если взять проповедь любви апостола Павла[117] и заменить «любовь» на «деньги», смысл возрастет десятикратно.
Ответом на ее молитвы стал запах клея. Хотя она не сразу это поняла. Не сразу смогла осознать, что решит свою задачу не раньше, чем признает, что нет никакого решения; что, если у тебя кипит работа, конечная цель не так уж важна; что вера и безверие – почти одно и то же, если ты занят привычным делом, нужным и достойным. Дороти еще не могла выразить это в словах – только прожить. Возможно, когда-нибудь она найдет нужные слова, и это принесет ей утешение.
Но как МОЖНО радоваться чему-то, когда пропал весь смысл?
– Помилуйте! При чем тут смысл? Когда я обедаю, я это делаю не во славу божию, а потому, что мне это нравится. Мир полон изумительных вещей – книг, картин, вин, путешествий, друзей – и не только. Я никогда не видел в этом – и не хотел видеть – никакого смысла. Почему не принимать жизнь такой, какая она есть?
выкидывает странные фокусы, если загнать его в угол.
– Да не верили вы, девочка моя! Верить в такое в вашем-то возрасте? Вы для этого слишком умны. Просто вас воспитали в этих абсурдных верованиях, и вы по привычке считали, так сказать, что можно с этим жить. Вы себе выстроили жизненный паттерн – простите мне этот психологический жаргон, – годящийся только для верующих, и это, ясное дело, стало на вас давить. Фактически мне всегда было ясно, что с вами творится. Скажу даже, что, по всей вероятности, из-за этого вы и потеряли память.
Вы никогда по-настоящему в это не верили,
«Кругом я вижу перемены и распад». Все теперь виделось ей иначе. Что-то случилось у нее в душе, и мир вдруг словно опустел, оскудел. Раньше в такой весенний день она бы, не задумываясь, радостно благодарила Бога за чистое голубое небо и первые цветы! Теперь же ей некого было благодарить за это, и она понимала, что ничто – ни цветок, ни камень, ни единая травинка – ничто в целом мире уже не будет прежним.
человек на грани выживания не в состоянии думать ни о чем постороннем.
но вернуться не предлагал. Вероятно, он считал ее слишком нежелательной для своей репутации – этаким постыдным скелетом, упрятанным в надежный шкаф, подальше от всех.
Она прекрасно понимала, что никогда больше не сможет по-настоящему молиться; но также понимала, что до конца своей жизни будет продолжать соблюдать обряды, в которых была воспитана. Вот и все, что осталось у нее от веры, когда-то, подобно скелету, придававшей цельность всей ее внутренней жизни.
