Эту песню они одолели до конца лишь потому, что Васик помнил ее и, невнятно мыча, наводил Башилова на слова; он начинал, а Башилов подхватывал. Звуки были ужасны
– Дододые дют. Неня наньше нидода не диди. (Молодые бьют, меня раньше никогда не били.) Башилов еще раз погладил его по голове: бедный. – И ненен не дают, нидода.... Дадин ня. (И песен не поют. Никогда... Один я.) – Сейчас споем. Только потихоньку, Васик...
Башилов уже покурил и, расслабившийся, сидел без движенья, – возможно, он напевал, да, вполголоса, да, совсем негромко тянул, кажется, песню из запомнившихся в детстве, как вдруг в тишине расслышал осторожные и боязливые звуки – Башилову подпевали.
И наконец он сидел на полуупавшей скамье, на том ее конце, что еще кое-как подпирался столбом. Поселок спал. Ночь надвинулась густо и плотно, так что скамью Башилов отыскал чуть ли не ощупью.
