о Руслане и Дельфире, чья ненависть в пути истлела да теплом сердца́ окутала. Тем самым теплом, кое всякий ищет, но не всякий способен обрести.
Оно и выходит, что главное в любви и жизни — путь. Он сметет шелуху, загрубит кожу, обнажит душу. И пока не пройден он… не говори о чувствах, не сочиняй, не надумывай
Черномор в свою ложницу? Вот там он и расстелен. Червленый, с золотыми волнами и кольцами да с кисточками по краям. — Он же огромный! — воскликнула Людмила. — Мы все еще о ковре? — Велеока прыснула, но тут же собралась. — Прости.
— Гляди, Горятка, красотища какая. — Затем бросил платье молодому. — Держи. Приоденешь бабу, ежели на портки не встанет. Хотя, как по мне, лучше совсем все содрать.
Это плохой ритуал, опасный. Откроет перо завесу, заглянешь ты в грядущее, но и в тебя тоже заглянут… всякие. Вся Навь уставится в самое нутро, а может, кто и лапы потянет.
— Но я же быстро! Посмотрю только на себя, на него… на счастье наше. Или несчастье…
— В сердце свое смотри, — отрезала Фира и отстранилась. — Там больше правды, чем в колдовстве. И добра больше
и выходит, что главное в любви и жизни — путь. Он сметет шелуху, загрубит кожу, обнажит душу. И пока не пройден он… не говори о чувствах, не сочиняй, не надумывай.
Оно и выходит, что главное в любви и жизни — путь. Он сметет шелуху, загрубит кожу, обнажит душу. И пока не пройден он… не говори о чувствах, не сочиняй, не надумывай.
Ручей, видно, совсем неподалеку бежал, потому что девичьи голоса звучали пусть неразборчиво, но не так уж тихо, и на душе делалось спокойно от их перезвона.