А парк все темнел, грустнел, старился — вслед за осенью. Осень же… Осень была дымчатой — словно кошка. Мягкий сероватый туман проскальзывал между пальцами и застревал прямо на уровне сердца.
Лишь одна мысль не дает мне покоя, папа. Почему же никто из вас, всесильных умных взрослых, не захотел услышать меня, удержать от глупостей, которые я творила? Не захотел просто поговорить? Неужели я была настолько страшным, уродливым монстром, который вызывал одно лишь отвращение?
Я была необычным ребенком. Пока большинство детей с любопытством исследовали этот мир, я придумывала свой собственный — более яркий, интересный, сказочный. Я умудрялась «одушевлять» и делать лучшими друзьями самые разные предметы и явления: узоры на ковре, маленький каучуковый мяч, люстру, небо, дождь и, конечно, снег. Каждая снежинка была для меня маленькой Вселенной, совершенной, но очень хрупкой недолгожительницей, которая, тем не менее, имеет важную миссию. Быть может, ее предназначение — стать частью сугроба, одной из многих снежинок, которые так похожи друг на друга? А может — не долететь до земли, растаять в самом начале пути, но испытать то, что неведомо остальным?
Это волшебная гитара. Она нарисованная, да. Но и тебе нельзя говорить. А вот если пролистать этот блокнот — просто пролистать — то ты услышишь, как гитара заиграет. Это будешь слышать только ты, но только ты сможешь петь под эту гитару. Петь, не произнося ни звука. Попробуй!
Пока мои одногруппники зачитывали истории о женщинах-полицейских, женщинах-летчицах, женщинах-президентах, я сидела, ссутулившись, и думала о Вере. О том, что если святые ходят сейчас по русской земле, они выглядят примерно как она. Покуривая дешевенькую «Яву», эти раскаявшиеся грешники всем сердцем любят негодяев, которые сломали им жизнь: ведь любовь и прощение — родные сестры.
