Илья Ильф

Железная дорога 

   

1 

   Один мой знакомый американец сказал мне так: 

   -- Когда я заставился на ваш почтамт, то у меня волосы поставились на голове. 

   И американец рассказал мне, что такое очередь за мар-ками. 

   Я не так наивен, как мой знакомый американец. Меня трудно запугать очередью. И все-таки, когда я пришел на вокзал, волосы мои немедленно полезли вверх. 

   Это была чертовски длинная очередь. Черт знает что такое. Сначала она шла по прямой, потом заворачивала в полкруга, изгибалась восьмеркой и в противоположной от билетной кассы стороне запутывалась в невыносимый гордиев узел. Черт знает что такое. 

   Поезд уходил в 10 часов. Часы показывали 9. Дама впереди меня спокойно сияла молочными и перламутровыми прыщами. Она была сто тридцать шестая. Я был сто тридцать седьмой. А времени было только час. 

   Я поднял глаза и ужаснулся. На стене висел плакат, а на плакате было написано: 

ДОЛОЙ ВЗЯТКИ. 

   Под этим местный художник карандашом пририсовал красивый наган. А под наганом мрачно чернела надпись: 

СМЕРТЬ ДАЮЩИМ, ГИБЕЛЬ БЕРУЩИМ. 

   А времени было только час, и мне надо было непременно уехать. Я отделился от очереди и начал осматриваться. 

   Берущие стояли тут же. На них были холщовые передники и медные номерные бляхи. Они улыбались и подвигались ко мне. 

   Честное слово, я этого не хотел. Я отбивался. 

   -- Не надо. 

   Но тот, у которого на сердце висел No 32, вкрадчиво назвал цифру. Это была очень большая цифра. Много денег. Гораздо больше, чем билет стоил в кассе. 

   Честное слово, я не хотел. Но этот носильщик была сирена. Он ворковал, как голубок. Был просто безобразно убедителен. А я должен был уехать. Одним словом, я стал зайцем. 

   -- Значит, гибель. 

   -- Гибель. 

   -- Смерть. 

   -- Смерть. 

   Я не хотел умирать. Я схватил билет и убежал. Наган на плакате оглушительно выпалил. Или мне это показалось. Может быть, это смеялись носильщики. 

   Во всяком случае, я влетел на перрон, как будто за мной гналась компания динамитчиков. Дома шарахнулись, речка бросилась под ноги, поезд застонал и удалился. Искры летели назад, туда, где умирали те, которые давали, и гибли те, которые брали. 

2 

   Меня не схватили. Я успел удрать. Я избежал карающей руки правосудия. 

   У меня имелось точное воображение о жизни в вагоне. 

   Мне дадут аршин колбасы и версту коридора. И скажут: "Вот по этому ходи, а этим питайся, пока не приедешь". 

   На деле все было иначе. 

   Я лежал на верхней полке. 

   Сердце мое хрипело и волновалось. Подо мной содрогались мосты и звенел рельс. Я уснул и видел тонкий, горящий сон. 

   Во сне плавали рыбы и задевали меня железными хвостами. Самую толстую рыбу звали Иван, и она так колотилась о мое плечо, что я проснулся. 

   Я увидел рыжие усы, фуражку с кантами над усами и скрещенные топоры на фуражке. 

   Потом я узнал, что это был ревизор движения. Но когда я проснулся, я еще ничего не знал. Я еще не знал, что я уже обречен, продан и взвешен. 

   Усы зашевелились. Под ними обнаружился рот, рот открылся, и изо рта выпало непонятное для меня слово. 

   -- Три. 

   Я сделал большой глаз. Усы продолжали: 

   -- Рубля. 

   Я молчал. Усы добавили: 

   -- Золотом. 

   Он был страшен, этот человек. Член научной организации бандитизма или чего-нибудь в этом роде. Мне стало печально и очень захотелось, чтобы он ушел. 

   Он это сделал. Но предварительно он произвел маленький подсчет. 

   Золотые рубли перевел в червонные, червонные в дензнаки, а дензнаки забрал у меня. 

   Поля поворачивались вправо и влево. Станционные лампы опрокидывались в темноту и летели к черту. Скосясь и надсаживаясь, поезд взбирался наверх, к Москве, к тому месту, где на двух берегах реки стоят тысяча башен и сто тысяч домов. 

   -- Три, -- сказал неприятный голос в темноте. 

   И сейчас же блеснул желтый фонарь. Я снова увидел проклятые рыжие усы. Он покачивал надо мной фонарем и грозно ждал. 

   -- Еще два часа такой оргии, -- подумал я, -- и у меня не останется ни копейки. 

   Фонарь безнадежно висел над моим животом. Над моим животом колебались страшные усы. 

   -- Сжальтесь, -- пискнул я. 

   Он сжалился. Он сказал мне все. И я все понял. 

   Я безумец. Не на верхней полке надо было быть, а на нижней. Безумец. Не лежать, а сидеть. И если я этого не сделаю, то меня будут штрафовать, штрафовать, штрафовать, пока не кончится путь или пока я не умру. 

   Потом он взял положенное число золотых рублей и потащил свои усы дальше. А я свалился на свое место и внимательно принялся изучать свой билет. 

   Ничему это не помогло. Штрафы сыпались, как полновесные пощечины. 

   За раскрытую дверь я уплатил. 

   За окурок, брошенный на пол, я уплатил. 

   Кроме того: 

   Я уплатил за плевок, не попавший в плевательницу, и за громкий разговор, который приравняли к пению, а петь в вагоне нельзя. 

   -- Три да три -- шесть. Шесть раз шесть -- тридцать шесть. Придет страшный рыжий с топором и усами. 

   Начинался бред. 

   Пепел я ссыпал в башмак, скорлупу от орехов хранил за щекой, а дышал соседке в ухо. 

   В Брянске я умолял меня не бальзамировать и отправить багажом. 

   Рыжий отказался. Тогда я положил свою просьбу к ногам одного блондина. Но блондин адски захохотал, подпрыгнул, ударился об пол и разлетелся в дым. 

   Это был бред. Я вернулся к своему месту и покорно повалился. Все это время с меня брали деньги. 

   Вокруг меня организовалась канцелярия, артельщики подсчитывали взимаемые с меня штрафы, касса хлопала форточкой, служащих набирали помимо биржи труда, биржа проте­стовала, секретарь изворачивался, и Надя все-таки осталась на службе. 

   Я приносил большой доход. Связь с американскими концессионерами налаживалась. Кто-то уже украл много денег, и над адской канцелярией витал призрак ГПУ. 

   Пейзаж менялся, лес превращался в дым, дым в брань, провода летели вверх, и вверх в беспамятстве и головокружении летела страшная канцелярия. 

3 

   Брянский вокзал в Москве сделан из железа и стали. Дорога кончилась. 

   Я сделан из костей и невкусного мяса. Поэтому я радовался и смеялся. Дорога кончилась. 

   Теперь я буду осторожен. Я не знал, что есть страшное слово: 

   -- Три. 

   Я не знал, что есть рыжий с тонкими усами. Он приходит ночью с фонарем и берет штраф. Днем он приходит без фонаря, но тоже берет штраф. Его можно узнать по топорам и лопатам, которые теснятся по околышу его фуражки. 

   Это ревизор движения. 

   Теперь я буду опасаться. 

   Я буду сидеть только на своем месте и делать только то, что разрешается железными законами железной дороги. 

   В вагоне я буду вести жизнь индийского йога. 

   Все-таки я ничего не знаю. 

   Может быть, меня оштрафуют.