Дети беспомощны. По определению. Дети должны либо терпеть унижение, либо удирать со всех ног. Протестовать в открытую нельзя. Просто убегаешь в свою комнату и хлопаешь дверью. Вопишь и орешь. Сидишь за ужином с мрачной физиономией. Закатываешь истерику – или ломаешь вещи. Случайно или нарочно. Ты постоянно угрюм и молчалив. Ловишь неуды в школе. Вот, пожалуй, и все. Весь твой арсенал. Но ты не можешь встать и послать взрослого куда подальше. Ты не можешь встать и спокойно сказать: «нет». Для этого ты еще слишком мал.
Лежа на кровати, я думал: до чего же легко ранить человека. Не обязательно физически. Достаточно просто изо всех сил пнуть что-то, что для него дорого.
Я бы тоже смог, если бы захотел.
Люди – ранимые существа.
Я подумал о своих родителях. Ведь они только и делали, что пинали друг друга. Да с таким постоянством, что я, находясь меж двух огней, умудрялся не принимать ничью сторону.
Как правило, мелочи, но гора обид неуклонно росла.
У меня перехватило дыхание. Я ощутил внезапный приступ ошеломляющего, накатывающего волной ужаса.
Комната окрасилась черным. Я чувствовал, что вот-вот взорвусь.
Я осознал свою роль во всем этом.
Свое безрадостное грязное предательство.
Свое зло.
К горлу подступали рыдания, невольные и безудержные, как крик. Мне казалось, что я кричу. Я зажал рот ладонью и выбежал вон, упав на пол и обхватив колени руками, в коридоре, рядом с дверью родительской спальни. Так я сидел, дрожа всем телом, и рыдал. Я не мог сдержать слез.
* * * Я просидел там очень долго.
Родители не проснулись.
Когда я поднялся на ноги, было уже почти утро.
Я вошел в свою комнату. Сидя на кровати, я смотрел, как кромешная тьма ночи сменяется предрассветной синевой.
Мысли метались в голове, как воробьи, слетающие с карниза.
Я сидел, познав себя до самого кромешного дна, и тихо смотрел на рассвет.
Молоток звякал, грузовики рычали позади нас, слышно было, как завелись генераторы, застучало оборудование – и внезапным стакатто дождь всей мощью обрушился на плотно утоптанную землю
Это было как в кино. Конечно, иногда это было страшное кино – такое, в котором ты переживаешь за героя и героиню – сумеют ли они вырваться из очередной западни. Но и только. Просто кино. Когда оно кончается, ты, получив свою порцию страхов и волнений, встаешь и выходишь из темного зала, оставляя все позади.
Там, в подвале у Рут, я стал понимать, что гнев, ненависть, страх и одиночество, – все это кнопка, ждущая одного-единственного касания пальца и готовая стереть мир в прах