автордың кітабын онлайн тегін оқу Лестница в небо
Лестница в небо
( Стоящие на пределе )
Владимир Шашорин
Виктор Daroff
Эта повесть обо мне: Яне «Августе» — неблагоразумном грешнике, чьи проблемы доставили много неприятностей другим героям этой «пьесы»; об Анжеле Кристи, слепой девушке-переводчице, которая была добра ко мне, за что наказана; о Гидеоне Лонгине, молчаливом страже казематов преисподней; о Шуанг Хитоми, мудрой наставнице — она раскрыла мне тайны восточной медицины и не только; о Безликом Колдуне, адепте культа Сатаны, который избавился от своих заблуждений и потому не проклят; о Святом Николасе, смелом целителе, спасителе всех страждущих; а также о тех, кого я встречал на своём пути: Агате — милом суккубе, подружке Гидеона в любовных утехах, Бычке — неразумной клиенте адепта, и Херувиме — безвольном исполнителе поручений Всевышнего.
Владимир Шашорин, Виктор Daroff
Лестница в небо
Поучительная история о грехах и добродетелях, а также про то, как следует бороться до последнего.
Имена всех персонажей символичны: Ян (чеш.) — «Бог сжалился», Август (лат.) — «Владыка», Анжела (греч.) — «вестница», Кристи (лат.) — «Христос», Гидеон (ивр.) — «могучий воин», Лонгин (греч.) — «копьё», Шуанг (кит.) — «искренняя», Хитоми (яп.) — «девочка с особенно красивыми глазами».
Акт первый
До чего же хороша эта комната. Большая комната. Отличное местечко, чтобы устроить шумную холостяцкую вечеринку. Тем более что «девушка из торта» уже здесь. Посмотрите на неё внимательно. Она стоит на коленях перед иконой Божьей Матери и, сложив ладони перед грудью, молится о страждущих. В белом ночном халате — Анжела вообще любит всё белое, словно умеет отличать этот цвет от прочих тактильно. Её одеяние непроницаемо для взгляда, как и глаза этой девушки, подёрнутые бельмами слепоты. Но она лишена изъянов!
Я прячусь за створкой, балансируя на карнизе, облокотившись на подоконник, и безмолвно слушаю, что шепчет девушка:
— Пресвятая Владычица моя Богородица, оттесни от меня, смиренной и беззащитной рабы Твоей, уныние, забвение, неразумие и всю скверну, мерзкие побуждения от слабого моего сердца и от помрачённого ума моего; и угаси пламени страстей моих, если нечисты они. И избавь меня от лютых воспоминаний и стремлений, и от всех поступков злых освободи меня. Как благословенна от всех родов, и славится имя Твоё во веки веков… Аминь.
Перекрестившись, Анжела осторожно встаёт и зашторивает икону.
Я пригибаюсь, уцепившись за выступающее из стены бронзовое украшение кончиками пальцев, чтобы даже ощущением не выдать своего присутствия.
Открытая наружу створка возвращается в раму мановением руки девушки, щёлкает задвижка. Выждав некоторое время, я аккуратно спрыгиваю на узкий двутавр, тянущийся вдоль — когда-то он, вероятно, служил несущей опорой для балкона, ныне обрушившегося.
Тихие вечерние сумерки искажают перспективу так, что кажется, будто бы я иду по мосту в небесах, балансирую как эквилибрист: раскинув руки, то и дело, касаясь стены. Внизу клубятся тучи. Конечно же, это всего лишь туман, но ощущение «заоблачности» не исчезает.
Чернеющий впереди провал с каждым шагом становится всё больше. Но он не является путём в неизвестность. Обычная дырка, через которую я попал на карниз. Скрывавшаяся за обоями долгое время, пока однажды, гуляя внизу по скверу, я заметил, что коробка лестничного марша подходит к двутавру достаточно близко. Поэтому обои были аккуратно склеены. Не все, а только пласт, который я при необходимости возвращал обратно, как гобелен. Мне не хотелось, чтобы кто бы то ни было проник жилище Анжелы не через дверь, но через окно, как вор. Но к ней заглядывали только друзья и клиенты. Мне удавалось быть и теми, и другим. Что неплохо!
Бездумно глядя перед собой, будто кот пробираясь к лазу, я медленно повторил про себя часть молитвы, имевшей особый сакральный смысл:
— Избавь… избавь меня от многих тяжких воспоминаний… освободи меня…
Обдумывая произнесённое, я поставил кусок выцветших обоев на прежнее место, заправил отогнутый край под плинтус, и, достав клей-карандаш, несколькими мазками прикрепил к штукатурке. Единственное, что теперь могло указать на то, что обои были потревожены — это перегиб, возникший в первый раз, когда я их отогнул, чтобы пройти. Благо, он располагался высоко, под самым потолком, но освещение на площадке оставляло желать лучшего: перегиб нелегко было отыскать в переплетении паутины, плесени и теней.
На потолке висела очень древняя лампа накаливания. Мне иногда казалось, она светит тут последние лет пятьдесят, и не перегорает. Слой пыли явно указывал на этот невозможный факт.
Оглядев свою работу, я удовлетворённо кивнул, повернулся к двери и повернул допотопный включатель.
Дом, построенный ещё до Первой мировой войны, был обветшалым, но величественным, как убелённый сединами аристократ. Он, как любой старик, не позволял себя переделывать, хоть на парадных дверях, старательно заколоченных изнутри, висела табличка: «Объект на реставрации». Как следствие, все окна фронтона заложили кирпичами, чтобы ни у кого не возникало желания поселиться здесь. Увы, первый и второй этажи захватили крысы, а людям, точнее единственному человеку, вернее женщине, удалось сохранить лишь чердак.
Только задняя часть дома вместе с маленьким сквером осталась без «улучшений».
Не каждый понимает, или хотя бы подозревает, насколько дом, потерявший жильцов, обречён на медленное дряхление и умирание. Но этот упорно цеплялся за жизнь. Видимо, ради своей хозяйки.
Перед дверью её каморки я как раз и стоял, барабаня по косяку и игнорируя звонок, врезанный чуть повыше, ибо знал, что тот не работает.
— Кто там? — вопрос был приглушён слоями дерматина и войлока с обеих сторон двери.
— Предвестник осени, — громче, чем требовалось, сказал я.
— Уходи! — раздалось в ответ.
Анжела пошутила. Мне не нужно было гадать на кофейной гуще, чтобы понять это, хотя голос девушки оставался бесцветным, как всегда, не зависимо от того плакала она, например, или смеялась.
Но момент требовал серьезности — пусть и только для меня, но на то имелись обоснования. Потому с нажимом в голосе по слогам, дабы не возникло двоякой трактовки, воскликнул:
— Это я!
Последовала полуминутная пауза. Очевидно, Анжела силилась понять, кто именно. А потом прозвучало моё прозвище, ставшее вторым (или каким уже по счёту?) именем.
— Август?
Я кивнул невидимой и не видящей меня собеседнице, но промолчал, выжидая. Последовала ещё одна пауза. И вот с другой стороны двери прозвучало обвинение:
— Лжец! Ты сам знаешь, что давно октябрь.
— Конечно, знаю, — согласился я. — Ощущаю на себе: здесь очень мокро… и холодно! Прошу, впустите меня, прекрасный Ангел.
Естественно я не мог услышать, как девушка запахивает свой бархатный халат, подходит к двери, водит по ней левой рукой и нащупывает защёлку. Но я услышал, как та отодвигается, и скользнул в комнату, лишь только дверь приоткрылась настолько, что в неё могла протиснуться голова. А где проходит голова, там проходит всё тело — закон крыс. Анжела, уже привыкшая к моей порывистости, несмотря на слепоту, будучи готовой даже к такому, поэтому сделала шаг назад.
Впрочем, сегодня для излишней порывистости у меня имелся весомый повод: необходимо было Всё — с большой буквы — ей объяснить. Надеюсь, она воспримет это спокойно…
Оказавшись в комнате, я намеренно шумно и долго стряхивал зонт, мотая из стороны в сторону длинношёрстный пёс, попавший под дождь. На пол ни капли не упало. Ничего удивительного, поскольку упомянутый дождь закончился, пока я топтался на карнизе. Зонт же оставался на лестничной площадке. Закончив представление, я повесил его на рогатую вешалку для одежды и увенчал своей шляпой. Сразу же после этого я поймал кисть девушки, только соскользнувшую с дверной ручки и со словами: «Добрый вечер», поцеловал её.
Анжела, глядя слепо перед собой (и как она могла ещё глядеть?) сдержанно отстранённо прошептала:
— Здравствуй, Ян.
Но смущение девушки выдал румянец на щеках. Она подошла к столу и опёрлась на него, словно опасалась потерять равновесие от переизбытка чувств.
Я забыл упомянуть обстановку комнаты!
Изящный тонконогий стол в центре. Поверх — девственно-белая скатерть, ваза, наполненная фруктами, и тонкий бронзовый подсвечник с огарком посредине. К нему придвинуты резные стулья: парочка, друг напротив друга.
У правой стены комнаты массивная кровать. Около — маленькая тумбочка с патефоном.
Невысокий комод у дальней стены. На нём пишущая машинка, пухлая книга в жестком коричневом переплёте и упаковка листов, причём один из них заправлен под барабан. Рядом — третий стул из гарнитура.
В углу между правой и дальней стеной прикрытая дверь, ведущая на кухню.
А вешалка для одежды у входной. На ней: белоснежное пальто, болеро, плоская круглая шляпка с загнутыми вверх полями, и бежевая сумочка. Под — сапожки того же цвета.
— Вижу, гости разошлись… Но надеюсь, у тебя осталось что-нибудь для припозднившегося меня, не успевшего на праздник? — спросил я, резко поведя плечами и сбросив длинный кожаный плащ на крючок, оставшись в тёмно-сером пиджаке.
Анжела нерадостно опустила невидящие глаза.
— Праздника не было… Ты присаживайся… Угощайся пока, а я пирог принесу.
Девушка провела рукой по спинке ближайшего стула, указала на вазу с фруктами и ушла.
Я успел разгладить помявшиеся брюки, поправить скосившийся воротник белой рубашки и снять чёрные ботинки, чтобы не пачкать древний паркет уличной грязью, до того как она возвратилась с кухни, и только после этого вежливо отказался:
— Благодарю, конечно, но я не настолько голоден.
Потом обошёл стол, забрал у неё блюдо, над которым витал аромат запеченного яблока, а другой левой усадил девушку на стул, на соседний водрузился сам, подхватил из вазы яблоко и надкусил. Плод был терпким на вкус.
Анжела вытянула обе руки вперёд, неспешно взяла, предварительно ощупав, сливу, поднесла к губам, понюхала, кивнула и положила на стол.
Я извлёк из нагрудного кармана зажигалку, привстал и подпалил свечу, снова сел, улыбнулся подобающе ситуации, и сказал:
— У меня для тебя подарок.
Анжела встрепенулась, но ничего не спросила. Её реакция послужила мне руководством к действию. Я покопался в пиджаке, и достал из просторного внутреннего кармана тонкую книжицу в твёрдой серой обложке. Затем перегнулся через стол и вложил презент в ладонь Анжелы.
Девушка тронула кончиками пальцев узор по его лицевой стороне и с улыбкой прошептала:
— Божественная комедия?
Я утвердительно кивнул и, спохватившись, ответил:
— Да, именно она.
— Ты умеешь меня порадовать, Ян, — сказала девушка. — Но всё также не пойму, как тебе это удаётся… Я разве хоть раз о ней говорила?
— При нашем знакомстве, — напомнил я. — Ты обмолвилась, что хочешь её перевести.
— Ты запомнил, — она благодарно, с улыбкой, зажмурилась.
— Мне было сложно забыть такую мелочь.
— Не скромничай.
— Ладно.
С усмешкой я надкусил яблоко, барабаня пальцами по столешнице в такт музыке, звучащей в моей голове.
— Я держу в уме только самое важное.
— Девушки от тебя, наверняка, в восторге: ты совершенно не замечаешь их недостатков, — заметила Анжела.
Я задумчиво глянул на пишущую машинку за её спиной, и не нашёл, что возразить. Поэтому постарался перевести разговор в другое русло:
— Не знаю. Может быть… А как продвигается твоя работа?
Анжела поморщилась.
— Давай не будем о ней.
— Скажи, по крайней мере: плохо или хорошо? — спросил я.
— Хорошо, — сказала девушка, помолчала несколько мгновений и добавила. — «Евангелие от Иоанна» закончено.
— Объёмный труд, который я так и не осилил, — заметил я.
Анжела раскрыла мой подарок и повела кончиками пальцев по титульной странице, затем по следующей и следующей.
— Мне нравятся твои переводы.
— Благодарю за комплимент, друг мой, — не отвлекаясь от чтения, сказала она и тихо, с грустью, прошептала: — Хоть ты их и не читал…
— Вообще-то читал. Азбука Брайля далась не очень легко, но я прочёл «Откровение». Как же там, — я помассировал виски, чтобы перед глазами всплыли нужные строки, и, опустив веки, процитировал:
«Не бойтесь ничего, что надобно вам претерпеть. Дьявол будет ввергать вас в темницы, чтобы искусить. Оставайтесь тверды до смерти».
Рука Анжелы замерла на середине листа.
— Правда? — спросила она.
— Абсолютная, — кивнув, подтвердил я.
Девушка приоткрыла рот:
— Ты уже благодарила.
Мы помолчали некоторое время, пока тишина не начала действовать угнетающе. Я встал, пересёк комнату, завёл патефон, несколько раз крутанув ручку, и поместил иглу на край пластинки. Зазвучал струистый мелодичный колокольный перезвон.
— Скажи что-нибудь хорошее, Август, — попросила Анжела.
Я подошёл к ней, забрал книгу, положил на стол текстом вниз, и, взяв девушку за руку, предложил:
— Потанцуем?
Она поднялась, скромно улыбаясь, обвила тонкой правой рукой мою шею, а левой — несильно сжала правую ладонь. Я передвинул её пальцы себе на плечо, на миг ощутив удушье, и обнял девушку за талию. Мы двинулись по комнате. Она — грациозно, с прямой спиной, при этом ещё и пытаясь вести, я — неуклюже, сутулившись, и, потому что вообще не умел танцевать, в конце концов, оступился, хотя шагали оба медленно. Пришлось громко рассмеяться, чтобы скрыть этот конфуз, и помог Анжеле снова опуститься на свой стул. Патефон заскрипел. Звон колоколов унёс сознание куда-то очень далеко, разбудив воспоминания о Праге. Я не заметил, как он иссяк.
— Весёлый август, месяц летний… Твои потуги всё заметней, — прошептала Анжела, покачав головой.
Я оперся подбородком на ладонь, рассеянно посмотрел на неё и, как бы между делом, поинтересовался:
— Сегодня твой двадцать пятый день рожденья?!
Девушка кивнула.
— И двадцать пять лет ты ничего не видишь.
Это была констатация факта.
Анжела чуть заметно поджала губы. В уголках белёсых её глаз показалась влага.
— Значит, мне нужно ещё кое-что тебе подарить.
С этими словами я опустил сложенные ладони на стол и, как фокусник, развёл их в стороны. На скатерти остался лежать ограненный алый кристалл. Все манипуляции были проделаны беззвучно. Девушка ожидала.
— Перед тобой прямо, — указал я.
Она накрыла рукой небольшой рубин, и, удивлённо нахмурившись, спросила:
— Что это?
— Ключ.
— От чего?
— Дай, пожалуйста, мне один миг, — попросил я, доставая из рукава нож.
И подал его рукоятью вперёд. Улыбающаяся девушка сразу испугалась и посерьёзнела:
— Нож? — вопрос прозвучал утвердительно.
— Анжела, я намерен вернуть тебе зрение, — такой ответ был для неё неожиданным.
— Не шути так, Август, — Анжела подалась вперёд.
— Я не шучу. Ты можешь прозреть, но для этого кровь должна пролиться на кристалл.
Она стиснула рукоять ножа до побеления костяшек.
— Повтори.
В голосе девушки прозвенел металл.
— Кровью должен быть смазан камень.
— Ты дьявол? — спросила она.
— Конечно же, нет!
— Тогда зачем кровь?
— Без неё ничего не получится, — с сожалением, признался я.
Анжела подняла кристалл, не выпуская ножа, встала, обошла стол, присела на край. Поднесла лезвие к запястью левой руки. Коснулась остриём молочно-белой кожи.
Наблюдая исподлобья, я молча затушит уже почти сгоревший огарок кончиками пальцев.
— В Евангелии сказано, — задумчиво глядя невидящими глазами на свою ладонь, прошептала Анжела… и сорвалась на крик: — Не верь Лукавому!
Она резко вскочила, будто обжегшись, и рванулась к входной двери, наткнулась на неё, дернула ручку и умчалась прочь.
Произошедш
...
