Аарин Ринг

Селфи. Игры города

Рассказ про любовь

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Аарин Ринг, 2018

Селфи. Игры города.

17 –летний Паша и его сестра рок-звезда Марьяна переживают гибель родителей каждый по-своему. Паша решает максимально бездарно провести свою юность и запирается дома. Изображая активную внешнюю деятельность, он снимает на зеленом фоне популярный в сети блог путешественника. Однако, при этом не может выйти даже из подъезда. Марьяна разрывается между гастролями, любовными трагедиями и необходимостью заботиться о младшем брате. Но на самом деле обоих занимает только любовь.

18+

ISBN 978-5-4493-4434-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Селфи. Игры города

Серый свет утра. Утра расплаты. Типовая многоподъездная 16-этажка. Множество оконных ячеек, скрывающих типовые судьбы. Ячейки зажигаются одна за другой. Одна за другой. Одна за… эта почему-то не зажигается. Чёрные шторы едва пропускают свет. Глаза бесцельно бродят по стенам, рот полуоткрыт в расслабленном дыхании. Торопиться некуда. Ещё один антрацитовый день в сером частоколе города. Паша раздвигает шторы и смотрит в окно. Снег вылетает из ватного неба белыми хлопьями, раскручивается в воздухе и делает виражи перед его глазами. Паша следит глазами за его поворотами в воздухе. Его ладони будто повторяют полет снежинок, танцуя медленный, непредсказуемый снежный джаз. Паша поворачивает пластиковые ручки и открывает обе половины окна. Ветер врывается в комнату вместе с обжигающими кожу белыми пулями снега.

Паша садится на пол напротив, но не одевается — он не чувствует холода, поэтому не носит майку и носки. Он ходит по квартире в широком сером спортивном трико. Обнаженный мужской верх кажется ему повседневной эротической частью взрослой жизни. Растительность на его темно-русой голове собрана в пучок. Не потому, что так модно сейчас, просто он давно не стригся, не представлялась такая возможность.

Он смотрит, как снег, новый снег, первый большой снег после затянувшейся чёрной осени, кружит по его маленькой комнате, заполняя её всю. Порхает вокруг бумажной икеевской люстры, разрисованной им три года назад в красно-синюю паутину с глазами — ему нравился человек-паук. Он хотел, чтоб голова паука свисала с его потолка, а из нарисованных глаз шёл бы яркий свет двумя лучами. Теперь пыльная красная голова уже не радовала его, а снег спокойно залетал в её пустые прорезанные в люстре, глазницы. Паша почувствовал холод в своих глазах и внутри своей головы, будто снег залетел не в человека-паука, а в него.

Паша равнодушно смотрит в пустоту перед собой. Внутри его бесцветных глаз идёт снег.

Снег покрывает его вещи, ложится на подоконник, засыпает его школьные тетради на столе. Геометрия — он ненавидит геометрию — она слишком сильно напоминает ему о том, что мир вокруг не идеален, что существуют лучшие миры, в которые он пока попасть не может. Как связана геометрия и лучшие миры? Объемом и разнообразием координат. Вообще-то, геометрия — его любимый предмет в школе, но именно то, что её ясная, узкая, стройная теория давала ему возможность понимать, как всё вокруг устроено, заставляло его чувствовать себя зажатым в слишком узкие рамки законов, на которые он никак не мог повлиять. Геометрия владеет им, и её невозможно подчинить себе. Он не мог ей этого простить, поэтому он её ненавидел. И сейчас, когда снег упал на грязно-рыжую поверхность его учебника, что-то внутри кольнуло, снежинка долетела до его сердца, и он перевел взгляд.

Снег продолжал хозяйничать в комнате и теперь взялся за старую гитару. Когда-то Паша учился играть на ней, но забросил, забросил главным образом из-за того, что сестра всё равно играла лучше него… и пела.

Пашка подумал, интересно, а если снять снег на зелёном фоне, можно будет потом подложить под него виды города? Наверняка ведь можно… Только зачем? А если сняться на фоне снега на зелёном фоне? «Они поймут, что я здесь… пора возвращаться?». Он поднялся и стал расправлять растянутый почти на всю стену за его стеной зелёный фон. Паша специально закрепил его напротив окна, чтобы не нужно было ставить дополнительный свет, и освещение на видео выглядело естественным.

Стук в дверь.

— Что ты там устроил? Ветер по всей квартире! Холодно! — Сестра.

Паша закрыл окно.

— Ничего.

Стук в дверь.

— Можно к тебе?

— Нет.

— Я сегодня уезжаю.

— Ну и что?

— В Берлин. Тебе что-нибудь привезти?

— Нет.

— Ничего?

Молчание. Паша стоит у окна и смотрит, как снег показывает ему свои повороты, крутит, кружит… Он задёргивает чёрные шторы и ложится на кровать, зарывается лицом в подушку.

«Разве это так плохо? Быть мной. Разве плохо быть мной? — думает он, вращая плечами. — За что Бог так жестоко обошёлся со мной? Почему я должен быть один? Без мамы и папы. Мама умерла. Больно думать. Больно произносить это даже в мыслях. Мамы нет. Этого ведь не может быть. Мама есть всегда, и не может такого быть, чтобы её вдруг не стало, а её не стало. Отца тоже нет. Кому я нужен? И как мне теперь одному? Мне никто не поможет. Мне могло бы быть холодно, но это не так. Я не чувствую. Я никому не нужен. Какие же они безразличные, все эти люди, что ходят там, снаружи, они думают только о себе. О своих животах, о своих заботах, о своих телах. Как животные. Инстинкты. Животные инстинкты. Но сами по себе они безразличны даже себе, они не нужны себе по большому счету. А при чём тут я? Зачем меня сюда?».

Паша вспомнил, конечно, как к нему в гости пришла Алла, которая ему нравилась уже год. Он любил это воспоминание. И в минуты, когда жалел себя больше всего, доставал его, как нежную сахарную вату, способную утолить несчастье ребёнка.

Она училась в параллельном классе. У Аллы были очень длинные каштановые волосы. Сейчас девчонки почти не носят такие длинные волосы, они стригутся как попало, зло смеются и пьют что-то из железных банок. Паша ни разу не видел её в таких компаниях. Обычно она спешила куда-то мимо. Однажды он почему-то пошёл за ней. Пытаясь её догнать, он разглядел, что некоторые пряди она покрасила в розовый цвет. Это ему очень понравилось. Она обернулась и посмотрела ему прямо в глаза. Он остановился в недоумении.

— Не поможешь мне с этим?

Она держала в руках стопку книг.

— В библиотеку отнести.

— Давай.

Паша взял у неё все книги. Он почувствовал, что предательски краснеет.

— Как тебя зовут?

— Алла. А я тебя знаю…

— Да?

— Тебя все знают. Ты знаменитость.

— Да нет. Знаменитость — это ты.

Она пошла впереди него с гордым видом. И он разглядывал её тонкую спину и волосы, схваченные в хвост. Так всё и началось.

В тот раз Алла пришла к нему в гости, чтобы подготовить видео-доклад для конкурса чтецов. Она читала текст, а Паша снимал её на свой айфон, установленный на штатив. Он с детства увлекался фото и видеосъёмкой. Когда они закончили, Алла пила чай и то и дело спрашивала, когда придёт его сестра? А он думал — зачем? Ей нужна его сестра, а он? Они все интересуются только его сестрой, чёртовой рок-звездой. Господи, ну за что ты поместил его в одну семью с рок-звездой? Это невыносимо. Вся семья теперь обязана нести бремя этой никому не нужной славы. И Алла… Она интересовалась его сестрой. Не им. Это точно — не им. И сейчас, лежа на кровати, он вновь убеждал себя: «Не мной, не мной, не мой», — гонял эту идею по кругу час за часом, как сумасшедший. «Я так сойду с ума», — в конце концов решил он и сел на кровати с красными от слез глазами.

В тот день перед уходом Алла поцеловала его.

У него это было впервые.

Он возился у штатива. Она прошла мимо него нерешительно, что-то сказала веселое. Посмотрела в экранчик его телефона, и он почувствовал сладкий запах духов. А потом вдруг она оказалась так близко. И он не мог не коснуться её лица. Она только подалась вперед, и он её поцеловал, как будто провалился в неё.

Он обнял её и почувствовал что-то особенное в горле, вспоминал, что он ел, и беспокоился, не узнает ли этого она. Думал, как вкусно пахнут её волосы. И какая она упругая, даже твёрдая под кофтой. Рёбра и там выше её грудь, он никогда не трогал женскую грудь. Только мамину грудь, но этого он почти не помнил. А если он потрогает грудь, она решит, что он пристаёт к ней? Он сосредоточился на её спине и голове, ему хотелось потрогать её волосы, прикоснуться к её лицу. Он погрузился в этот поцелуй, доверчиво, как пьяный, забыв обо всем, о всех их общих знакомых, которые наверняка узнают, будут ржать как кони, и пофиг. Пусть знают: «Я хочу её целовать. Я хочу её. Трахаться с ней. По-настоящему, по-взрослому».

Паша надел наушники и услышал самую грустную песню Radiohead. Он сидел с красными глазами, держал руку в штанах и ещё долго думал о том, что он, наверное, идиот и извращенец, но он так давно испытывал постоянное желание забраться к этой Алле под юбку, что привык к этому, и даже к тому, что считает себя озабоченным неудачником. Привык и почти не мучился. Однако уставал от этого больше всего. Это выматывало его. Он решил, что больше никто не будет использовать его для встреч с его сестрой, не будет использовать его квартиру для вечеринок, когда сестра уезжает. Что он будет искать тех людей, общаться с теми, кому интересен именно он, его судьба, его мысли, его чувства, а не лживых хамелеонов, притворщиков и обманщиков, как сейчас. А лучше, пусть они сами его находят, он будет их ждать здесь.

То, что Алла тогда, после поцелуя, спросила, когда придёт его сестра, взбесило его. Он сказал, что ему срочно нужно куда-то — в магазин, за кефиром, за карандашами. «Пойдём вместе?». Почему он тогда не поверил ей?

Она ушла, унося недоумение на своем волшебном лице. Паша закрыл дверь. Она поцеловала его. Он чувствовал этот поцелуй, глубоко запечатленным на своей душе, этот поцелуй — то, что не смоешь просто так водой, не смоешь мылом и водой, жидким мылом, не ототрешь ацетоном. Его губы, его язык, всё его тело гудело, когда он вспоминал об этом самом нежном прикосновении в его жизни. О, она была прекрасна — так он думал. Она была почти обычная, мягкая, гладкая, нежная, совсем не идеальная на вид, но всё же, прекрасна. Почему он не нужен ей? Она считает его знаменитостью? И только? Почему она такая коварная в таком возрасте? Как она могла так обидеть его? Как он вообще подпустил её так близко? Его рвало на части изнутри: с одной стороны, он знал, что она сейчас — самый близкий человек для него, с другой — боялся, что она лжет и притворяется, чтобы быть рядом со «звёздной» жизнью. В глубине души он знал, что просто считает себя лучше её, но в голове он бушевал от своей ничтожности.

Он решил что-то сделать со своей страницей в фейсбуке. Сначала он вообще хотел удалить свои страницы в соцсетях, чтобы никто не смог узнать, что с ним происходит. Но замешкался и признал, что не может этого сделать — это равносильно смерти. И ему самому было приятно, что о его жизни кто-то что-то знает. Он периодически выкладывал свои фотографии. Он чувствовал себя более живым, когда получал отклик из интернета, хотя бы немножечко лайков, хотя бы от одноклассников. Отклики от незнакомцев радовали его. Они как будто хлопали его по плечу, щёлкая своей мышкой на его фотографии. И тогда он думал, что всё не зря. Не зря он живет.

Он написал в фейсбуке и вконтакте, что уезжает в кругосветное путешествие. План передвижений он будет составлять по ходу, а пока просит всех поделиться воспоминаниями о поездках в другие страны. Под этой новостью появилось много лайков и комментариев. Люди высказывали своё мнение. Кто-то поддерживал, мол, молодец, удачи. Кто-то говорил, что это глупость, кто-то мерил на себя и разочарованно писал, что это бессмысленно. Странно, но Паша не радовался такому большому резонансу. Наоборот, ему было противно то, что люди так бесцеремонно лезут в его жизнь со своими мнениями и советами. Зачем он и просил делиться? И теперь он был недоволен тем, что заварил всю эту кашу. Хотелось крикнуть — какое вы имеете право такое писать? А они бы ответили — так не выкладывай в сеть ничего, не пиши, не задавай вопросов и не получишь реакцию. Ему было гадко от себя самого. И никакого облегчения. Ни одного лайка от неё.

Зачем я это пишу? Зачем мне их комментарии? Они меня только бесят, бесят, бесят. Так он думал. Мне нужно, чтобы они говорили в школе, что я уехал, когда учителя будут спрашивать. А разговаривать с ними при этом — не обязательно. Решено, Паша решил ни с кем не общаться. В конце концов он всегда может оправдаться тем, что не везде есть сеть.

В мыслях о том, что он теперь наконец-то одинок, и не то, что он никому не нужен, а, наоборот, это ему никто не нужен — он путешествовал по чёрным водам северных морей на льдине своей одинокой кровати. Он упивался своей внезапной свободой. Впереди были безразмерные просторы молодой красивой жизни, и он решил провести их максимально расслабленно и бездарно.

Работать буду потом, а пока оторвусь ото всех, они слишком много от меня хотят, да непонятно чего именно они от меня хотят… Это давит. Так тяжело, когда от тебя чего-то хотят. Это даже невыносимо! Когда человек смотрит на тебя, но не видит тебя, а видит он кого-то совсем другого, например, себя, и вот он говорит, что любит тебя. Вероятно, он ждёт, что и ты будешь любить его за это, ведь он-то тебя любит. Такой баш на баш. Просто не может быть такого, чтобы ты не любил в ответ! Это трагедия, это нечестно! Ха-ха. Но я не обязан никого любить, даже Марьяну, даже родителей. Каждый ждёт, что я буду себя вести так, как бы он себя с собой повел, самым лучшим способом. Но я не такой, и это им невыносимо. И если так кому-то говоришь, что не любишь, он округляет в ужасе глаза и отпинывает тебя, заявляя, что ты самый ужасный человек, что он тебе открыл сердце, а ты… Паша сильно разозлился, пока думал всё это. Разозлился и уже ничего не хотел делать вообще. Даже бездарно проводить время, даже валяться. Ему хотелось будто бы вывернуться наизнанку, чтобы унять этот внутренний зуд ничего не хотения. Он понял, что этот зуд и тошнота у него от необходимости оправдывать чужие ожидания, угождать кому-то, входить в рамки чужих стандартов. Паше казалось, что нужно отказаться от всех их стандартов, чтобы понять, что происходит именно с ним. Он остался дома надолго.

Каждый день он совершал преступление — копался в личном компьютере сестры. Рассматривал её фотографии, читал её документы. Вместе с фото лежали видеозаписи из её поездок по миру. Он разглядывал их, как фильм о путешествиях и в какой-то момент до него дошло, что он хочет сделать!

Он нашёл на антресолях мятый зелёный хромакей, оставшийся со съёмок первого клипа Марьяны. Отутюжил его, обжегши два раза левую руку, натянул его на стену напротив окна и поставил на селфи-палку айфон. Нажал на кнопку «rec» и заговорил. Да так складно, что удивился сам себе.

Паша стоял на фоне хромакея и рассказывал о том, как классно там, куда он приехал. Маленький баварский город у подножия альпийских гор, свежий ветер, воздух чистый и он отправляется бродить по местности. После Паша засел за монтажную программу, которую он уже забросил, хотя раньше неплохо монтировал видео. На место зелёного фона за своей спиной он вклеил видео из архива Марьяны. Получалось коряво. Он проклинал комп, монитор, программу… Вскоре первый видео-отчет из путешествия был готов.

По утрам он снимался на селфи-палку в своей комнате, предварительно разметав волосы по-новому. То в пальто, то в шарфе, то в куртке, то в капюшоне, то в спортивках. Потом сливал видео и фото на жёсткий диск компа, вырезал в фотошопе и тщательно вклеивал в пейзажи разных стран и континентов, которые находил в папках сестры — уж у неё-то путешествия были настоящими. И так мир получал фото и видео отчеты Паши из Германии, Франции, Зимбабве, Чили, США, Великобритании. Он путешествовал даже по Исландии.

Он отключал возможность оставлять комментарии под своими постами, можно было только лайкнуть. И это его вполне устраивало. Хотите что-то сказать — поставьте лайк, остальное — в топку, пусть все ваши слова сгорают на выходе из ваших ленивых глоток. Почему я такой злой? Я не злой, вы сделали меня таким своей тупостью и неуважением. Других людей нужно уважать. Они дают тебе возможность на них смотреть, вот ты и смотри и уважай. Эх. И ни одного лайка от Аллы. В обиде он хотел её отфрендить, но смелости не хватило. А потом, вдруг она тоже обидится? И не даст больше трогать себя? Но она и так не дает.

Паша уже два месяца «путешествовал» по миру и ни с кем не виделся, он не выходил из дома. Сестра была в гастрольном туре. Она периодически звонила — дела нормально, что тут скажешь. Она звонила, он отвечал. Он ненавидел, когда она звонила ему в школьное время, нужно было выходить на балкон и кричать, как будто он её плохо слышит на улице.

Сестра хорошая, но слишком непутевая. В общем-то, даже молодец она, не лезет к нему в душу… Но… Слишком романтичная. Всё ждёт, когда её кто-нибудь полюбит, а сама влюбляется в эгоистичных животных. Как эти твари могут любить кого-то ещё, если им интересны только они? Марьяна же любит всей собой, всей своей душой и всем, что у неё есть и всем, что есть вокруг неё она любит человека, если уж любит. Он был уверен, что так любить в ответ, как любит Марьяна, её никто не сможет… Только разве что… Нет.

Но на счет Марьяны он не сильно беспокоился, Паша знал, что у сестры по крайней мере с сексом всё в порядке, в отличие от него. Что она не такое уныло говно, как он. У неё каждые два-три месяца новый любовник и она светится изнутри. Паша же ещё девственник, и жить с этим ему очень трудно. Алла часто снится ему в его горячечных снах. Невозможно избавиться от её тёплого образа. Почему она спрашивала тогда, когда придёт его сестра? Почему? Если бы она не спрашивала, между ними всё могло бы случиться в тот день, и он сейчас был бы нормальным мужчиной, а не загнанной в угол депрессивной крысой. Пацаны в классе всё время рассказывают, с кем у кого было и как. Он знал, что они врут, но сам так врать не умел, да и не хотел. Зачем про это вообще кому-то говорить? Это же как-то… Стыдно.

Паша разглядывал в интернете картины великих художников, его занимало обнаженное тело, он смотрел фильмы и аниме, романтику и хентай, слушал музыку, часами играл на гитаре и сочинял песни, но они были слишком унылыми. Такими унылыми, что ему самому было противно. Часто он не мог петь свои песни из-за их грусти, слишком много печали. И он был рад, что никто не видит, как он плачет. Но в большинстве случаев он пока ещё мог это выдерживать своей юной душой. Он думал, интересно, на сколько его хватит? Насколько его хватит вот так ни с кем не общаться? Бывали дни, когда он ни разу не вставал с кровати, даже поесть и пописать. Он лежал, спал, читал Чака Паланика в полубреду.

Тем временем его блог каким-то чудом становился популярным. Тысячи человек подписывались на него. Он выглядел на экране таким веселым и уверенным в себе, он даже стал открывать некоторые видео для комментариев. И делал записи с ответами на вопросы. Однако момент записи — это был единственный момент диалога с людьми. Только в эти моменты он был во внутреннем режиме «ВКЛ». Как только очередной ролик был готов, Паша сразу падал в «ВЫКЛ».

Приближался Новый Год… Паша чувствовал его, хотя было ещё рано — всего лишь конец ноября. Выпал первый снег. В этом году он был мелкий и злой. Глядя в окно, Паша пытался отыскать внутри чувство радости и восторга. А когда он находил его в дальнем уголке своей души, ему приходилось натягивать его на себя, как слишком узкие джинсы. Радость не поддавалась насилию.

Скоро сестра вернется из тура. Через две недели. Скоро конец полугодия, его выгонят из школы? Нет, не хочется об этом думать. Ему нужно будет срочно симулировать болезнь. Какую? Он продумывал хитроумных план, как это можно сделать. Тропическая лихорадка? Или он просто застрянет где-нибудь в африканских джунглях у аборигенов? У них красивые чёрные женщины… Возможно, это даже лучше болезни.

Но пока, пока у него были эти две недели пустоты и свободы. Он хотел насладиться ими по полной. Может, Алла придёт? Нет, с чего бы она пришла? Ведь он путешествует. Ну её к чёрту! Я ей не нужен — думал он. А вдруг, ей понравился кто-то другой? У неё такая классная манера одеваться — она носит длинную юбку и розовые кеды, у неё на руках цветные браслеты, эти фенечки на её руках с её ногтями, раскрашенными разноцветным лаком… Это сексуально. Наверняка она уже с кем-то встречается. Он снова почувствовал бессильную злобу, будто стоит у бетонной стены и никак, никак не может её сдвинуть.

Марьяна, 29-летняя сестра Паши, должна вернуться из поездки в плохом настроении. Он понимал это по смскам, которые она писала: отчеты о том, как её приняли в том или ином городе. Содержание было бодрым, слишком бодрым, от этого Паша воспринимал эти сообщения, как очень печальные, потому что он видел — она всё врёт, прячется за позитивом. Или она писала, что публика была доброй и тёплой, но потом они накосорезились всей группой. То есть круто напились. А он знал, что, если Марьяна начинает выпивать — дело труба, плохо дело, всем несдобровать. Это значит, что она совсем злая днем, и только после принятия спиртного может быть доброй с другими людьми или хотя бы терпеть их. Он знал, что на самом деле Марьяна ненавидит людей, как и он, только она умеет филигранно врать. Эта ложь как будто маслом на ней намазана, обращена в тысячи мелких улыбок и оправданий, подарочков и «добрых» слов. Это притягивает других людей. Как они не замечают, что она врёт? От этого ему было противно. Паша считал Марьяну лицемеркой. А она ещё пыталась учить его жизни! Говорила ему, что такое любовь, рассказывала, как это всё у мужчин и женщин происходит. Сама же встречалась с непонятными мужиками, лишь бы они не знали, кто она такая. В основном с иностранцами. Сердце её было бито — перебито, а она всё равно умудрялась найти в нём живой кусочек, чтобы им в кого-нибудь влюбиться. Влюбиться надолго не получалось. От одного вечера до трёх недель жили её чувства. И каждый раз она была уверена, что это на всю жизнь. Паша попросил её не знакомить его с новым возлюбленным, пока их заявление не будет лежать в загсе. Он думал, что этими мужиками она от чего-то спасается, что она в них ищет кого-то, кому она могла бы служить всей своей жизнью и любовью. Паша думал, что слишком уж она перед ними стелется. И ненавидел их больше остальных людей. Но он знал, что, когда она сбросит кого-то из них с пьедестала, на который вознесла, тому человеку будет очень плохо, даже хуже, чем ей. В тайне он даже сочувствовал её мучителям.

После расставания с очередным мужчиной Марьяна чувствовала себя отвергнутой, несмотря на то, что сама косвенно делала всё, чтобы это расставание случилось. Потом она кричала ночами, спала в обнимку с клавишами, напивалась с гитарой и вытаскивала из её нутра новые сочетания знакомых аккордов. Будто расставания были только для того, чтобы вот так тяжело их проживать, творить на их пепелище, а не вовсе для того, чтобы что-то понять или осознать что-нибудь. Паша завидовал ей. Завидовал, что она может вот так открыто, громко и безнаказанно страдать на всю страну, что её страдания нужны публике. Ему казалось, что она страдает за всех.

К нему часто обращались с вопросами, какая она дома? Но как он мог всё это рассказывать? Он больше не мог, он устал быть постоянно под прицелом. Как дела у твоей сестры? Как у неё настроение? Что она ест? О чём вы разговариваете? Куда она едет? Нет, Марьяна, иди ты в жопу! Отвали. Мамы нет, а ты думаешь только о себе. Ничего для меня, ничего — думал он. Паша ощущал себя в её тени. Он хотел страдать ещё больше, хотел понять, каково это — напиться и валяться, разбитым собственной душевной болью, как это — соткать из неё мелодию или текст. Может быть, Алла с моей несчастной к ней любовью — просто необходимость? Может быть, она даст мне возможность достигнуть дна? Но какое уж тут дно. Я всего лишь никому не нужный мальчик. 500 лайков под фоткой — и только из-за того, что я Марьянин брат. Они добавляются ко мне в надежде увидеть фотки с наших семейных праздников. А у меня нет семьи. У нас б о л ь ш е нет семьи. Был бы отец жив — другое дело. Но ни отца, ни мамы, вообще никого. Эти мысли причиняли ему боль, и он самозабвенно упивался этой болью. В глубине души Паша завидовал Марьяне даже в том, что она была в машине с родителями, когда всё случилось. Но она ничего не помнит. Как она может ничего не помнить? Как она смеет? Это же главный момент в её жизни! В их жизни! Это главный момент, воспоминаний о котором он, Паша, напрочь лишен, а Марьяна — нет, но она такая злая, что не хочет ему рассказать.

Паша лежал на кровати и читал сборник стихов Бориса Гребенщикова. Он мало понимал, о чём это, но ему нравилось, как друг с другом соединены слова, как они сочетаются:

«В озере слов я нашёл свою душу,

Читая следы свои на зеркалах.

Ты думаешь, я буду вечно послушен?

Думай, пока это так;

Когда-нибудь, в час неясный и сонный

Снова проснутся в глазах облака;

Придёт этот час, и я уйду вместе с солнцем

Дорогой, ведущей на закат».

Читать это было так же органично, как дышать. Паше нравилось, что их автор — не страдает, а как бы парит над миром, жонглируя смыслами. Как же он так научился? Ему хотелось сразу, сейчас же так уметь, но ни образов, ни подходящих слов у него на языке не вертелось. Паша подозревал, что нужно много жить и читать, много знать и общаться с людьми, чтобы выйти на такой уровень обобщения. И он ненавидел себя, яростно ненавидел себя за то, что не способен на что-то подобное, на что-то такое же кристально чистое и твердое, как алмаз.

Слова, которые Паша соединял между собой на бумаге, так и оставались бумагой, они грубо топорщились, словно неаккуратно вырезаны из картона неловкими руками и приклеены к листу на канцелярский клей, пахли магазином и нагло выпячивались. Они не трепетали, не отрывались от листа, не звенели в воздухе, не колыхали мыслей. Наоборот, они выглядели подделкой самих себя.

Паша с горечью диагностировал убогость своего поэтического состояния. В сравнении с сестрой, его стихи были откровенным мусором. Да и Марьянины тоже, хоть и лучше его, но не самые крутые, он так считал. Он говорил ей, что не понимает, как она не стесняется всё это петь, как она находит силы вытаскивать наружу своё дно. Однако, он признавал, что в них тоже было обобщение, что-то, что каждый принимал, как своё. Какая-то общая для всех струна. Пашины же творения выглядели только себялюбиво и куце, он пытался представить себя умным и размышляющим, но сестра усмехалась над его текстами. Каждый раз, когда он ей что-то показывал, она говорила, что он слишком много думает о себе. Он знал — в душе она считает его ребёнком. Он любил её за то, что она была единственным человеком, который вызывал у него настоящую боль, ещё большую боль, чем от родительской смерти. Пусть это боль зависти, боль злобы, боль обиды, но это реальная, крутая боль. Его личная боль. Уникальное, глубокое старание, способное пробить его неглубокое донышко. Даже то, что он испытывал к Алле — эту дурацкую обиду, смешанную с горячей похотью и недоумением — не могло конкурировать с чувством высокой душевной боли от общения с талантливой родной сестрой. Почему ей всё, а ему ничего? Часто даже простое присутствие её рядом вызывало у него головную боль. И тогда он знал, что это то состояние на грани между любовью и ненавистью, в котором он способен написать что-то по-настоящему стоящее. Но он не мог долго выдерживать этого напряжения, он срывался на гнев, срывался на неё, на слезы, а потом в его душе наступал шаткий мир, который ненадолго убаюкивал, усыплял его, и он не истязал больше гитару своими нервными пальцами какое-то время.

Проект с видеосъёмкой и фотографированием себя каждый день и встраиванием в Марьянины пейзажи, как ни странно, оказался для него полезным. Паша воспрянул духом и увлёкся. У него появился смысл вставать каждый день, придумывать себе причёску, одежду, выбирать подходящую «натуру» — пейзаж, выбирать воображаемый маршрут своего передвижения. Он даже заказал в интернете большую карту Европы и повесил её над кроватью. Он отмечал на ней флажками места своих остановок. После Альпийской деревни он «поехал» в Гамбург, его интересовал, конечно, квартал, где проходили первые гастроли «Битлз». Паша был крайне увлечён и его расстраивало только то, что в нём мало боли, что не из чего создавать свои песни. Марьяна пережила страшнейшую аварию, её обожает публика, у неё внутри всё время диссонанс, нестыковка реальности с личностью, она всё время идёт по краю пропасти — вот-вот сорвётся, у неё куча тем! Из её песен льётся живая необузданная страсть. А он — обычный ребёнок. Девственник к тому же. Неудачник с бумажными стихами. Паша знал, что через две недели Марьяна вернётся, и он снова окажется окружённым её нервной заботой и любовью, и снова это будет вызывать в нём лишь пассивную агрессию и нежелание что-либо делать вообще. Он знал, что скорее всего пять встанет позу… Она писала, что вернётся в день первого большого снега. Как она узнает про снег?

Продукты Паша покупал через интернет, доставщики пищи относили его пакеты с мусором в мусоропровод — много он старался не накапливать. Паша не любил, когда рядом есть что-то лишнее, от вещей, мыслей, чувств, людей он избавлялся как можно скорее, иначе всё это — окружающее многообразие — начинало давить на него со страшной силой, и ему казалось, что он лопнет, треснет, исчезнет. Он боялся, что задохнётся среди их жизней, не сможет вдохнуть своего личного воздуха. Чтобы не разговаривать с доставщиками, он придумал систему карточек, на которых было написано: «Привет! Я не говорю, я не слышу, я не продаю книги. Но я понимаю знаки». И писал соответствующие комментарии к заказам. И ещё: «Заберите, пожалуйста, мусор, я не могу выйти из дома. Я под домашним арестом». Можно представить реакцию. Но он платил хорошие чаевые.

Прежде, чем выложить фальшивые фото и видео в фейсбук, Паша тщательно изучал город и местность, куда он «заехал» на этот раз. Например, город Нюрнберг. Он знал, сколько там жителей, кто его основал, какие там улицы, он путешествовал по виртуальным картам, он знал, какие там кафешки, он мог рассказать о том, куда пойти, как пользоваться общественным транспортом, как за копейки уехать в соседний город. Он немного говорил по-немецки, потому что в Германии лучше уметь хоть немного говорить по-немецки, реже придётся глупо улыбаться, представляясь полным дураком, которому нужна помощь. Они не любят говорить по-английски, они не любят русских и у них не добрые лица. Паша в ответ на это не любил, когда кто-то рядом с ним проявляет снисхождение к кому бы то ни было. Снисхождения к себе лично он не переносил особенно. Он осматривал туристические сайты на предмет того, как выглядит местная молодежь, и подбирал себе что-то похожее из своего огромного гардероба. «Она думает, что я девчонка, заваливает меня шмотками», — злился Паша раньше, когда Марьяна притаскивала ему из поездок одежду. Он ничего не носил из того, что она выбрала. И замечательно! Никто не видел его в этой одежде, и он мог спокойно врать, что купил это всё прямо на местности. Огромный гардероб позволял ему создать видимость передвижений, образ героя рождался из того, что раньше вызывало раздражение. Лайков становилось всё больше, 300, 500 лайков на снимок… Круто! Хотя… Он не прекращал сомневаться в том, что интересен людям не только из-за своей знаменитой сестры.

Однако он был счастлив во всём этом. Он идентифицировал себя со всеми предметами в этой квартире и чувствовал себя в абсолютной безопасности здесь. Он знал, что придёт момент, когда ему придётся объясняться со всем миром. Но не сейчас. Не теперь, когда он так здорово всё себе устроил!

Марьяна вернулась утром. Он услышал сквозь сон, как она шевелит ключом в замочной скважине. Иногда замок заедает и тогда нужно подёргать дверь, чтобы ключ встал в правильные рельсы. Он сразу же ощутил, что его личная квартира в этот момент будто ощетинилась, напряглась. Пространство больше не было его другом, наоборот, оно превратилось в предателя, каждая клеточка которого кричит о том, что он хочет скрыть. Преодолевая дискомфорт предстоящего разговора, Паша медленно стёк с кровати и поплёлся к двери, помочь Марьяне.

Каштановое каре в каплях талой воды, её волосы всегда вились крупными кудрями от влаги. Она медленно поднимает на него большие карие глаза — в них, как обычно, лукавый огонек. Её фирменная, французская улыбка, немного смущённая, но нежная. Паша почувствовал, будто время остановилось. Вдруг Марьяна резко потянула его за шею и поцеловала в щёку. Он оказался мокрым от её волос и отстранился, как затисканный котёнок — давно его никто не касался, по коже пошли мурашки.

Марьяна затащила в квартиру свой огромный лакированный красный чемодан и гитару в кофре. У неё красивая синяя акустика, которую она повсюду с собой таскает.

— Болеешь? — с порога начала сестра. — Почему мне ничего не говорил? Кто у тебя? Я устала… У нас есть кофе?

Ответы ей как будто были не нужны. Да и Паша отвык разговаривать с людьми, поэтому, опёршись на стену, молчал, наблюдая, как изнутри него, из живота, через лёгкие, через пересохшее горло протискивается пузырёк звука.

— Что-то случилось?

— Нет, — выпустили его губы скупое, неловко скрипнувшее в тишине, слово.

Она пахла свежестью, она пахла этим самым снегом, который, должно быть, пошёл сегодня с утра, когда он спал. А он ещё вчера думал, приедет ли она? Ему не хотелось, чтобы она возвращалась и нарушала его чудесное затворничество. Без неё, без постоянных вопросов, без отчётов перед ней он чувствовал себя свободным. Одиноким волком. Мудрецом, покинутым всеми. С ней он был просто маленьким мальчиком, которому всё время что-то нужно, которому нужно помогать, за которым нужно следить, которого нужно обучать, хвалить, наказывать и прочее, прочее, что обычно должна делать мама, но не безалаберная старшая сестра с разбитым вдребезги сердцем и вот этой вот нежной улыбкой, с миллионом этих нежных улыбок, которая плачет при любом удобном случае и слишком много пьёт для женщины. Ему самому хотелось защитить её. Женщины не должны пить. Но она не могла. К тому же, что самое отвратительное, у неё всё время кто-то был, какие-то люди, с которыми нужно разговаривать, никакого уединения. Значит, все эти люди скоро опять заполнят их квартиру. Для него это был кошмар. Катастрофа, крушение планов. В школе он чувствовал себя в большем уединении, чем дома, когда она была дома. Но всё это невозможно. Невозможно теперь. Ведь в школе куча детей и ещё Алла. Все они думают, что он уехал. Паша был уверен, что оказался в ужасном положении. В худшем положении. И разозленный на это, он был груб с Марьяной. Он нагло занял ванную комнату на полчаса, хотя знал, что с самолёта она любит полежать в горячей ванне, а потом проспать полдня. Марьяна будто почувствовала что-то и даже не скреблась к нему с просьбой «поскорее», это его раздражало ещё больше. Вообще странно, когда человек изо всех сил старается тебя не раздражать, именно это и раздражает максимально сильно, приводит в бешенство! Он вышел из ванной — она спала на старом диване в гостиной, не раздевшись, в куртке и сапогах, сжимая в руке мобильный телефон. Он снял с неё сапоги, куртку и укрыл одеялом.

Она выглядела, как прекрасный усталый гений… Пашка не сдержался и сфотографировал её на мобильник.

Потом он вернулся к себе в комнату и раскрыл чёрные шторы — за окном действительно был самый красивый первый большой снег. Вот он и настал. День расплаты. Он трогал руками танцующий за окном снег… Она сейчас проснется и всё узнает. Пашины пальцы в воздухе дирижировали небесным оркестром… Паша открыл окно. Комната будто вдохнула пушистые снежинки своим тёплым ртом. Они свободно и с любопытством залетели внутрь. Паша уселся на полу и наблюдал, как снег кружит по его комнате, танцуя нервный, влюбленный джаз…

Стук в дверь.

— Что ты там устроил? Ветер по всей квартире! Холодно! — Сестра колотит кулаком по двери.

Паша закрыл окно.

— Ничего.

Она продолжает колотить, вызывая необычный для Пашки грохот. Конечно, ей не привыкать, барабаны на репетициях рок-группы долбят куда сильнее…

— Можно к тебе?

— Нет.

— Я сегодня уезжаю.

— Ну и что?

— В Берлин. Тебе что-нибудь привезти?

— Нет.

— Ничего?

— Ну… Шарф.

Услышав это, Марьяна улыбнулась. Он, конечно, принял позу, как обычно… но он ответил — значит, между ними ещё остался мостик.

Марьяна уехала всего на два дня, он посмотрел в её гастрольном графике на сайте группы — концерта там не было. Значит — свидание… Она вернулась ночью, когда он спал. Тихо-тихо пробралась в квартиру. А утром Паша проснулся от горячего запаха кофе, тянущегося с кухни.

Марьяна привезла целый чемодан вещей для Паши. Он с интересом разглядывал новые голубые джинсы, они показались ему красивыми, с искусственными потёртостями и царапинами, немного подвёрнутые снизу. Не может быть! Серые зимние кеды Vans! Он смотрел на них, как на сокровище. Надел и подпрыгнул в них, достав рукой до потолка. Она идеально угадала с размером. Зелёная, болотная толстовка с кровавой полосой поперёк тела — неплохо. Несколько рубашек в клетку — пойдут. Марьяна, сидя на диване в гостиной, наблюдала как он возится с одеждой и улыбалась — впервые ему интересны её дары. И она даже знала — почему. Собственно, из-за этого и притащила из Европы всё это.

— Марат скоро придёт, — Как бы невзначай бросила Марьяна.

Паша улыбнулся. Он любит Марата, это старый поклонник Марьяны, ещё с универа. Он младше её на два года, поэтому, когда они познакомились, она не принимала его всерьёз. Марьяна записала его в вечные старые друзья. Хотя на самом деле у неё не было друзей. Она мало с кем общалась из-за своей ранимой натуры. Ей было больно разочаровываться в людях, и каждый раз она не могла пойти дальше первого разочарования. Первое для неё было последним. И это она считала своим главным недостатком. С ней оставались только те, кто сами приходили к ней. Она была благодарна, так как сама не умела выходить на общение после конфликта.

Марат был единственным, с кем она ни разу не поссорилась. За исключением того момента, когда он был на стороне её бывшего любовника… Большого Саши. Марьяна переживала тогда тяжёлую эмоциональную зависимость. Марат считал, что Марьяна слишком многого требовала от этого бедного Саши — он всего лишь мужчина, с которым она хотела быть время от времени, она не хотела за него замуж, детей и прочее. И прямо заявляла ему об этом. Ничего удивительного, что он искал другую, свою женщину. Марьяна этого не принимала и считала, что Большой Саша должен быть только с ней, если она выбрала его, хоть даже не навсегда. Марат пытался объяснять ей что-то про мужчин. Но в общем-то, Марат на неё не давил, он позволял ей быть такой экспрессивной, какой она хотела быть. И она чувствовала себя радом с ним свободной.

Марат пережил все её взлеты и падения на любовном фронте, он к ней даже не приставал, как казалось Паше. Она его не замечала будто бы. А он был настоящим человеком — мужественным и спокойным, никогда не истерил, совершал романтичные поступки. Когда Марьяне было особенно плохо, именно он так органично оказывался рядом. Но Марьяна считала его занудой. Марат был единственным, против кого Паша не протестовал. Он ему как-то внутренне сочувствовал даже. Иногда Марат пропадал. Марьяна делала вид, что всё в порядке. Однажды он не приходил полгода. Марьяна отмахивалась от вопросов Паши. Потом внезапно Марат опять проявился у них. Вскоре Марьяна сказала, что Марат женится, и ушла в свою комнату играть на гитаре. Потом оказалось, что он так и не женился. Почему-то отменил всё за неделю до свадьбы, его невеста уехала в Брюссель после этого… Марат уволился с работы (он был управляющим магазина старых пластинок) и устроился в кочегарку на год, уголь кидать. Эти процессы были совершенно недоступными пониманию детсткого ума Пашки. Он только думал время от времени: «Интересно, как там Марат?».

Он был практически идеальный красавец, поэтому Марьяна на него и не западала. Что, безусловно, крайне удивляло Пашу. Хороший рост, плечи, худой, но не тощий. Яркий кудрявый блондин, овальное, сухое лицо, прямой нос, красивые чёткие брови, серые глаза. Особенно ей нравились глаза, они меняли цвет в зависимости от того, что он надевал. Его рот был слегка насмешлив, всегда готов рассмеяться. Марьяна фотографировала его на телефон и говорила, что он — парень мечты. Но почему она не брала его себе? «Не твоё дело», — говорила она Паше, когда он пытался вставить своё мнение. После этого Паша чувствовал себя ничтожеством и ему было стыдно перед Маратом.

Марат пришёл ближе к вечеру. Он не носил шапку, и поэтому его голова была мокрой от снега. Марьяна обняла его, но опять по-дружески, Паша скорчился от этого и пожал руку.

— Как дела? Пойдём пить чай! Пашка, сходишь в магазин?

— Ага, сейчас… — он побрел в свою комнату, унося красную полосу на толстовке поперёк спины, не думая никуда идти. Марьяна завела на кухню Марата и закрыла дверь.

Паша запустил фейсбук, ему сообщили, что Алле понравилась его фотография.

Алле. Понравилась. Его. Фотография.

Он увидел её лицо на аватарке, что-то перещёлкнуло ниже пупка. Он кликнул мышкой по её фотке, зашёл к ней на страницу и впился глазами в фотоотчёт с дня рождения её подружки. Девчонки валяются на кровати, девчонки хлопают хлопушки. Стоп. А это кто? Паша шмыгнул в раздел информации, где увидел статус о том, что она в отношениях с каким-то козлом, с каким-то улыбающимся длинноволосым гитаристом. Ироничная гитарная кода прозвучала у него в голове. Паша возненавидел мир ещё больше. Он представил, как этот мерзкий волосатик трахает его девчонку. Пашу затошнило, и он открыл окно. В комнату снова залетел снег. Неужели и вправду пора возвращаться? Пашины ноги в новых кедах торопливо застучали по полу под его стулом. Нет… Я не хочу. Пошла она… Пошли они все!

На следующий день Марьяна, проходя мимо в коридоре, спросила, как бы между прочим, как будто вопрос не имеет особого значения:

— Ты в школу не ходишь, что ли?

— С чего? — у него перехватило дыхание, ну, сейчас начнется…

— Ботинки пылью покрылись, носков грязных в ванной нет. Ты в школу не ходишь?

— Да.

— А что так?

— Ничего.

Он так и не подготовился к этому разговору. Он пошёл в комнату и закрыл дверь. Что теперь делать? Как быть? Он включил компьютер и зашёл в интернет.

В дверь постучали:

— Куда сегодня едешь?

— В Амстердам.

— Сходи в музей Ван Гога.

— Сам знаю.

— Траву там больше не продают в кофешопах, если что… не пытайся.

— Плевать.

— И в квартал красных фонарей пойдёшь?

— Конечно.

— Там нельзя снимать, имей ввиду. И вообще… ехать туда сейчас опасно.

— Почему?

— Уже украсили город к Рождеству. А у меня фотографии рождественского Амстердама позапрошлогодние, кто-нибудь обязательно заметит, что украшения на фото не совпадают с реальностью, тебя раскусят.

— Чёрт!

Она всё знает! Он уронил голову на стол перед клавиатурой. Стыд залил его полностью, с ног до головы. Он весь стал будто бетонным от стыда и перестал дышать. Пашка почувствовал. Что он умер — это дыхание смерти, остолбенение. Всё. Белое безмолвие внутри.

Паша очнулся от внезапного хлопка за окном. Огромный цветок фиолетовых огней распустился перед окном. Люди готовятся к Новому Году. Да! Паша поднял голову. Нужно было выбрать городок поменьше. Засиделся он в Гамбурге, пора куда-нибудь перемещаться. Того и гляди кто-нибудь из знакомых его там заметит. В Гамбурге так долго оставаться опасно, хоть и классный город, конечно…

Марьяна пишет новую песню. На столе листок с текстом, нацарапанным карандашом. Она подбирает аккорды, обняв гитару. Её телефон молчит уже полчаса, значит, он выключен — она хочет побыть одна. Занавески задёрнуты — сумрак помогает ей сосредоточиться. Она разглядывает свои руки, пальцы, трогает фаланги. Ногти не накрашены, отрасли и не стригутся. Видели бы её поклонники… Марьяна усмехается.

Паша стоит в дверях и наблюдает за Марьяной, не решаясь её отвлечь. Ему нравится песня. Она тихо-тихо поет:

«Смотри… что теперь… у меня… на груди

Это же знак большой любви,

Это знак большой любви.»

— Чего тебе? — она заметила его, но не подняла головы от гитары.

— Куда поехать сегодня?

Марьяна пристально посмотрела на Пашу, потом перед собой, расфокусировала взгляд и стала перебирать в голове города. И выдала наугад:

— Брюгге, Шарлеруа, Антверпен, Гент, Турне. Выбирай. Советую Гент. Ты не был в Бельгии.

— Новая песня?

Марьяна покачала головой, мол, ну, ты и засранец.

— Да.

Она отвернулась, будто обиделась на него. Он чувствовал себя нашкодившим щенком. Чувствовать себя обязанным и к тому же, виноватым он терпеть не мог. Оправдываться, ластиться, мириться. Ну и не буду, решил он.

— Антверпен, — решил он вслух, чтобы она не думала, что он её слушается. Но внутри подумал, что скорее всего — Гент, как она и указала.

Паша пошёл на кухню. За время затворничества он научился здорово заваривать красный чай. Зелёный он считал девчачьим. Но красный у него получался очень вкусно, он знал точно сколько нужно положить заварки в чайник, когда снять большой чайник с кипения. Знал он и тот момент, когда заварка перестаёт быть чаем, и её нужно выливать. Один Марьянин друг сказал как-то, что главный секрет хорошего чая написан на его упаковке — дата производства. Красный чай должен быть молодым, не старшего года. После года хранения даже самые вкусные и дорогие чёрные чаи становятся горькими. Паша проверил эту информацию на своём опыте и понял — да, цена не имеет значения, главное — свежесть.

Но самое главное, чему он научился без Марьяны — это занимать квартиру. Полностью. Он планомерно заполнял собой все комнаты, везде лежали мелкие предметы: его гелиевая ручка, забытая когда-то на подлокотнике и свалившаяся в сгиб кресла, фантик от конфеты, закатившийся под шкаф, целая стопка книг на диване, ванная комната завалена его тюбиками и одеждой, даже в Марьяниной комнате на подоконнике — кружка с недопитым чаем. Вообще-то она разрешала ему входить в свою комнату — из её окна открывался красивый вид на город, но… Ей неприятно было находить у себя его вещи. Он врос в эту квартиру, чувствовал каждый её угол, её мебель, чувствовал её стены. Он дышал этим помещением. И Марьяна это ощутила. В этот раз ей было тесно и душно дома, хотелось уйти.

Пока он возился на кухне, она вышла на балкон. Она улыбалась. После аварии, в которой она чуть не погибла вместе с мамой и папой, Марьяна как будто бы стала жить за всех, дышать полной грудью, делать то, что считает нужным для себя, перестала подстраиваться под окружающих. Она бросила университет на 3-м курсе, хотя училась довольно хорошо. Она перестала общаться с подругами, которые требовали от неё постоянного внимания и обсуждения их романов. Она стала дружить с теми, к кому раньше боялась подходить. Она словно всем своим существом осознала, насколько конечна жизнь, и стала торопиться её жить, брать всё, что дают, использовать все возможности.

Ясно, что не всем это понравилось, людям обычно не нравится, когда кто-то делает то, что им делать лень, страшно или нет возможности, но тоже хочется. Её стали критиковать, осуждать, в ответ на это она стала конфликтной. Но зато она начала писать стихи, которые нашли своих поклонников, она научилась играть на гитаре так, как всегда мечтала, а не просто посредственно перебирать струны по вечерам. Она собрала знакомых музыкантов в группу и стала записывать альбомы один за другим, гастролировать по стране. Она словно бежала со всех ног навстречу чему-то далёкому на горизонте. Она думала, что, в конце концов, Пашка — не маленький, и сам о себе может позаботиться. Что он, вообще-то, даже взрослый, 16 — 17 лет — отличный возраст, чтобы быть самостоятельным. Но в глубине души она догадывалась, почему она так мало времени проводит с ним. Он напоминает ей о родителях. Он слишком похож на мать и отца одновременно. У него такая же мимика, как у мамы, у него папина походка, у него мамины пальцы на руках, у него папины уши. Ей было сложно смотреть на него, но она понимала, что он — такой же пострадавший, как и она в этой ситуации. Он точно также горюет.

И тут такое… Он бросил школу. Она испытывала горькую вину за то, что не помогла ему пережить трагедию — кинула ребёнка на самого себя. Теперь она осознавала, что ему ещё очень, очень нужна помощь. Что это из-за неё, из-за того, что она рок-звезда, ему приходится «держать оборону», в итоге Паша совершенно не социализируется. А вдруг он…? Она внезапно испугалась, что он может покончить с собой: «Он псих, хоть и выглядит совершенно спокойным». Холодный воздух обжег её лёгкие и она закашлялась. Обернувшись, она увидела с улицы, как он смотрит в горизонт, за крыши домов, в его руке дымится кружка с чаем.

В тот момент Паша аккуратно трогал пальцем кожу на щеке, почти под левым ухом. Там был большой, воспалённый прыщ. Он с отвращением думал о том, что именно находится внутри этой болезненной штуки. Вспомнил одноклассника, у которого обе щеки были в здоровенных красных угрях. Он всё время рассказывал, что спит с девчонками, то с одной, то с другой. Но никто не видел его ни с кем из них, и все считали его извращенцем и вруном. Это всё поганая сексуальная одержимость, почему природа так уродует человека, чтобы он хотел размножаться? Но, в общем, Паша знал, что рано или поздно это начнётся и у него — прыщи. С этой мерзкой проблемой он столкнулся первым из одноклассников. Хорошо, что не посреди лица, на видео не будет заметно.

Сестра вошла на кухню:

— Послезавтра я устрою вечеринку, готовься.

Паша, дёрнулся, облился чаем и посмотрел на неё со страхом в глазах. Марьяна увидела прыщик.

— Не трогай. Я тебе удалю его.

— Ага… щас.

Паша заклеил «рану» пластырем.

Паша был увлечен изучением Гента. Он рассматривал фото и видео, читал историю. Бродил по городскому сайту. Паша выбирал гостиницы, потом стал выбирать причёску, одежду, он подбирал всё по цветам, представляя в уме то, что у него есть, в какой одежде он будет более гармонично смотреться в том или ином месте. Он рассматривал Марьянины съёмки Гента, прикидывал, куда можно было бы подмонтироваться. Луки мелькали у него в голове один за другим. Он чувствовал себя свободным и независимым.

Весь следующий день он посвятил «съёмкам в Генте». А Марьяна обзванивала друзей и приятелей — вечеринка по поводу начала зимы.

В день вечеринки к 7 часам стали собираться люди. В основном мужчины. Марьяна не любила подруг не только за болтовню, но и за интриги, за то, что сливали её личные фотки в свои соцсети, а там их находили журналисты и писали всякие небылицы, неприятные ей. В основном у Марьяны были понимающие друзья. У них тоже была проблема — они конкурировали между собой за её внимание. И ей это нравилось. Мужчины приносили алкоголь и сладости. Паша сидел на кухне на стуле, гости заглядывали туда, чтобы выпить и пойти послушать что-то новое из её сочинений. Он пела в зале, там стоял смех, была слышна гитара, Паше туда не хотелось.

Время от времени кто-нибудь из гостей опускался перед ним на стул и, замечая его меланхоличный взгляд, учил жизни:

— Мужик — это, понимаешь, — мужик. Сказал — как отрезал. Сделал — навсегда. Принял решение — не отступай. Раз — и сделал. Мужик не думает там слишком много того — сего, решил — за дело. Вот это мужик.

Или ещё такое:

— Женщина должна быть тонкой, ненавязчивой, но умной, интеллигентной, особенной. Не люблю душных женщин, которые прямо лезут, лезут в лицо, они близко-близко со своими духами и помадами, через них дышать невозможно.

— Мужчина должен быть абсолютно продуманным, до мелочей. Вся его жизнь должна быть продумана на год вперед, иначе он никуда не сможет двигаться. Плыть в потоке повседневности — это женская история, мужику нужен свой Путь.

— Мужчина требует ухода, ласки, он сам один такой, индивидуалист. Женщины, которые не понимают своей обслуживающей роли — глубоко несчастны. Мужчине нужна прислуга и секс-рабыня, чистая мать детей к тому же. Мужчине можно всё. На то он и мужчина.

— Главное — уметь подойти к бабе. Ты её берёшь за талию — и всё, она твоя. Крепко так — и всё. Не надо им сю-сю-сю, они все, все, все хотят грубости. Даже самые интеллектуалки и неженки, а эти больше всего хотят просто грубой силы. Их это возбуждает. Понимаешь, о чём я?

Паша понимал.

Он думал, что его сестра, по сути, ещё больший ребёнок, чем он. Она устраивает вечеринки без повода. Будто она рада, что нас никто не может сдерживать, будто она рада, что родители умерли. Ведь они погибли в автокатастрофе, и никто кроме неё не знает, что там было на самом деле. Только она знает, но говорит, что не помнит. Она просто хочет забыть, пьёт, чтобы забыть. Напротив него сел Марат:

— Ну что, как тебе вечеринка?

— Отстой.

— Зря, это ведь для тебя, чтобы ты социализировался в мужском обществе.

— Что за говно?

— Марьяна говорит, у тебя проблемы.

— Это она всем так говорит? Вот сука!

— Нет, только мне, никто не знает, не бойся.

Марат достал себе стакан:

— Виски будешь?

— Конечно!

Паша был рад, что ему наконец-то предложили алкоголь. И не то, чтобы он раньше его не пробовал. Нет, он пил вино на школьных вечеринках. Но так, чтобы взрослый сам предложил и налил — впервые.

Холодный виски густо наливается в стакан, без льда, Паша хочет узнать его настоящий вкус. Марат — мужик, думал Паша, почему она его не любит? Спокойно и расслабленно Марат стукнул своим стаканом о Пашин и отвернулся к окну. Паша поднес к лицу стакан с виски и вдохнул запах. Запах алкоголя, острый, вязкий, как перегнивающее сено, запах, который можно намотать на кулак. Как удила своего коня. Паша сделал глоток. Острая вязкость обняла его язык и сковала, будто сухой верёвкой перевязала. Он сделал второй и промочил горло. Отлично! Паша чувствовал себя взрослым, право имеющим, ему было всё равно, что об этом скажет сестра. Он был благодарен Марату за то, что он не стал учить его жить.

Марат повернулся от окна, в его движениях была простота и естественность, природная органичность, как у кота или тигра, как у всех животных. Животные обладают особенной формой обаяния — обаяния естественности, достоинством простого бытия. Паша считал, что людям этого не хватает. Избранные могли позволить себе не стараться быть кем-то другим. Марат стал резать лимон на кухонном столе.

Паша:

— У вас с Марьяной что-то было?

Марат отрицательно покачал головой.

— А что?

Что даст ему этот ответ? Подтверждение, что даже такой крутой мужик, как Марат, может быть неудачником в любви?

— Ты её любишь?

— Похоже на то, — не поворачиваясь от окна сказал Марат.

— То есть, ты ещё не разобрался?

— Не в чем разбираться. Она влюбляется в каких-то странных типов… Вообще-то это больно.

— Ну и кинь её, пусть знает, что ты не тряпка, не будешь сидеть возле неё и ждать.

— Нет… Тогда я буду таким же, как они. Кто будет о ней заботиться? Ты? О ней некому заботиться, ей кто-то нужен, иначе она пропадёт совсем, она же женщина, ей нужно простое тёплое внимание.

— Женщины просто шлюхи. Им ничего не надо, кроме денег и секса, секса и славы.

Марат улыбнулся и слегка помотал головой, мол, всё не так просто. В кухню вошла Марьяна:

— А вы тут что? Пойдёмте к нам!

Паша разозлился, что Марьяна вмешалась в такой интересный разговор:

— Могла бы девушек тоже пригласить, не с кем танцевать, кроме тебя, эгоистка.

— Дурак, там Валентин Сергеевич поёт, — улыбнулась Марьяна. — Что это вы тут пьёте?

Выходя из кухни, Марат прошёл мимо Марьяны. Она закрыла глаза, когда он проходил мимо, что-то горячее вместе с ним прошло через неё. Как будто что-то особенное случилось в этот момент. Паша отвернулся, когда он повернулся, их уже не было. Он тоже потащился в комнату, там все сидели в кругу на полу и передавали гитару. Марат и Марьяна улыбались друг другу, Паша замечал, как то и дело встречаются их глаза. Что-то между ними было особенное сегодня, что-то такое блестящее сквозило вокруг них. Они улыбались.

Потом все уходили, и Марат ушёл. Паша спросил Марьяну:

— Почему ты не оставила его?

Марьяна сидела в пустом зале с гитарой:

— Ни почему. О таком не говорят.

Паша упал на свою кровать и в первый раз за полгода испытал чувство досады и несправедливости одиночества. Оно показалось ему таким смешным и ненужным. Он был удивлён, что вот так явно любящие друг друга люди не могут сказать ничего, даже сделать ничего не могут, что они с этой своей любовью живут, несут её через дни и ничего не делают. Паша вдруг сильно захотел, чтобы они были вместе.

На следующий день Марьяна не выходила из своей комнаты. На второй тоже. Паша даже подумал, не уехала ли она, пока он спал? Он прислонился ухом к двери и прислушался — ничего, но вдруг он расслышал шепот её гитары.

— Марьяна… — очень осторожно начал он. — Ты нормально там?

— Нормально… Съезди куда-нибудь, давно не обновлялись твои сети.

Для Паши это было оскорблением одновременно с унижением. Он сам открыл дверь. Марьяна в домашнем платье сидела за столом и рисовала карандашами большую картину. Гитара лежала у неё на коленях.

— Дай мне синий, — она показала пальцем под ноги Паше.

Карандаш действительно валялся на полу. Паша взял его и принёс Марьяне.

— Синий цвет больше всего похож на любовь, — сказала Марьяна каким-то детским, обиженным голосом — но обычно любовь изображают красной. Это ерунда. Это нормально.

Она посмотрела на Пашу мамиными глазами. И ему стало страшно, потому что это мама так часто приговаривала — «Это ерунда. Это нормально» — когда нужно было упокоить его в детстве.

Паше стало жутко быть свидетелем её сумасшествия, и он вышел. Он знал, что должен что-то сделать, чтобы вывести её из этого состояния. Но он ведь сам давно не выходил из дома, он ни с кем не общался, что он мог? Он чувствовал себя беспомощной тряпкой. Прав был Марат, когда сказал, что о ней некому позаботиться. Паша стоял у Марьяниной двери и перебирал в голове то, что могло бы ей помочь. Он предложил Марьяне сходить в парк развлечений на зимние горки, но не услышал от неё в ответ ни слова. Он подождал немного и предложил Марьяне приготовить для неё что-нибудь вкусное. Она подошла к двери:

— Сходи в аптеку.

Протянула Паше листок бумаги и прошла мимо в ванную.

Паша достал из шкафа джинсы, ремень, носки, водолазку. Надел это все, долго смотрел в зеркало, перекладывая чёлку с одной стороны лба на другую. Потом завязал их в хвостик на макушке.

Паша развернул листок. Гигиенические прокладки три капли, тест на беременность три штуки. Это позор. В груди всё сжалось. Позор, но делать нечего. Он поплёлся в коридор, из ванной доносился шум воды. Паша надел пуховик, шапку. Ему показалось даже интересным, быть одетым в пуховик, он не носил его с прошлого года. Пыльные ботинки Паша протёр тряпкой. Открыл входную дверь, сделал шаг к порогу, ещё один шаг, и остался так стоять на несколько минут. Он просто смотрел в пустоту подъезда и не мог выйти. Он прислушался к своим ощущениям. Пустота, сдавлены лёгкие, дрожь в коленях.

Паша спокойно закрыл дверь. Сначала на верхний замок, потом на нижний, зашёл в комнату Марьяны и лёг одетым на её кровать.

— Трус, — она даже не подняла глаза от своей картины.

Паша лежал и думал, что теперь она его презирает. Но вскоре увлёкся разглядыванием трещин на потолке. Три года назад в день его рождения они с Маратом красили потолок. К Паше пришли одноклассники. И он соврал им, что Марат — Марьянин муж. Марьяна ругалась на него, когда узнала. Она боялась, что эта шутка проникнет в прессу.

Позже, когда Паша, сидя в своей комнате, выбирал куда отправится дальше — в Антверпен или в Брюгге, он слышал, как она с кем-то говорит по телефону, смеётся. Казалось, её хандра испарилась. И как женщины могут быть такими переменчивыми? Она лгунья, ей не плохо, она притворялась. Но он сомневался: когда она просила синий, её голос был очень печальным, он звучал как как из-под земли, замогильно. Страшно. Он не смог ей помочь, он не смог даже выйти из дома. Он полное чмо. Трус. Он не достоин быть её братом. Он не может жить. Он не мог дышать от этих мыслей.

Паша открыл окно. Он отрывал рот, но воздуха всё равно было мало. Будто бы его легкие были забиты чем-то другим.

Он часто задыхался, открывал окно и смотрел вниз. Со стороны это казалось подозрительным. Нет, он слишком боится высоты, чтобы сделать что-то такое, чего больше всего сейчас боится Марьяна (она почувствовала холод, которым веет из-под его закрытой двери, и подошла к ней с другой стороны, прикоснулась рукой, но так и осталась стоять).

Сегодня оттепель, как будто совершенно чудесным образом в декабре наступил март. Пахнет весной, талым снегом. Стая птиц пролетела мимо окна. Он смотрел на их свободу и думал о себе, что он ничего не может. Паша ощущал себя абсолютно беспомощным. Но как можно признаться в этом? В его душе родилась ненависть, агрессия. Он ненавидел себя, ненавидел Марьяну, ненавидел Марата. Они казались ему жалкими, мелкими людишками, не способными сделать хоть что-нибудь, что-нибудь особенное, дерзнуть и вырваться из этой клетки. Паша плакал. Он ясно видел, что и у него совершенно нет на это сил. Что он такой же, такой же как они, да такой же как все вообще. Вдруг он услышал песню.

Марьяна сидела у его двери, с обратной стороны с гитарой и пела: «Смотри, что теперь у меня на груди, это же знак большой любви. Это знак большой любви».

Паша приоткрыл дверь и уставился на Марьянину голову сверху. Чего мне надо? Чего я не могу? Я не могу даже понять, чего именно я не могу! Это беспомощность сводит меня с ума.

Паша хриплым голосом спросил:

— Куда мне поехать?

— В Дублин.

Дублин! Это романтично. Ирландский город, чёрный юмор, рыжие девушки, океан. Рок-н-рольные пабы. Это должно быть круто.

— Поможешь мне одеться?

Марьяна посмотрела на него с улыбкой:

— Впустишь меня в комнату?

Она вошла и увидела на его стене карту Европы с флажками: это потрясающе.

Паша весь оставшийся день разглядывал на фотографиях исторический Дублин с его красными и белыми домами, серыми улицами. Особый, северный характер и простота нравились ему. Он изучал историю Ирландии, возникновение Дублина в 841 году, его правителей, его систему и особенности, характер дублинцев, ирландские слова и выражения. Марьяна помогала ему подобрать одежду. Они сделали классный снимок и внедрили его в самый красивый вид Дублина из коллекции Марьяны. Они веселились как в детстве. Вечером, когда они смотрели фильм по телевизору, в дверь позвонили.

Паша пошёл в коридор:

— Это Марат, — уверенно бросил он по пути.

Марьяна убежала в свою комнату:

— Не впускай его.

Паша открыл дверь.

Марат вошёл. Молча снял шарф, куртку. Паша просто отступил на шаг и пропустил его. Он чувствовал, что так надо. Может быть, впервые в жизни он узнал, что такое мужская солидарность. Паша вращал ручкой замка, пока Марат раздевался.

— Как дела?

— Норм, — Паша показал пальцем и глазами, где Марьяна, а сам скрылся на кухне и стал греметь посудой намеренно громко.

Марат сел у двери Марьяны, опёрся о неё спиной и так сидел, ничего не говоря. Она металась по комнате. То книжку откроет, начинает читать и сразу закрывает, то гитару схватит, но тут же откладывает, то открывает шкаф с одеждой — но закрывает и открывает снова, достаёт что-то мятое. Это маленькое чёрное платье. Марьяна надевает его, снимает, доставив себе кучу неудобств. Надевает кружевные колготки. Марат спокойно сидит у двери.

Марьяна подходит к двери и прислушивается, что творится в квартире, но не может ничего разобрать. «Пашка не пустил его? Он что, вот просто ушёл? Зачем он приходил? Пашка — идиот, мог и впустить его!», — такие мысли одолевают её.

Марьяна резко открывает дверь, Марат мягко падает к её ногам. Он лежит и спокойно смотрит на неё снизу. Марьяне смешно, она садится и обнимает его ушибленную голову.

Когда Пашка выглянул из кухни, длинное тело Марата лежало в коридоре, плечи и голова скрывались в проеме двери. Тело перевернулось и медленно заползло в комнату полностью. Дверь закрылась.

Пашка пошёл в гостиную и включил концерт Nirvana для MTV, он считал это лучшей записью Курта Кобейна. Мысли об Алле не покидали его. Он представлял, как она голая лежит рядом с ним, он ложится сверху и целует её в губы. Она поворачивается так, что оказывается сверху него, она обнимает его своими белыми нежными руками. О, Господи! Что она творит! Пашка медленно мастурбирует под самые дикие завывания Курта и с ненавистью к себе кончает в домашние штаны. «Какой же я дегенерат… — думает он. — Ничтожество. Ничего не могу сделать».

После этого он отправился в свою комнату и уснул, уткнувшись в подушку. На этот раз он не выходил несколько дней, чтоб не встречаться глазами с Маратом и Марьяной, как бы они ни звали его. Мылся по ночам, когда они спали. Марат не уходил надолго, и на ночь всегда возвращался. Паша понял, что они наконец-то сошлись. Марьяна счастлива… Как она так может? Как она может быть счастлива? Он думал, что будет рад… но вместо этого он вдруг почувствовал своё одиночество ещё острее.

Паша вспомнил, что засиделся в Ирландии. Что, если махнуть в Скандинавию? Он придумывал новые маршруты, изучал новые города, фотографировался и монтировал себя под снегопад. Только он и снег кругом — ничего вокруг не видно. «Угадайте, где я?». Паша улыбался своей затее. Марьяна постучала в дверь:

— Тебя выгоняют из школы за прогулы, — её голос прозвучал холодно.

Паша ждал, что она будет его ругать, но она ушла.

Вот и всё. Пашка не хотел этого. Он надеялся, что Марьяна сходит в школу и всё уладит. Для неё, конечно, сделают исключение — она ведь известная артистка, гордость школы. А потом у него всё это пройдет, он перестанет сходить с ума по Алле и быть таким говном. Пашка думал, что сможет вернуться. Но, убегая в свои фантазии, он только сильнее ненавидел людей и особенно себя, каждый день немножко больше ненавидел людей, чем предыдущий.

Он открыл дверь и, выходя, неловко ударился лбом о косяк. Искры посыпались из глаз.

Быть второгодником позорно. Второгодники все — тупые, а он не тупой. И вообще, второй год проходить в школе одно и то же — это значит, упустить что-то важное в жизни, отстать на целый год от этих придурков одноклассников, просто вывалиться из поезда на полном ходу. Потерять свой маршрут навсегда.

Но какой маршрут? Зачем ему вообще школа? Чтобы в армию не забрали? Какой университет покорять? Это ему не важно. Туризм? Он не хочет работать в туризме, он хочет путешествовать сам. Какие вообще бывают нормальные профессии? Школу нужно восстановить, во что бы то ни стало, думал он. Но ещё он вдруг осознал, что пока он в школе, он раб системы. Образовательной системы, ведь школа и универ — заодно, это звенья одной цепи, фабрика человеко-роботов, производство интернет-ботов. Государственная машина по производству рабов. Рабство Пашка не переносил, он просто не мог представить, как это, получать удовольствие от подчинения, считать это нормальным, получать за это стабильный доход. И даже стремиться к этому. Пашка знал, что это — не его история, ему нужно выбраться из системы и не попасть в новую, ведь мысль об армии вызывала у него головокружение и тошноту. Но! Не окончить школу — это позор. Это для него будет — выход из системы, а для других — верх его тупизма. Не объяснишь же всем вокруг про это, про рабство?

Пашка сидел на кухне, Марат заваривал чай и будто не замечал его.

— Что мне делать?

— Зависит от того, что ты хочешь в конце получить, — Марат повернулся и поставил на стол перед ним чайник.

Пашка наблюдал, как чаинки медленно отрываются от дна чайника и плывут вверх. Вода становится рыжей и даже коричневой. «Да, конечно, нужно определить направление движения… Если я больше всего люблю читать про разные города, знаю наизусть всю Европу, я могу пойти на исторический, и тогда будет возможность реально и законно делать всё, что я сейчас делаю. Или пойти на иностранные языки? Нет, для меня языки — более прикладная штука, чем информация», — пронеслось вихрем в его голове.

— Её хотят лишить опеки над тобой, — Марат стоял к нему спиной, резал овощи для супа и ловко забрасывал их в кипящую кастрюлю.

Пушу будто окатило ледяной водой. Сейчас нужно восстановить свои позиции в школе, понял он, иначе… нет! Они не лишат его дома! Так. До конца третьей четверти ещё три недели. Первое — нужно появиться в школе.

Марьяна стояла в дверях кухни и в упор смотрела на него.

— Эм… А… ты сказала им, что я в городе?

— Конечно! Нет! Дурак!

— Спасибо…

Пашка поразился своей несмелости. Он ощутил себя трусом, малодушным трусом. Что же, ну и пусть. Пусть он боится. «Чего я боюсь? Двоек — плевать. Насмешек — плевать. Что все от меня отвернутся? Да я и так никому не нужен, я сам по себе».

— Знаешь, когда у меня всё стало получаться? — Марьяна открыла дверь в ванную комнату и смотрела, как он перед зеркалом инспектирует своё лицо на предмет новых прыщей. Он перевёл на неё взгляд. — Так вот, у меня всё стало получаться, когда я перестала требовать от себя чего-то гениального, понимаешь?

— Если честно, не совсем.

— Когда я перестала слишком многого от себя ожидать.

— Издеваешься…

Марьяна покачала головой и ушла. Паша продолжил копаться в своём лице. Он заметил, что кое-где появились красные воспалённые точки. Безжалостно он давил ногтями, но выдавливалась лишь кровь. Места расправы над прыщиками тут же набухали, лицо Пашки деформировалось в бугристую поверхность — жалкая картина. Он решил принять душ. Влез в ванну и включил воду, мыло упало в ванну и, нагибаясь за ним, он слегка поскользнулся и ударился головой о кафельную стену. На него тут же с грохотом посыпались шампуни, пена для ванны, свечки, палка со шторкой. Пашка сел, огляделся и вдруг что-то лопнуло у него внутри, он глотнул воздух ртом и заплакал. Он всхлипывал и вытирал слёзы. Вытирал слёзы и всхлипывал. Ему было так обидно, так больно в груди, а горло сжимала безвыходность и безысходность.

Он увидел Аллины глаза, смеющиеся и наглые. Её взгляд был пронзительным и точным, будто она знала всё, о чём он думает. Он боялся этого взгляда. Она расскажет всем, что он никуда не ездил, она расскажет всем, что он приставал к ней. Но это фигня, хуже всего то, что она уже, она уже всё про него знает. Как это может быть, он не понимал, но ясно ощущал её рядом с собой всё это время.

Первое — он должен выйти из дома, второе — он должен пойти в школу, третье — он должен ещё раз поцеловать Аллу.

Пашка надел трусы, серые обычные, ничего особенного, но он любил себя в них. Свободные боксеры. Ему казалось, что он выглядит в них как Брэд Пит в «Бойцовском клубе». Решительный, неостановимый. Он любовался своим телом наедине с собой. Пашка надел майку с символом силы: бьющим в лицо боксёром. Агрессия, помогающая двинуться вперед. Всего лишь толчок, всего один удар, рывок — и всё. Пашка надел свои лучшие джинсы: голубые ливайсы с двойной рыжей строчкой, он обращал внимание на детали. Сестра привезла ему роскошный бежевый свитер крупной вязки. Мартинсы, пуховик кельвин кляйн стального оттенка — они делают лучшие куртки. Волосы не укладывались, и чёрт с ними. Шапку? Взять с собой, надеть по необходимости. Есть капюшон. Надеть, снять, надеть. Открывает дверь.

Открывает дверь. Медленно. Открывает дверь. Открывает дверь, чтобы выйти. Смотрит на порог. Одна черта между полом квартиры и подъездным бетонным полом. Одна черта, расстояние в шаг. Он делал этот шаг тысячи раз. Сколько раз? Мама, дай бутерброд. Через порог нельзя прощаться! Не надо шапку, на улице не холодно! Почему я не могу пойти с вами? Вы никогда меня не берёте! Почему я всё время должен ходить в магазин? Я хочу смотреть мультики. Он вспомнил, как ежедневно делал этот шаг бездумно, неосознанно, дверь закрывалась, и он, не оглядываясь, нырял в неизвестность. Вот ему четыре года, его отправляют гулять во двор к сестре. Он сам должен выйти на улицу, она ждёт на площадке. Он идёт пешком, лифтом пользоваться нельзя, он слишком маленький для лифта. Он в валенках, они твердые, неудобные. Как вообще можно ходить в валенках? Они же не гнутся! Почему взрослые не ходят в валенках, а он должен? Он смотрит на перила, ему хочется узнать, какие они на вкус. Он прислоняется и тихонько облизывает их. Никто не заметил. Он трогает рукой беленую стену. Впервые он никуда не торопится, один в подъезде. Один.

Сейчас Паша стоит у открытой двери. Вдруг слышит, как заворчал дверной замок в соседской квартире, они выходят, они увидят. Он выскакивает в подъезд. Дверь захлопывается. Соседи медленно выходят, сначала мужчина, потом ребёнок. Санки, коляска, ещё один малыш, мама, её сумка. Мама и папа резко переругиваются, но без злобы. Всё так медленно. Паша стоит и вместо того, чтобы вызвать лифт, медленно-медленно, как в тот раз, в детстве, спускается по лестнице. Видит всё, как впервые в жизни. Перила -он помнит их вкус из детства. Он трогает беленые стены. Надписи. Сейчас всё кажется грязным, ветхим, а тогда было белым, свежим, чистым. На стенах подъезда поклонники написали признания в любви Марьяне, строчки из её песен, ругательства, оскорбления. Оскорбления… да они совсем двинулись… Ещё два пролета и улица. Но два пролета.

Между вторым и первым кто-то сидит. Кто-то волосатый, играет на гитаре свободный джаз ватными пальцами. Он поднимает голову:

— Привет!

— Привет… — это кто-то знакомый? Он не знал его.

— Ты её брат! Да?

— Да.

— Ты вернулся? Когда ты прилетел? Почему я не видел?

— Да… не важно, — Вдруг Пашка запаниковал.

Началось.

Он ощутил, как беспокойство овладевает им, дыхание становится частым и поверхностным, звуки пропадают, голова затуманивается, ему становится страшно, его охватывает ужас, что он сейчас упадет. Паника.

Глотая воздух, захлебываясь им, он бежит домой, наверх, домой, наверх, домой, спасаться, домой. В карманах пусто. В чёртовых карманах пусто! Забыл ключи. Забыл телефон. Звонит и стучит в квартиру, оглядывается, не преследует ли его патлач, долбит в квартиру руками и ногами, из квартиры напротив выходит бабка и орет на него, он не слышит. Заспанная Марьяна открывает дверь, Пашка вваливается в квартиру в совершеннейшей панике и пытается отдышаться.

Он не ожидал, что это будет так трудно. Он что — псих? Приходится столкнуться с реальностью — он не ходит в школу не потому что не хочет, а потому что уже не может. Уже не может выйти из подъезда. Весь мир считает его крутым путешественником, а он не может выйти из дома.

Марьяна набирает в гугле: панические атаки. Пашка набирает в гугле: безопасное успокоительное. Его трясёт. Он не Аллы уже боится, а чего-то другого. Марьяна звонит знакомой докторице из психушки:

— По 10 лет из дома не выходят? По 15? Да… слышала такое. Но он-то нормальный.

— Они все нормальные.

— Может, ты к нам приедешь?

— Да он не захочет со мной говорить.

— Приезжай, пожалуйста, я в следующем месяце уезжаю в Лондон, его нельзя так оставлять.

— Ладно.

Докторица — Марьянина подруга ещё со времен школы, она помогала, когда случилась авария. Марьяна очнулась после двух недель в коме. Она почти ничего не помнила, кроме ослепляющего света фар грузовика, летящего на них со встречки. Немного солнечного дня, когда они ехали в машине до… Солнце, фары… Солнечный день в ослепительных снах… а затем звенящая ясность в совершенно иной реальности. Паша ужасно завидовал Марьяне. Ему казалось: лучше бы он поехал вместо неё и умер бы с родителями в той аварии, а Марьяна бы погоревала и всё равно стала рок-звездой. Теперь же она крутая, а её братик — никто. К тому же ссыт выйти на улицу.

Докторицу звали Леной. Да, она была старой подругой, но старой она не была. Лена сидела напротив Пашки на его компьютерном кресле и заполняла своим запахом всё пространство его комнаты. От неё пахло вкусными жасминовыми духами. На ней б