Татьяна Краснова
Татьяна КРАСНОВА
Родилась в г. Тольятти, живет в Подмосковье. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького. Работала в газетах, журналах и книжных издательствах, побывав на всех ступеньках, от корректора до главного редактора. Автор двенадцати книг. Член Союза журналистов России.
Что такое осень
рассказ
С такой скоростью она давно не бегала. Может быть, даже никогда.
Вскакивать субботним утром ни свет ни заря, вместо того чтобы нежиться в постели до обеда, с каждым разом становилось всё тяжелее. В позапрошлый раз Марина не успела позавтракать, в прошлый — позавтракать и накраситься. А сейчас она вообще проснулась за двадцать минут до электрички. Пришлось просто хватать сумку и нестись со всех ног огородами.
Электричка уже подошла. К ней бежали еще двое опозданцев. Марина нырнула в лазейку, сделанную в заборе безбилетниками, взлетела на платформу по приставной доске — и успела вскочить в последний вагон вместе с этими двумя.
Оба были старые знакомые. Рафаэль, с которым они учились в одном классе, пока тот не перешел в московскую музыкальную школу, и Ник, которого все вокруг, включая его самого, считали ее бойфрендом. Пока они на новогодней дискотеке не поругались так, что, когда начинали мириться, то только еще больше ссорились. А на лето он умотал, как всегда, в какое-то путешествие.
Надо же — вырос еще на голову. Только уже не походно-лохматый, а, наоборот, коротко и элегантно подстрижен. И непривычно стильно одет — явно не с маминой подачи, неужели сам научился? Рафаэль, наоборот, отрастил кудри до плеч — должно быть, сценический образ.
— Привет, Микеланджело, — сказал Ник Рафаэлю, а Марине: — Бегаешь во сне?
— Нет, сплю на бегу.
— На учебу, что ли?
— Куда же еще.
Они уселись втроем на свободное сиденье. Марина полезла в сумку за зеркальцем — если вид всего лишь сонный, это еще полбеды! — и не увидела на месте кошелька. Порылась. Порылась как следует. Потом перевернула сумку и вытрясла всё содержимое. Кошелька не было. Где-нибудь дома валяется.
— Прощай, обед и ужин, — признала она малоприятный факт.
Про шопинг в торговом центре можно и не упоминать. А ведь Дора, домработница, твердила, начиная с первого класса: собирай сумку вечером.
— Фигня, — посочувствовал Ник. — У вас сколько пар?
— До конца дня. А ты тоже на подготовительные курсы?
— Ну да, до вечера.
— А я на частный урок еду, — поведал Рафаэль. — Я тоже без бабла. Один мамин земляк держит забегаловку — меня там кормят обедами, мама договорилась.
— Сейчас пойду по вагонам, — засмеялась Марина. — Дайте на еду десять копеек!
— А что, — загорелся Ник, — вон их сколько пляшут и поют! Да все, кому не лень. Сейчас Рембрандт тебе насобирает, он же профессионал!
Рафаэль снисходительно хмыкнул и начал расспрашивать Марину, слушала ли она по выходным выступления их оркестра в парке, и какие впечатления. А Ник не отставал:
— Чего сидишь? Время пропадает! Озолотился бы уже. Пой давай!
— Рафаэль не поет, он играет джаз, — пояснила Марина.
Рафаэль огрызнулся:
— Вот сам и пой.
Ник ненадолго задумался, потом достал мобильник и начал перебирать мелодии.
— О, нашел! То, что надо.
Рафаэль молча покосился, а Ник бесцеремонно вытряхнул ноты из его пакета:
— Пакет забираю. Увидимся. Начну разбег с первого вагона. Контры там уже прошли.
— Ты чего, прикалываешься? — не поняли Марина и Рафаэль, но его уже след простыл.
Рафаэль покрутил пальцем у виска и снова завелся о выступлениях, а Марина пожалела, что место рядом с ней опустело так быстро. Ведь еще ехать и ехать, могли бы вместе… В то, что Ник начинает какой-то разбег, верилось слабо, пока, уже ближе к Москве, двери не распахнулись и не вошел… Ник. Не глядя на них, остановился в проходе и громко заявил:
— Господа пассажиры, студенты, дачники! Желаю всем хорошего пути.
А потом включил мелодию на мобильнике в качестве аккомпанемента и запел:
Что такое осень? Это небо,
Плачущее небо под ногами!
Марина замерла. Рафаэль пренебрежительно приподнял бровь:
— Чего творит? Да у него ни голоса, ни слуха.
— У него есть харизма, — возразила Марина с удивлением.
Она могла думать только: «Это для меня?» и «Это он?». Тот самый Ник? Который был обычно таким ловким на воле, в походах, а на людях всю свою естественность терял, на дискотеке становился неуклюжим, в компании — по-дурацки себя вел и по-дурацки ревновал. Неужели человек может так перемениться? Теперь ее бывший стоял посреди вагона, набитого народом, совершенно не стеснялся этого, так же как и отсутствия музыкальных дарований, — и пел как умел.
А люди слушали старую песню, и никто не предлагал ему заткнуться. Исполнителя заметно радовала осень, проносившаяся за окнами, и с таким же заметным юмором он относился к собственному исполнению. А в пакет летели денежки, слева и справа. Ник с веселыми «спасибо!» двинулся по проходу, потом с триумфом вернулся:
— Блин, уже последний вагон! А я дальше ломиться хотел. Только во вкус вошел, даже вас не заметил. — И подал Марине пакет, конфискованный у Рафаэля: — Это на еду.
— Классно получилось, — поблагодарила Марина. — Публике понравилось.
Рафаэль, который сам рассчитывал услышать подобное, остался недоволен. Ник жизнерадостно откликнулся:
— Правильный выбор песни — сто процентов успеха! Осень вечно права. А дальше — полчаса позора, и можно идти в «макдак».
— Тебе на какое метро? — спросил Рафаэль у Марины. На Ника он не глядел, но тот повернулся к нему и сказал доброжелательно:
— Да ни на какое. Ты же видишь, она не завтракала, ей надо кофе попить. И мне надо кофе попить. Тут в торговом центре хорошие бургеры. А ты езжай, частные уроки нельзя пропускать. Родители деньги платят. — И не удержался: — Что же ты — столько учишься, а так ничего и не выучил? Даже для вагона?
Рафаэль обиженно начал, что джаз не зубрят, это искусство импровизации. Ник перебил:
— Дружба — тоже искусство импровизации. А еще друг называешься. Пока, Леонардо.
***
Не успевала Марина отклонить звонок, как мобильник снова надрывался. Она незаметно отключила его и увидела, что Ник сделал то же самое. Значит, и его в институте кто-то ждет? И он тоже не собирается ни спешить туда, ни объясняться.
В кафешке они первым делом высыпали на стол содержимое пакета, чтобы отсортировать мелочь. Столкнулись лбами над кучей. Марина еще раз легонько стукнула Ника лбом, он иронично прокомментировал девчачий предрассудок:
— А, это чтоб не поссориться? — и головы не убирал.
— Ну, чтобы хоть не сразу, — отвечала Марина, также не отодвигаясь.
Оба смеялись, но так и продолжали сидеть голова к голове, а парень за стойкой громко растолковал:
— Не, ребят, это к свадьбе. Правду говорю! Что заказывать будете? — А когда ему высыпали гору железных десяток, выпучил глаза: — Вы что, игровой автомат грабанули?!
— Кофе тут и правда вкусный, — заметила Марина, когда они устроились с подносами у панорамного окна.
Внизу плыли потоки машин, по стеклу расплывались дождевые потоки — по ту сторону была призрачная реальность, по эту — счастливый сон. Как же хорошо, что она спит на бегу и бегает во сне. Теперь главное — не проснуться.
— У вас дома кофе сто пудов лучше, — уточнил Ник. — Я помню.
— Так заходи. Все наши будут рады.
— А ты?
— И я.
К их столику приблизилась бабка в пуховике, похожем на телогрейку, и клетчатой шали, похожей на плед:
— Молодежь, помогите на бедность.
Пока Марина прикидывала, сколько у них осталось, Ник гостеприимно заявил:
— С удовольствием, бабушка. Вот только денег у меня нет, зато есть карта. Давайте я куплю вам еды, сколько нужно. Говорите, чего вам хочется.
Что он несет, удивилась Марина, а бабка насупилась:
— Не надо мне еды. Мне деньги нужны. — И поковыляла к другим посетителям.
— Слышала? — смеющийся Ник повернулся к Марине. — Бедные — они не голодные, им еда не нужна! Эта мафиозная бабка тут постоянно ошивается, деньгу зашибает.
Марина веселья не поддержала.
— Откуда тебе знать, что она мафиозная?
Ник с удовольствием вскочил.
— Пошли, проверим!
Старуха уже вышла из кафе, Ник настиг ее сзади и страшным голосом пророкотал:
— Стой, бабка! На кого работаешь?!
— Ой. На Махмуда, — пискнула бабка и, не оглядываясь, припустила со всех ног.
Ник опять не мог удержаться от хохота. Марина не сдавалась:
— Ну и что? Какая разница. Могли бы ей остаток мелочи отдать. Жалко, что ли?
Теперь казалось, что внутренней свободы и раскованности в Нике уже чересчур.
— Не жалко, — согласился он. — Но для меня это было бы лицемерие. Если бабка сначала работала на Сталина, а теперь — на Махмуда, то это ее личное дело. Тебя, что ли, печалит, что я старших не уважаю? То, что кто-то коптил небо дольше меня, еще не повод для моего уважения.
Они медленно шли по сияющему торговому центру. Марина остановилась у эскалатора, идущего вниз:
— Мне пора. Хочу успеть на вторую пару.
На улице обнаружилось, что реальность не призрачна, дождь — настоящий, а от счастливого сна она проснулась.
***
Весь день тот самый одногруппник, который не дозвонился, пытался ее развеселить. А Марина весь день думала, что вела себя глупо, причем из-за какой-то ерунды, и наконец сбежала с последней пары. Из метро позвонила Нику:
— Ты когда обратно?
— Да хоть сейчас, — откликнулся он как ни в чем не бывало. — Давай в торговом центре встретимся.
Марина пришла пораньше и от самого входа увидела спектакль.
Ник тоже пришел пораньше и развлекался. Они с приятелем стояли у эскалатора и громко обсуждали спускавшихся дам. На протяжении всего пути сверху вниз те могли прослушать подробности об особенностях своей фигуры, об излишнем весе, необходимости фитнеса и косметических процедур, о нелепостях в одежде, о смехотворных прическах, пошлых украшениях и диком макияже.
Придраться было не к чему: юноши вели приватный разговор, исключительно друг с другом, и мало ли о ком — они даже по сторонам почти не смотрели. Однако женщины съезжали вниз с пылающими лицами. Большинство спешило прочь, некоторые бросали на насмешников гневные взгляды, одна решилась выразить протест — но ее вежливо не поняли.
«Это — он?!»
Сколько раз сегодня она задавала себе этот вопрос? Марина постояла, послушала — и развернулась в сторону электричек. Пусть она будет ханжа и зануда. Пусть у нее никакого чувства юмора.
Минут через десять зазвонил мобильник. Она хотела отклонить звонок, потом ответила:
— Можешь не ждать. Я уже еду домой. Так получилось. Ну, или — не получилось.
Тут же пришла эсэмэска, вероятно, тоже издевательская: «А на кофе приходить?». Со смайликом.
***
— Нет, папа, это невозможно! Стоит нам встретиться, как мы тут же ссоримся! Он нарочно всё делает, чтобы меня разозлить!
— Ты на него злишься, а он всё равно приходит? Вы полгода не встречаетесь, а он появляется? Не забывает про твой день рождения, приходит с подарком? И вообще периодически возникает в поле зрения? Ты звонишь — а он отвечает? Твой номер не стерт из его мобильника? И что бы всё это значило?
Пал Палыч, не глядя на дочь, придирчиво осматривал в зеркале свой стильный замшевый пиджак.
— Только, пожалуйста, не начинай снова его защищать, — потребовала Марина. — Ты бы видел, каким циником он стал!
— В семнадцать лет все циники и бабники, — махнул рукой Пал Палыч и вытащил из шкафа другой пиджак, кожаный.
— И ты тоже был?
На это Пал Палыч гордо ответил:
— Нет, это все остальные — один только папа был не такой! Как думаешь, этот лучше?
— Не лучше, ты на байкера похож.
И кожа была отвергнута. Из шкафа явилась джинсовая куртка.
— Ты не представляешь, детка, всю сложность этого периода в жизни мужчины…
— Дора говорит, что у мужчин всегда переходный возраст.
— К Доре мы еще вернемся. Так вот, в сжатые сроки надо определить свои отношения с алкоголем, с женщинами, с деньгами, с профессией…
Марина дернула плечом:
— Подумаешь. Всем надо.
Пал Палыч, не слушая, продолжал:
— Да он же просто за косички тебя всё время дергает. Не приходило в голову, что это в том числе для тебя ему приходится становиться и крутым, и циником, и бабником? Чтобы соответствовать меняющимся запросам? Чтобы было что предъявить?
— Нет, — помрачнела Марина, — он сам для себя и актер, и публика… Тебе зачем эта джинса? Ты что, на пикник собрался? Ты вообще куда наряжаешься?
Пал Палыч вздохнул:
— Не знаю, если честно. Куда моя дама захочет. Это должно решиться спонтанно. Потому я и должен выглядеть и по-походному, и по-ресторанному — на все возможные случаи.
— Дама?
Марина вспомнила, что папа последнее время пропадает по вечерам. То, что сама она пропадает — это так и должно быть, она же молодая. Но папа! Если он работает — это нормально, но если это дама — это как? Марина растерялась.
— А я? А мы не вместе в выходные?
— Тебе ж в Москву, — напомнил Пал Палыч. — А мне что, дома куковать в одиночестве? Павлик с классом в поход отправляется. Такая теплая осень — и для походов, и для пикников. Так ты советуешь вернуться к замшевому варианту? Вообще пора новое что-то уже прикупить… Насчет выходных мы, значит, определились — а сейчас я тоже убегаю. Не скучай. Да, — притормозил он, — чуть не забыл: Дора. Надо же вам сказать. Павлик! Иди сюда, к нам, тебя это тоже касается!
Павлик явился. Рольд, пятнистый серый дог, тоже приплелся и уселся посередине комнаты, внимательно глядя на хозяина. Пал Палыч торжественно объявил всем троим:
— Дети мои! Дарья Васильевна просила, чтоб я сам вам сообщил. В ее жизни готовится счастливое событие. Она выходит замуж! Ну и в нашей жизни, соответственно, готовится печальное событие, потому что она от нас уходит, — добавил он скороговоркой.
— Выходит — уходит, — Павлик глубокомысленно сопоставлял оба сообщения.
— Вот именно. Я, разумеется, просил ее остаться. Она, разумеется, не бросит нас на первых порах…
— Погоди, папа, — перебила Марина. — А куда… за кого?
— Этот счастливец, ее избранник — Герман Степанович, который помогал нам в саду.
— Да он же старый, — разочарованно протянул Павлик, а папа наставительно произнес:
— Мужчины не бывают старыми, а только в самом расцвете сил.
— Бывают, — упорствовал Павлик. Он всё больше надувался: видимо, начинал соображать, что баловства и вкусняшек — всего того, что связано с Дорой и что казалось таким естественным, — в его жизни больше не будет.
Марина с беспокойством за ним наблюдала — кажется, сейчас заревет. Он же сколько помнит себя, столько помнит Дору. Она появилась в семье сразу после смерти мамы — когда Павлик родился. Да уж, благоразумно та поступила, перевалив на отца свое сообщение. Но все-таки, как же так внезапно?!
— А почему она должна от нас уйти? Разве они уезжают из города? Или этот, в расцвете сил, не желает, чтобы она у нас работала? Но Дора ведь не просто работала — она член семьи! А сама она что, согласна с этим? Она не может, что ли, ему возражать?
— Потом-потом! Мы обо всем еще поговорим. Сейчас я убегаю. Не волнуйтесь ни о чем, мы что-нибудь придумаем и грамотно всё разрулим! Ну, возьмем на себя какие-то необременительные домашние обязанности, подумаешь. Не стоит возводить быт в культ. Я и раньше продукты закупал, с голоду не умрем. А вам пора привыкать к самостоятельности, а то Дора совсем вас занянчила!
И Пал Палыч спасся бегством.
***
Так вот что означали все эти модные пиджаки и новые наряды Доры! Марина, сидя на уроке, машинально рисовала на обложке тетради шикарное платье. Оно было, оказывается, для мужчины в расцвете сил. Удлинила подол, превратила его в шлейф, добавила пышные рукава, потом голову, на голове изобразила фату. Вот так, теперь порядок.
А не связаны ли оба события? Может, это после того как папа перестал скрывать свой роман, Дора приняла предложение садовника? Может, она не желает оставаться в их доме, если там появится новая хозяйка? Неожиданная мысль о некоей новой хозяйке оказалась так неприятна, что Марина поспешила ее на время отогнать и сосредоточиться на счастье, которого она должна желать отцу и Доре.
Однако никакого счастья не ощущалось — только обида на то, что оба готовы дружно повернуться к ним с Павликом спиной и любить кого-то другого. Марина понимала, что это неприлично, что братику было бы еще простительно, а она уже взрослая — но ничего не могла поделать. Обнаружился факт: она относится к своим взрослым чисто потребительски — они должны ее любить и о ней заботиться. В этом их предназначение. То, что оба могут хотеть еще какой-то личной жизни и имеют на это право, не укладывалось в голове.
Ну ладно папа — ему тридцать семь, а выглядит он моложе и считается практически юношей. Но Дора, которой за сорок! Какой смысл выходить замуж в конце жизни, на пороге пенсии?! Когда-то именно Дора объясняла ей, что такое месячные, и растолковывала, как устроены мужчины и как с ними себя правильно вести. Но то, что к ней самой это может иметь отношение, казалось нереальным. Дора могла иметь отношение только к кухне и плите.
Марина представила кухню, в которой нет Доры — получался абсурд. Оставалось только острое чувство одиночества, только вчерашний детский вырвавшийся вопрос «а я?» — и было неважно, что она уже взрослая.
Взгляд скользнул по портретам русских писателей и плакатам, висящим на стенах класса. «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий… ты один мне поддержка и опора…» Конечно, он один! Только он один и остался. Они ссорятся, а он всё равно появляется! Они давно расстались, но он не исчезает из ее жизни! «Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома?»
***
Марина шла на урок к репетитору, подбирая кленовые листья и думая, звонить или не звонить. Ведь один раз позвонила уже, а потом не пришла. Опять из-за какой-то ерунды! И это — после подвига с десятью копейками! Нет, плохая идея. Нет, звонить невозможно. Она просто разнюнилась. Надо взять себя в руки, надо держаться самой, а не тыкаться в поисках поддержки и опоры.
Репетитор дал задание, а сам убежал — у него, кажется, антенна с крыши свалилась. Марина решила все уравнения и начала перебирать учебники, стопкой лежащие на столе. Один был подписан: NikBer. Жирным черным маркером. Знакомым почерком. Николай Берестов.
Стало одновременно и грустно и радостно, она даже озадачилась — как это могут быть два таких разных и таких отчетливых состояния в один момент. Они сидят здесь, за одним столом, только в разное время! Это было так здорово, что Марина почему-то подумала: один — ноль. Но тут же счет обнулился: ну и что. Да здесь полгорода бывает.
И принялась разрисовывать свои кленовые листья смешными рожами и забавными котами, а потом раскладывать их между страницами чужих учебников. Шариковая ручка легко скользила по живой шелковистой поверхности. Рядом с рисунками появлялись надписи «Улыбнись!» и «Удачной контрольной!».
Постепенно охапка листьев перекочевала в стопку учебников. Оставался один, последний, чистый светло-желтый лист. Марина долго на него смотрела, потом вместо веселых рож разрисовала такими же кленовыми листьями, приписала «Осень вечно права» — и вложила в «Алгебру» Ника.
Репетитор вернулся умиротворенным.
— Что, вызвали мастера?
— Да, мастер уже за работой! Осторожней в прихожей — там лампочка перегорела.
И Марина, пробираясь к вешалке, сразу же на кого-то наткнулась.
— Здорово, двоечница, — приветствовал ее в темноте знакомый голос.
Как стремительно действует кленовая почта! Он ведь даже не успел ее получить.
