглый и умный. Но не настолько, как ты. Этим и слаб.

– Ты же как-то выкручиваешься?

— За мной по пятам ходит твое имя, — издаю едкий смешок, напоминающий Парето, что для всех он так и остался монстром, способным на все. — Тася фамилию сменила?

— Нет. — Шумный выдох говорит о том, что переубедить ее он пытался, но дочь настояла на своем. — Тем самым прибавила проблем в первую очередь тебе.

— Ты мог просто запретить ей ехать.

— Не мог. Ей было тяжело. Приложил немало усилий, чтобы она вылезла из депрессии. Впервые за несколько лет ее глаза горят, а рот не закрывается. Щебечет, воодушевленная новым этапом в жизни, строит планы, рвется работать. Если бы ты ее видел тогда… — осекается. — Я не хочу повторения.

— Она тебе неродная, — намекаю Парето, что он больше сосредоточен на Тасе, чем на родных детях.

— Возможно, даже роднее, чем Аня и Костя. Знаешь, тогда ведь именно Таисия стала тем стимулом, который заставил меня изменить курс. И Лена, конечно же, тоже. Но эта маленькая девочка стала первопричиной. Именно поэтому все, что с ней происходит, воспринимается остро. Именно поэтому заботу о ней я поручаю тебе.

— Я так понимаю, это привилегия? — улыбаюсь самому себе, понимая, что слова Островского признание: ты достоин моего доверия.

— Это смертный приговор, Гриша, — остужает. — Но отказаться возможности нет. Ты закрыл ее тогда, если потребуется, закроешь и сейчас.

— И долго закрывать?

— Недолго. Месяц.

Он так уверен, что Тася соскочит и откажется от мечты, к которой рвется?

— Я бы не был так уверен…

— Я договорюсь. Месяц поиграется, а потом ее попросят по-тихому оставить спортивную школу за недостатком опыта работы с детьми. Ничего не останется, как покинуть этот сраный город и вернуться к нам. Попробует свободу и самостоятельность, сделает выводы, а затем я подберу ей достойную пару. Женщина не должна работать.

— Лена работает и сейчас. — Попытка переубедить Парето априори закончится провалом, но перспективы для Таси херовые. На тебе, доченька, мужика, которого я выбрал, и ни о чем не думай.

— Мне послышалось или тебя что-то веселит? — гаркает в трубку, отчего радость улетучивается. — Лена не работает, она занимается любимым делом, при этом не ущемляя во внимании меня и детей. Если бы я хоть раз, вернувшись, не застал ее дома, это автоматически стало бы последним днем ее работы. Она в курсе и уже больше десяти лет балансирует на грани. Как ей это удается — я не понимаю.

— Все просто — женщины изворотливее, чем мы. Умеют приспосабливаться, прогибаться, чаще добиваясь желаемого лаской и просьбами. Не обязательно повышать голос, чтобы тебя услышали. Лена и тогда его не повышала, вот только ты, как щенок, ходил за ней и слюни пускал.

В трубке тишина, вероятно, Парето мысленно уже всадил мне две пули в лоб, но меня спасают огромное расстояние и его просьба.

— Не отрицаю, — закашливаюсь дымом, не ожидал такого поворота. — Ни разу не пожалел. Надеюсь, и она тоже.

— Однозначно, иначе не родила бы тебе двоих детей. На такое еще решиться надо… — говорю полушепотом, отодвинув телефон в сторону.

— Много слов, Ярый. Ты сегодня слишком разговорчив.

— Как и ты.

— Подытожим: Таисию встречаешь, инструктируешь, присматриваешь. Если все сложится и она задержится, приставишь к ней грамотного человека, чтобы двадцать четыре часа в сутки таскался за ней. Ты должен быть доступен в любое время, чтобы она могла позвонить в случае непредвиденной ситуации. Забираешь документы, решаешь вопрос с Липницким. Все. Завтра жду отчет.

Никаких комментариев с моей стороны не требуется, поэтому Парето завершает звонок. Приказы отданы, я лишь исполнитель.

Набираю номер Таси. Безрезультатно. Я по-прежнему в черном списке. И как, по мнению папаши, я должен с ней связаться? Подождем до завтра. Островский оповестит дочь о моей компании на все время пребывания в России. Вариантов ни у нее, ни у меня нет.

Чувствую приближение больших проблем, и начнутся они с Таси, которой Парето позволил вернуться в этот город. Как по мне, она лишняя среди этой грязи. На месте Островского я бы сделал все, чтобы девочка никогда не ступила на путь матери, пережившей слишком много, пока их с Парето судьбы не пересеклись. Жестокость жизненных уроков иногда ломает даже самых сильных, не говоря уже о девушке девятнадцати лет. В моих силах оградить ее от всего, что способно ранить или даже искалечить ее чистую душу.

Глава 3

Номер Таси недоступен, что затрудняет понимание, где мы встретимся. Аэропорт огромен, и искать в толпе одного человека задача не из простых. Неужели Парето не сказал, кто будет ее встречать?

До посадки час, вполне успеваю доехать в назначенное место к положенному времени. Но глухой удар переключает внимание на синий минивэн, который знатно приложился сзади. Включаю аварийку и выхожу из машины, чтобы сразу наткнуться на орущего мужика, который бегает вокруг своей тачки и размахивает руками. Осматриваю повреждения, которых на моем джипе почти нет, и сбитую морду авто виновника. Нет времени делать все по правилам.

— Разъедемся мирно? Я спешу.

— В смысле? — подскакивает мужик. — У меня вся морда смята.

— Виноват же ты.

— Я? Ты не показал, что останавливаться собираешься?

— Я вообще-то на светофоре стоял, как и еще несколько десятков машин. Был красный. Ты куда лупился? — надвигаюсь на мужика. Я значительно превосхожу его ростом, это заставляет оппонента сжаться.

— Отвлекся, — пищит он.

— Вот моя визитка. Позвони, договоримся, — вкладываю в нагрудный карман бумажку и собираюсь двинуться дальше, но, как назло, рядом останавливается патруль для выяснения причин пробки, которая собралась из-за нас.

— Предпочитаю оформить все по закону!

На этой фразе начинается двухчасовое представление с мольбами, криками и доказательствами. Оформление договора занимает долгое время, а я пытаюсь дозвониться Тасе, которая, скорее всего, уже приземлилась и ждет меня. Надеюсь, что она позвонит отцу спустя какое-то время ожидания, но оповещения от Островского не поступает.

Прилетаю в аэропорт и узнаю, что самолет сел больше часа назад. Поиски девушки ничего не дают, и я, словно сумасшедший, бегаю по залам ожидания, чтобы отыскать нужного человека. Спустя час и тонну потраченных нервных клеток решаюсь набрать Вику, к которой и должен был отвезти Тасю.

— Вик, Тася не приезжала? — Вероятно, мой голос сквозит тревогой, потому что женщина издает нервный смешок.

— Приехала только что. Сейчас наверху. Ты как ее прозевал? Лена уже звонила, спрашивала.

— Хер какой-то в зад мне въехал. Проторчал почти два часа посреди дороги, доказывая, что виноват не я. Выдвигаюсь к вам.

Сердечный ритм приходит в норму, когда я понимаю, что все в порядке и прямо сейчас девчонки весело обсуждают последние новости. Еду за город, представляя свою встречу с той, чей голос не слышал долгих пять лет. Когда-то близкая для меня, сейчас между нами пропасть, и ее необходимо преодолеть, потому как вместе нам находиться месяц.

Ворота отъезжают, а охрана кивком приветствует. Я давно не работаю в этом доме, сменив старшего Аронова на младшего, а точнее, на его сына Роберта, который по примеру отца пошел в политику и параллельно в бизнес.

— Привет, дядь Гриш. — Ромка налетает на меня неожиданно, заставив напрячься и приготовиться к опасности. Рука по привычке потянулась к кобуре, но я вовремя останавливаюсь, чтобы не напугать его.

— Привет! Мама где?

— В гостиной. А ты знаешь, что Тася приехала?

— Знаю. — Хочу сказать, что я облажался и поэтому Тася добралась на такси, но пацану эта информация без надобности. — Где она?

— В желтой спальне, — показывает пальцем наверх. — Второй этаж.

— Понял. Спасибо.

С Викой объяснюсь потом, когда увижу дочку Парето, так упрямо не желающую со мной разговаривать. Иду по коридору, не зная, где, к херам, эта желтая спальня. Личный пунктик Виктории — комнаты в разной цветовой гамме, чтобы не путаться, но в итоге можно запутаться еще больше.

Слышу тихую музыку и иду на звук, оказываясь в конце коридора. Толкаю дверь в комнату. На полу открытый чемодан, на кровати разложены вещи, а на тумбочке вибрирует телефон, мигая экраном. Таси не видно, поэтому иду на звук, который пробивается сквозь приоткрытую дверь ванной, и с осторожностью вхожу.

Сглатываю, когда взгляд скользит по обнаженному телу под струями воды. Осознаю, что передо мной Тася. Та самая, что висела на мне в детстве и просила посадить на шею, толкать качели сильнее и играть с ней в куклы, у которых очень красивые платья. Но то, что сейчас передо мной, походит на мираж, потому что все мужское существо вопит о невозможности мыслей, прошибающих тело. С усилием отворачиваюсь, так и не увидев ее лицо, и делаю несколько шагов назад, чтобы дождаться девушку на безопасном расстоянии. И теперь понимаю опасения Парето, потому как это тело может вызвать неконтролируемые порывы со стороны противоположного пола в считаные секунды.

— Привет. — За спиной раздается знакомый тонкий голос.

Обернувшись, попадаю в плен серебристого взгляда, который утягивает за собой. Передо мной прекрасная девушка: длинные светлые волосы собраны в смешной пучок, весело торчащий на макушке; пухлые губы приоткрыты, словно с них сейчас сорвется нечто важное для меня; огромные серые глаза и тонкие пальцы, сжимающие полотенце, в которое замотана Тася. Одновременно знакомая и неизвестная для меня, распарывает пронизывающим взглядом, а затем добивает прикушенной губой и пушистыми ресницами, подрагивающими от каждого вздоха.

— Привет. — Голос хрипит в пересохшем горле. — Я попал в аварию. Опоздал в аэропорт.

— Авария? — На миг ее дыхание перехватывает, и сквозь едва слышный всхлип просачивается тревога. — Ты не пострадал?

— Нет. Все в порядке. Переживал только за тебя. Не мог дозвониться.

— Я… — Тася теряется, натягивая полотенце выше. — Я все исправлю… — схватив телефон, быстро водит по экрану. — Все. — Что означает, теперь она доступна для меня, как пять лет назад, когда имел возможность набрать знакомый номер в любое время и услышать ее голос. — Я сейчас.

Скрывается за дверью ванной и появляется через несколько минут в джинсах и футболке. Светлые локоны раскинулись по плечам, делая ее еще более воздушной и нежной. Перекладывает вещи, не поднимая головы, а я молча жду, когда же серебристый взгляд вновь будет обращен на меня. Но тянутся минуты, а Тася не произносит ни слова.

— Тась? — негромко зову ее. — Почему ты молчишь? Это же я, Гриша.

— Я знаю…

— Тогда в чем дело? Не спрашиваю, по какой причине ты отказывалась разговаривать со мной долгих пять лет, но сейчас я здесь, перед тобой.

Взгляд предательски мечется, останавливаясь на чем угодно, только не на мне. Приближаюсь и поднимаю пальцами ее подбородок, чтобы утонуть в бесконечной тревоге и сомнениях. То, что я вижу, не поддается объяснениям, потому что Тася не желает открываться и сейчас бесконечно далека для меня. Нет больше того восторженного взгляда, который сопровождал меня долгие годы, сейчас на меня смотрит запуганный зверек, не способный никому доверять.

— Я не обижу. Ты ведь знаешь. Чего боишься?

— Тебя, — шепчет. — Того, каким ты стал.

— И каким?

— Очень взрослым. Когда я была маленькой, мне казалось, что мы друзья, но с годами пришло осознание, что человек, который старше на двадцать лет, другом быть не может.

— По этой причине прервала наше общение?

— И по этой тоже, — избавляется от моего прикосновения, отдаляясь в глубь комнаты и разбирая вещи. — А еще ты женился. Не хотела, чтобы у тебя были проблемы.

— Ты проблемой никогда не была, — переубеждаю ее, словно могу вернуть потерянные пять лет, который провел без задорной девочки, освещавшей мою мрачную жизнь одним лишь своим щебетанием. — К тому же мой брак продлился недолго.

— Почему? — выпрямляется, сосредоточенно ожидает ответа, который я и сам до конца не сформулировал за два года.

— Иногда бывает так, что люди изначально не подходят друг другу, но соединяются, чтобы доказать обратное в первую очередь себе. У нас не получилось. Ей не хватило мудрости, мне терпения. Да и особенности моей деятельности примет не каждая женщина.

— Мама ведь приняла, — пожимает плечиками, не поднимая головы.

— А что ты знаешь о том, чем занимался Островский? — интересуюсь, потому как Тася вряд ли посвящена в неблаговидные нюансы прошлого Парето.

— Все, — отвечает уверенно, вскидывая взгляд и убеждая в своей осведомленности.

Неужели Парето открылся ей, поведав грязные и самые мерзкие истории, в которых под раздачу пошел не один человек? Просто пешки, которых Островский одним щелчком смахивал с доски, не уделяя внимания искалеченным судьбам, оставшимся после каждого хода.

— Тась, скорее всего…

— Гриша, все. — Голос наполняется стальными нотками, вмиг напоминая Парето и показывая, кто ее растил последние пятнадцать лет. — Самое отвратительное и поганое. То, о чем даже одно упоминание вызывает тошноту. Мне известно даже то, что он не рассказал маме.

— Зачем? — Этот вопрос необходимо адресовать Островскому, который вылил на девочку все дерьмо, которое сожрал за долгое время ведения дел.

— Я просила. В тот момент это нужно было нам обоим. Ему необходимо было избавиться от тяжкого груза, ядовитого и уничтожающего, а мне понять, что в жизни есть куда большие потери, чем пьедестал и медаль на шее. Меня это спасло, папу, думаю, тоже.

— Хочешь сказать, если кого-то притащат с дыркой в теле, беспомощного и жалкого, ты, не задумываясь, будешь обрабатывать раны, слушать хрипы и помогать ходить в туалет?

Словно по щелчку, передо мной картинка трехлетней давности, когда меня, еле живого и пускающего слюни, притащили домой и скинули на пороге, как какой-то мешок. Но Мила лишь позвонила в скорую, чем подкинула множество проблем, и не прикоснулась ко мне до самого приезда врачей. Лишь через неделю, когда я стал адекватно воспринимать реальность, явилась в больницу под видом сочувствующей жены. В тот самый момент я поставил точку. Больше ее не видел.

— Если этот кто-то мне небезразличен — да. — Ответ Таси настолько уверенный, что на секунду подвергаю сомнению тот факт, что ей девятнадцать лет. — Если ты о ситуации, когда мама выхаживала отца после огнестрельного ранения, то знай, я бы поступила так же.

— Ты слишком самоуверенна. Рассказы и реальность — штука разная. Иногда картинка настолько тошнотворна, что даже врачи отворачиваются. А ты ранимая маленькая девочка, — улыбаюсь, чтобы скрасить наш разговор. Не с этого нужно было начинать, не об этом беседовать, не это вспоминать.

Но Тася выпрямляется, откидывает вещи на кровать и уверенно приближается, не отводя взгляда.

— Я давно не маленькая, Гриш. Та смешная белокурая девочка, которую ты катал на шее, в прошлом. От нее ничего не осталось, кроме цвета глаз. Сейчас перед тобой самостоятельный человек, который готов строить свою жизнь так, как он того желает. Знаю, папа приказал за мной приглядывать, но давай договоримся: я делаю то, что считаю нужным, и ты с советами не лезешь. Только так я приму твое нахождение рядом, только так у нас обоих не будет проблем.

Тася чеканит каждое слово, уверенно вскинув подбородок и расправив плечи, чтобы я не смог усомниться в правдивости каждого. Она больше не та, кто подчиняется чужому вздоху, беспрекословно исполняя указы. И сейчас мои представления последних пяти лет надломились и осыпаются мелкими осколками, потому что от Таси, запечатленной во мне, ничего не осталось. И это плохо. В первую очередь для меня. Потому что после ее слов передо мной больше не ребенок, а женщина, знающая себе цену.

Вот так просто: один монолог — и меня выкрутило в другую сторону. Иллюзии прошлого развеяны в тот момент, когда в голосе девочки Таси проскользнули стальные нотки, остудившие меня. И если я решил, что будет просто, то ошибся. Ни хера не будет!

— Я тебя услышал. Информацию к сведению принял. Просьба не блокировать меня и отвечать на звонки. Договорились? — протягиваю ладонь, чтобы скрепить договор.

Тася делает ответный жест, и тонкие пальцы тонут в моей руке. Неожиданно всхлипывает, и сквозь слетающую, словно шелуха, уверенность пробивается испуганный зверек, сосредоточенный на простом касании. Замирает, не одергивая руку и сжимая ладошку, а я не смею тревожить, жду, пока она сама решит, что достаточно. Несколько секунд — и Тася, спохватившись, разрывает контакт, чтобы вернуться к чемодану.

— Документы, — протягивает увесистую папку, которую я ждал. — Папа сказал, ты знаешь, что делать.

— Ты их смотрела?

— Зачем? — пожимает плечами, равнодушно занимаясь раскладыванием вещей. — В нашем доме есть правило: если папа сказал «передать», значит, никаких иных действий не требуется. Ему не нужно уточнять, что смотреть нельзя, это и так понятно.

— Люди очень любопытны, — усмехаюсь, вспоминая, что терпение и Тася в детстве были несовместимы. — Особенно женщины.

— Я умею придерживаться правил, если иное не оговорено. Несмотря на то, что я женщина. Просто помни об этом.

Запомню. Однозначно. Тем более после того, как Тася отчитала меня, словно мальчика. А я даже не сразу это понял. Папаша постарался на славу… Если у кого-то и были сомнения, что она не родная дочь Парето, то после пары таких замечаний и они рассеются.

— Твои дальнейшие планы?

— Завтра в десять встреча с Воропаевой, директором спортивной школы. Мое резюме она уже изучила, сделала выводы и пригласила, чтобы познакомиться лично. Если по итогам завтрашнего собеседования меня примут, значит, въеду в городскую квартиру отца и официально стану тренером. — Прикрывает глаза, делает глубокий вдох, и я замечаю, как трясутся руки Таси, которая, очевидно, очень переживает перед завтрашним собеседованием. Для нее это бесконечно важно, о чем говорят нервозность и тот страх, что проскальзывает в глазах. — В общем, все зависит от завтрашней встречи.

— Я отвезу тебя, — говорю, даже не ожидая ответа. Она не знает города и привычек людей, проживающих здесь. — Можем взять вещи, если все пройдет гладко, поедем сразу по адресу.

Тася не спорит, молча соглашаясь, и сейчас явно просматривается то, о чем сказала ранее — правила. Понимает, что я буду маячить рядом по приказу Парето, поэтому воспринимать в штыки каждое мое слово не станет. Беседа не клеится, и я, схватив документы, собираюсь покинуть спальню, провожаемый внимательным взглядом девушки.

— Останешься здесь на ночь?

— Да. Займу коттедж на одну ночь. Кстати, — задерживаюсь в дверях, — тот самый, где все началось у Лены с Островским. Могу провести экскурсию. Если тебе интересно, конечно.

— Интересно. Но я лучше с Викой, — мнется, опустив глаза в пол. — К тому же я обещала спуститься и поболтать с ней, рассказать новости и вручить подарки.

— Посиделки только для девочек. Понятно.

Меня технично отшили, выбросив из компании и запретив приближаться. Тася вроде и рвется ко мне, но в то же время сторонится, соблюдая только ей понятную дистанцию. Странные эмоциональные качели. Словно она пока не определилась с манерой поведения в отношении меня, прощупывая и наблюдая реакцию.

— До завтра? — шепчет, все же одаривая меня взглядом исподлобья.

— До завтра.

Покидаю комнату, а самого рвет на части и тянет обратно, словно я недоговорил, недопонял, недосмотрел нечто важное. Только сейчас понимаю, что меня потряхивает и по спине стекают капельки пота. А такие реакции не свойственны моему организму, особенно в вопросах женского пола. Но с Тасей совсем иначе — я чувствую, как нечто родное и теплое тянется мягким шлейфом из прошлого и укутывает мою душу. И одновременно незнакомое, далекое и пугающее, потому как то, что я сейчас чувствую, испытывать не должен.

Глава 4

Тася

— Доброе утро, — приветствую Гришу издалека, чтобы, подойдя ближе, не попасть в плен темного взгляда, от которого у меня подкашиваются ноги.

— Доброе.

Забирает из рук чемодан, а при случайном касании мое сердце подскакивает к горлу, перехватывая дыхание. Я упорно настраивала себя на встречу с тем, кто жил в моих мыслях последние пять лет, не позволяя забыться и переключить внимание на кого-либо другого. Воспоминания — мой личный ад, в котором я сгорала каждый день в надежде когда-нибудь оказаться рядом с ним.

Вчера, открыв дверь ванной, едва не потеряла сознание, когда увидела высокую фигуру в свете солнечных бликов, пробивающихся сквозь окно. Идеален. Он стал еще лучше, заматерел, покрылся налетом брутальности и жесткости, которую я наблюдаю в отце. Упрощенная версия Парето на шестнадцать лет младше.

Темные волосы, которые, кажется, раньше были светлее; острый взгляд, приправленный сеточкой морщин в уголках; идеальная фигура, облаченная в классическую рубашку стального оттенка, будто специально под цвет моих глаз. Тот Гриша, который запомнился мне, был мягче. Или же в четырнадцать лет мы все