Оглавление

Предисловие

«Вурдалакам нет места в раю» — волнующая история о том, как человек с уникальным даром сражается со своими внутренними демонами и внешними угрозами.

Откройте мир, где туманы Грязной Хмари сливаются с мрачной тайной Гремячего Дола. В этой завораживающей саге разворачивается эпическая картина приключений Горихвоста — оборотня, который борется за доверие и любовь своих односельчан.

Жизнь героя меняется, когда происходит жестокое убийство его последнего родственника — старого колдуна Дедослава. Князь Всеволод поручает расследование своему помощнику, безжалостному палачу Нежате. Но Горихвост не может доверить свою судьбу никому другому и принимает решение провести свое собственное расследование.

Окруженный опасностями, Горихвост сталкивается не только с людьми, но и с магическими силами, обитающими в зачарованном лесу. Особые испытания готовит ему юная амазонка Ярогнева, которая неотступно преследует его.

Сила, преданность и любовь — вот главные орудия Горихвоста в его непрерывной борьбе. Он откроет для себя тайны жизни и смерти, столкнется с воплощением зла и даже с огненным драконом, чтобы спасти свой родной Гремячий Дол. Вопреки всем преградам, он готов пожертвовать собой, чтобы защитить тех, кого любит.

Отправьтесь в незабываемое путешествие по волшебным землям с Горихвостом и ощутите его силу, его жажду мести и его желание спасти мир. Отдайтесь во власть этой невероятной эпической истории, где ставки высоки, любовь таинственна, а силы зла поджидают на каждом шагу.

«Вурдалакам нет места в раю» — книга, которая потрясет вас до глубины души и разбудит ваше воображение!

***

13 вересня лета 6248 от сотворения мира

Деревня Грязная Хмарь видела седьмой сон, когда староста Воропай вскарабкался на скамью и потянулся к потолку, где на поперечной балке-матице покачивалось обезображенное тело старого колдуна Дедослава. Руки кудесника были связаны за спиной и неестественно вывернуты из суставов. Огонь опалил густую бороду, отчего в ней появились пепельные проплешины. Стоптанные сапоги валялись в углу, голые пятки почернели от огня, разведенного на полу. На груди безумно оскалилась отрезанная голова козла, болтающаяся на вытянутых жилах, и на выпавшем языке, будто в издевку, прилипла щербатая серебряная копейка. И всюду кровь, боги родимые, сколько крови! Не поймешь — где звериная, где человечья.

Староста поморщился и заставил себя прикоснуться к висящему телу. Оно покачнуло обгорелыми пятками, потолочная матица скрипнула, натянутая веревка запела, как тетива. Воропай едва не дал деру от отвращения и страха. «Ей-же ей, вот спрыгну с этой дурацкой скамьи и сбегу к себе в избу, где уютно и прибрано — кто заметит?»

Но нельзя! Быть старостой — не одни льготы. Это еще и обязанность отдуваться за всю деревню, что бы в ней ни случилось. Люди должны чувствовать, кто их вожак. Воропай отвернулся, поджал губы, и, зажмурив глаза, принялся резать веревку.

Тело с глухим стуком обрушилось на пол. Копейка выкатилась из пасти козла и зазвенела на обгоревших половицах. Взметнулась зола в самодельном костре, так не к месту разведенном прямо посреди горницы. В нос ударил запах горелой конопли, хорошо знакомый Воропаю — из конопляного волокна была выткана и его рубаха, и порты, и грубая вотола, наброшенная на плечи и перетянутая тертой пенькой.

«Долг исполнен! — с облегчением подумал староста. — Теперь можно звать воеводу. Пусть он занимается этим злодейством. А я пальцем больше не трону этого темного колдовства. Ясно же, что волхва не просто убили, а казнили ради какого-то бесовского обряда. Может, бес до сих пор прячется где-то в подвале или на чердаке…»

Эта мысль так напугала его, что он соскочил со скамьи и со всех ног припустил на улицу. Утренняя заря едва занималась, деревенские жители только-только просыпались, зевали и протирали глаза, и лишь пастухи да гуляки провожали тревожными взглядами старосту, несущегося сломя голову к Сторожевой башне.

Багровый край солнечного колеса едва успел выкатиться на небосвод, а вся волость Гремячего дола уже трещала от слухов. Весть облетела окрестности со скоростью ветра: убит Дедослав Шиворонец, последний из рода великих волхвов, в незапамятные времена служивших Ушедшим богам. И не просто убит, а злодейски казнен то ли бесом, то ли какой другой нечистой силой, что кишмя кишит в Диком лесу.

Грязная Хмарь превратилась в растревоженный улей. Мужики и бабы пугливо выглядывали из-за заборов и перекликались: «Не видно ли вурдалака? Он ведь мстить явится, нечестивец поганый!»

В избу старого ведуна набилось столько народу, что боярину Видославу Рославичу, присланному в Гремячий дол на воеводство, пришлось самолично выталкивать непрошенных зевак. Обливаясь по́том и размахивая длинными рукавами ферязи, воевода вопил:

— А ну, вон отсюда! Куда прете? Не трогайте место убийства, дайте собрать улики. Нежата, выпроваживай всех, кто не у дела. Кыш отсюда, кому я сказал!

Пожилой воин Нежата, еле продравший спросонья глаза, огрызнулся:

— Ты, боярин, мне не указывай! Не ты мне господин.

Видослав Рославич беспомощно взглянул на князя Всеволода, затертого в угол. Князь стоял, скрестив руки на груди, и хмуро взирал на кипящую вокруг него суету. Алое корзно на его плечах смялось, пушистый мех соболей с нижнего краю перепачкался в пролитой крови, отчего начал сливаться с дорогой тканью-багряницей. Короткая русая бородка и свисающие усы задрались вверх, как будто ему не хотелось видеть грешную землю. Синие глаза потемнели, как небо перед грозой.

— Нежата, не время пререкаться. Делай, что говорят! — велел он.

Пожилой вояка стремглав кинулся исполнять поручение. Под его напором праздный народец принялся вылетать в двери, как пробка из бочки с перебродившим квасом.

— Кому мог встать поперек горла старый колдун? — сумрачно спросил князь.

— Так твоему старшему братцу, Изяславу Ростиславичу, — услужливо подсказал боярин. — Тот кудесников и их слуг разогнал по лесам. А последний великий волхв вишь где спрятался — у черта на куличках. Грязная Хмарь — почитай, самый край света. Дальше — один Шернский лес, а за лесом — нечистая сила. Люди там не живут. Тут человечьему миру предел.

Князь недовольно нахмурился, услышав про старшего брата, с которым прежде был не в ладах.

— Про Изяслава что теперь вспоминать? Его давно нет в живых, — бросил он раздраженно.

— Его-то нет, да обиды прежние никуда не делись, — возразил еще настойчивей воевода. — Изяслав-князь приказал весь род волхвов извести под корень. У Дедослава всех сыновей убили, а иные пропали без вести. Он один и остался. Не иначе, чудо уберегло.

— И что, никакой родни у него больше нет?

— Никого. Разве что суеверные бабы болтают, будто у сына его, Тихомира, родился ни человек, ни зверь, а сущий оборотень-вурдалак. То в людском виде покажется, то в волчьем. Да только кто верит бабским россказням?

— Ты, Видоша, зубы князю не заговаривай! — встрял пожилой воин. — Никакие не россказни это. Всё сущая правда. Вон, хоть у старосты спроси. Он тут с рожденья живет, все знает.

Воропай поспешно стянул с головы облезлую шапку и низко поклонился князю. Всеволод посмотрел свысока на селянина, недовольно мотнул бородой и спросил:

— Выходит, тот вурдалак колдуну внуком приходится?

— Истинно так, господарь, — затараторил селянин. — Прежде звали его Гориславом, а теперь кличут Горелым Хвостом. В Диком лесу живет, к людскому жилью носа не кажет.

— А что, Хвост этот, сильно злой? — полюбопытствовал князь.

— Злой, батюшка, ужас как злой, — еще ниже склонился староста. — Мужики говорят: обязательно явится мстить. Всех волчьими своими зубами на клочья порвет, как порвал уже прежнего барина годом назад.

— Что за барин? — поднял князь русую бровь.

Староста понял, что сболтнул лишнего, и виновато взглянул на воеводу. Видослав тут же принял князя под локоток, отвел его в сторону и запел:

— Сельцом этим раньше володел сын боярский Злоба Кривая Шапка…

— Что, так и звали его? — переспросил князь.

— Так и звали, — заверил боярин. — Год назад нашли его тело на Девичьем поле, все сильно изодранное, будто волчьим клыком. Только волки из леса к жилью не суются — боятся охоты. А про вурдалака сказывают, будто он ничего не боится.

— Верно-верно, приходит в село, будто странник, — сунулся в господский разговор Воропай. — Людей сторонится — привык к лесной жизни, совсем одичал. Лицо прячет под клобуком. Разговаривает — будто рычит. Из-под губы торчит пара клыков — желтых и слюнявых, как у бешеного пса. Глаз зеленый, мутный, недобрый. Как взглянет — так оторопь берет. Волосы жесткие, черные, что твоя шкура. На боку — меч Душебор, который покойный колдун достал из могилы на Змеиной горе. И шерсть у него везде — на загривке, лодыжках и даже ушах, только он ее не показывает.

— Если не показывает, то как ты узнал? — с сомнением спросил князь.

— Так он местный, родился тут. Мы его мальцом помним, — заверил староста. — До десяти лет бегал среди ребятишек, ничем особенным не отличался. А после твой братец, Изяслав Ростиславич, прислал слуг извести род Шиворонца. Они на нашего колдуна ополчились и семейку его перерезали. Только дед с внуком и уцелели. Дедослав обернул мальца волком и отправил жить в лес — мол, там нечисть, туда люди не сунутся. С тех пор так и живет зверем. Кроме деда, никого у него не осталось. А теперь вот и вовсе один-одинешенек. Боюсь, нападет на него кручина. Как начнет лютовать да буянить — не уймешь. Он от людей-то отвык, жалеть никого не станет.

— Да, вурдалак придет мстить, и месть его будет жестокой, — согласился с Воропаем Нежата.

— Будет вам каркать! — прервал их воевода. — Раскудахтались, словно куры. Мы нечисти не страшимся.

— Горихвост, видишь ли, не совсем нечисть, — возразил Воропай. — Это живая тварь с душой и теплой кровью.

— Что нашли-то? — перешел к делу Всеволод.

— По всему видать, бесовский обряд, — доложил Нежата, радуясь, что может показать князю грамотность в сыскном ремесле. — Уголья еще не остыли, да и дым выветриться не успел. Выходит, дело было за два-три часа до восхода, то есть после трех ночи. Покойного оглушили сзади чем-то тяжелым, вроде молота или обуха от топора. После связали руки за спиной вот этим вот пояском и вздернули на матице, как на дыбе. Руки у него, вишь, из суставов повывернулись — ох и хрусту ж, я чаю, тут было, и воплей! На дыбе всегда так, — с видом знатока пояснил он. — Дальше злодей развел под ногами костер и принялся жечь ему пятки. Судя по иссеченной спине, охаживал шалыгой со свинцовыми шариками в языках — один такой выскочил и меж половиц закатился. После взял пучок розог, поджег и огнем тыкал в брюхо. Затем зарезал козла, пустил кровь, вытянул жилы и повесил отрезанную голову бедняге на грудь. Бросил в пасть козлу серебряную копейку — наверное, чтобы откупиться от бесов. А дальше — сам не пойму, что тут было. Конопляное семя рассыпано по полу — видать, злодей жег его и пускал в горницу дым. Стало быть, жертву окуривал.

— Для чего? — удивился князь.

— Не серчай, господине, ума не приложу, — повинился Нежата. — Может, бес ради забавы потребовал?

— Без беса не обошлось! — вынырнула из-за спины старосты его жена Духаня, которой давно уже не терпелось вставить словечко. — Дедослав-волхв, царство ему небесное, хранил у себя черную книгу — большую такую, тяжелую, в деревянном окладе с позолотой и драгоценными каменьями. Ему Лесной царь, всякой нечисти повелитель, на сбережение дал. Мы всю избу перерыли — нет больше книги. Забрал ее лиходей. А в книге — колдовские письмена. Как вызывать нечистых духов из преисподней. Как напускать на селян лихорадки и мор. Наконец, как разбудить змея, что дремлет под Дышучей горой…

— Бес его и прикончил, — поддакнул жене Воропай. — Небось, волхв сам его и позвал. А нечистые духи — они такие. Не хватит сил совладать с ними — они на тебя первого и набросятся, и тогда уж пощады не жди.

— Нет, тут не бес погулял, — возразил Нежата. — Нечистый бы без молотка обошелся. Тут чья-то рука постаралась.

Тут уже воевода Видоша не выдержал, широко развел ладони в стороны и от души расхохотался.

— Полно, княже, — заговорил он, отсмеявшись. — Ты же вырос на западе, в просвещенных краях. Верят ли там в этакие небылицы?

— Там-то верят, — задумчиво вымолвил князь. — И не такое доводилось услышать.

— Наши вятичи тебе с три короба наплетут. Кстати, предка помершего колдуна так и звали: Плетун. Тот еще был завирала. Вятичи все такие, тебе ли не знать?

Внезапно уличные псы разразились неистовым лаем.

— Видно, что-то почуяли! — поднял палец к потолку Воропай.

Вслед за псами заголосили бабы. Разревелся испуганный ребенок, послышались топот и беготня.

— Вурдалак! — истошно взвыла старостиха Духаня. — Его только что видели! Через околицу перескочил.

Князь прильнул к узкому волоковому оконцу, пытаясь разглядеть, что происходит на дворе. Видоша, забыв о приличиях, навалился ему на плечи и попытался пролезть вперед. Нежата запрыгал у них за спинами — ему тоже не терпелось увидеть все своими глазами.

В этот миг сквозь поредевшую толпу протолкался незнакомец в распахнутом черном кафтане, из-под которого виднелась замызганная косоворотка, перетянутая поясом из дубленой кожи. На поясе болтался увесистый кошель, но внимание привлекал не он, а короткий меч в ножнах, рукоять которого украшал темно-зеленый самоцвет. Лицо незнакомца пряталось под глубоким капюшоном, опущенным так низко, что выглядывала одна короткая черная борода, больше похожая на двухнедельную щетину. Острый конец капюшона колыхался над головами людей, как парус над морскими волнами, да и фигура самого незнакомца походила на тощую жердь, с которой свисают чужие обноски.

Пришелец склонился над телом убитого и бережно сложил безжизненные ладони на залитой кровью груди. Голову козла он отбросил в сторону, при этом щербатая серебряная копейка звякнула и покатилась по половице. Незнакомец прихлопнул ее ладонью, поднял к темной дыре капюшона и втянул воздух ноздрями. Затем он смел несколько горстей конопли, рассыпанной вокруг кострища, и отправил их в суму, перекинутую через плечо.

— Эй, ты кто такой? Откуда будешь? — недовольно окликнул его Воропай.

Чужак сверкнул из-под капюшона недобрым глазом, распрямился, как тетива после выстрела, и быстро направился к выходу.

— Стой! Ребята, держи его! — завопил Воропай деревенским.

Печник Жихарь и бортник Пятуня, которых не смог вытолкать даже Нежата, схватили пришельца за руки и не позволили перешагнуть через порог. С его головы сдернули капюшон и развернули лицом к окну. На князя угрюмо глянули два зеленых глаза, горящих адским огнем. Незнакомец злобно ощерился, и из-под нижней губы его выпростались два желтых клыка, с которых сорвалась капля липкой слюны.

— Горихвост! Вот принесла нелегкая! — выдохнул староста.

Духаня спряталась за спину мужа и глухо завыла. Пришелец взмахнул крючковатыми лапами, и Жихарь с Пятуней столкнулись, звонко ударившись головами. На миг они потеряли хватку. Этого оказалось достаточно, чтобы оборотень вырвался и полез в узкую дверь.

— Не дайте ему уйти! — первым пришел в себя князь.

Воевода отшатнулся и закрыл лицо ладонями. Нежата бросился к выходу, дернул противника за кафтан и силой втащил обратно в горницу. Чужак зарычал от ярости, скинул с плеча суму и выудил из нее волчью шкуру. Звякнула копейка, выпавшая на пол из складок. Пушистый мех заиграл переливами в отсветах узких окошек. Оборотень набросил шкуру на плечи, ловко подскочил и прямо в воздухе совершил кувырок через голову. Миг — и изумленный князь увидел перед собой черного волка, что стоит на четырех лапах и помахивает хвостом, угрожающе щерясь и пуская слюну из клыкастой пасти.

— Пустите его, не то худо будет! — заверещал Воропай.

Ошеломленный Нежата не мог поверить глазам. Он так и застыл рядом с дверным проемом, таращась на зверя. А тот, словно издеваясь над изумленными людьми, развернулся, насмешливо помахал хвостом и неторопливо затрусил мимо стража на крыльцо.

Прошло не меньше минуты, прежде чем присутствующие пришли в себя. Воропай отдышался и тяжело произнес:

— Его нельзя трогать, когда он в волчьей шкуре. Человеком-то он еще ничего, а как обернется — зверь зверем становится.

Нежата не находил себе места: он переживал, что дал слабину и упустил беглеца.

— Может, погоню послать, Всеволод Ростиславич? — робко спросил он, едва смея поднять на князя глаза.

— Только не в одиночку, — откликнулся Всеволод. — Полоши село. С этим зверем не управиться иначе, как целым миром.

Глава 1. Вурдалак

Волк-оборотень остановился посреди двора, показал зубы и грозно зарычал. Деревенские мужики завопили и бросились удирать. Глупая псина на цепи поджала хвост, забилась в конуру и прикрыла нос лапами. Горихвост довольно оглядел свою лоснящуюся шерсть и неторопливо выбежал в распахнутые ворота.

Кажется, вурдалаку в деревне были не рады. Едва завидев его, редкие прохожие сигали в ближайшие ворота и тут же запирали их на засовы. Испуганные бабы хватали на руки детей и истошно вопили.

«И чего они меня так боятся? — подумалось Горихвосту. — Я ведь еще никого не тронул…»

Сзади послышались топот и крики — застигнутые врасплох мужики опомнились и бросились в погоню. Но черный волк считал ниже своего достоинства оборачиваться на это беспомощное мужичье. Тем не менее он все же ускорил шаг и перешел на рысцу. Однако это сыграло с ним злую шутку: едва выбежав на главную площадь села, известную под названием Утоптыш, он поскользнулся на грязной кочке и с лету въехал в вязкую мутную жижу, переходящую в стоячее болотце.

Липкий холод окутал его лоснящуюся шкуру. Горихвост высунул голову из трясины, затянутой зеленеющей ряской, и принялся отплевываться.

«Вот тебе и на! — сказал он себе самому. — Поганая лужа! Как я мог про нее забыть?»

Горихвост помнил эти места, по которым любил бегать с такими же малолетними сорванцами в прежние времена, когда были живы мать и отец. Вон там, через площадь, двор зажиточного кулака Воропая, с сыновьями которого он когда-то дрался до первого синяка. За высоким тыном из отесанных бревен с острыми верхушками слышатся голоса баб и плач младенцев — видать, его детские приятели оженились и нарожали потомства. Справа, к востоку — господская усадьба, где недавно поселился князь, невесть как оказавшийся в этом забытом богами краю. Слева, к западу — Ветхое капище, на котором когда-то волхвы приносили жертвы, пока люди не начали забывать, кому они всем обязаны.

И, конечно же, в самой середке села, недаром прозванного Грязной Хмарью — Поганая лужа, стоячее болотце, не просыхающее даже в разгар летней жары. Судя по гнилостной вони, отбивающей любые запахи, ее используют, как помойку. Остатки скисшей капусты, рваное тряпье и даже утопленные котята — все плавает в зеленовато-коричневой жиже, к которой и прикоснуться противно, не то, что залезть в нее целиком.

Горихост поспешил выбраться на сушу и самозабвенно встряхнулся, сбрасывая с пушистой шкуры ошметки помоев. И тут же получил по хребту нехилый удар жесткой палкой — кажись, даже железной. Он рыкнул от неожиданности и припал брюхом к земле, и сразу же ему на шею скользнула веревочная петля, сплетенная из прочнейшей пеньки.

Едва увернувшись, он вырвался, и еще не разобравшись, что происходит, цапнул зубами подвернувшуюся ногу в стоптанном лапте и онучах. Болезненный вопль и матерный лай подтвердили, что он не растерял волчьей хватки.

— Пятуня, он схватил меня за ногу! Щас до смерти загрызет! — заныл хриплый голос.

Тяжелая туша деревенского печника свалилась в грязь и принялась извиваться, взметая коричневато-зеленые волны. Блестящая лысина в обрамлении черных с проседью прядей сверкнула под солнцем, едва пробившимся сквозь осенние тучи. Железная кочерга выскользнула из толстой ладони и звякнула о камень. Противник поднялся на карачки и прямо на четвереньках принялся уползать, проявляя при этом сноровку, неожиданную для его пухлых телес. Однако Горихвост не собирался отпускать его просто так: он впился клыками в толстую икру, стянутую онучей и лыковыми оборами, и потащил ее к себе.

— Держись, Жихарь! — завопил второй голос, скрипучий и тонкий.

Кто-то схватил вурдалака за хвост и дернул так рьяно, что шерсть встала дыбом.

«А вот это уже оскорбление. Когда бьют — это еще понятно. В деревнях всех бьют, такие тут распорядки. Но чтоб за хвост дергать? Этого ни один уважающий себя волчище не стерпит».

Горихвост выпустил прокушенную икру Жихаря и нырнул в сторону бортника Пятуни, привычно орудующего пеньковой веревкой. Цап! — и на длинной хваталке этого чучела остались рваные отметины его клыков. Резкий, пружинистый старт задних лап, ловкий бросок на плечи противнику, веселые обнимашки передними лапами, добрый оскал и слюнявый фонтан ему в рожу — и высокая, длинная фигура Пятуни опрокинута навзничь, как жердь с пугалом в скошенном поле.

— Жихарь, прощай! Мне конец! — запричитал бортник, прижатый к земле мощными лапами волка.

Однако печник даже не отозвался. Он удирал со всех ног, забыв о размотанной онуче и рваной ране на икре.

Горихвост распростер Пятуню в грязи, для острастки порычал ему в лицо, втихаря посмеялся над тем, как тот морщится и пытается отвернуться, и обдал его вонючей слюной. «Что, не нравится? А волков за хвост дергать — это в каком уставе прописано?»

— Кончай меня поскорее! Не мучай, нечистая сила! — тоненьким голоском выл Пятуня. — Тело ты можешь задрать, но души моей не возьмешь. Она улетит к богам прямо в рай. Потому что каждый, кого кончит нечистая сила, попадает туда прямиком, и ему искупаются любые грехи!

— Не надейся! — прорычал Горихвост. — Твою душу поймает злой бес, и утащит ее прямо в пекло. Потому что таким дурням как ты в раю делать нечего. Боги прокляли этот мир. Прокляли и уплыли. Надеяться не на что!

Пятуня зажмурил глаза и вжался затылком в грязь.

— Говори, кто убил деда? — рыкнул Горихвост.

— Откуда мне знать? — извиваясь ужом, взвизгнул бортник. — Это случилось посередь ночи. Никто ничего не видал.

— И что, никто ничего не слышал? Не было криков, мольбы, зовов помощи?

— Псы заливались от лая и все заглушали. Но я думал — это их растревожил призрак.

— Что за призрак?

— Дух прежнего барина, Кривой Шапки Злобы, который бродит неупокоенным по своим бывшим владениям и ищет ту тварь, что его растерзала, — злорадно излил из себя Пятуня.

Он отважился раскрыть глаза и с вызовом пялился на Горихвоста:

— Помяни мое слово — он придет за тобой! Что ощерился? Думаешь, дух простит, что ты его затерзал?

— Что ты порешь, кого я терзал? — изумился Горихвост и отпрянул назад, давая Пятуне возможность чуть-чуть приподняться. — Я деревенских не трогаю, таков уговор.

— Вот ты ему, Кривошапу, и расскажи, — с еще большим злорадством захохотал бортник. — Все знают, что о прошлом году ты порвал его на ошметки. Разбросал куски мяса и кости по Девичьему полю — их нашли со следами клыков. А сельцо наше прикупил этот блохастый Видоша, с тех пор все беды и начались.

— Вот так новость… — удивленный Горихвост до того ослабил хватку, что Пятуня поднялся на ноги, но не сбежал, как можно было ожидать, а принялся обличать и совестить волка:

— И отпираться не думай, вранью твоему никто не поверит! — истово вещал он, размахивая длинными руками, на которых болтались слишком широкие для них рукава. — Настоящие волки из Дикого леса к нам не бегают — боятся ловцов. Волчица скорее щенка своего отдаст, чем к охотнику выйдет, а рядом с деревней и следов их никто не видал. Вот и выходит, что кроме тебя, никто боле не мог сотворить такой лютости. А теперь дух боярина возвернулся по твою душу, и пока с собой тебя не заберет — не отстанет.

— А что этот дух, прежде уже объявлялся? — озадаченно спросил Горихвост.

— Нет, этой ночью явился по первому разу, — успокаиваясь, ответил Пятуня.

— И с чего ты решил, что это прежний хозяин?

— Его ни с кем не попутаешь. Свитка на нем черная, с черепом и двумя шестоперами. Шита из полкового знамени, которое он отбил у врага. А шапка длинная, белая, со свисающим колпаком, болтается за спиной, что твой хвост.

— И в котором часу ты его видел?

— Часу в третьем. Да и видел-то я не так много. Выбралась из конопляника чья-то тень и принялась нарезать круги меж селом и избой Дедослава.

— Как он себя вел? Может, летал, завывал, или что там еще привидения вытворяют?

— Ничего он не вытворял. Все бродил и кого-то искал. Вот псы и лаяли целую ночь. Гвалт стоял — сквозь такой ничего не расслышишь.

— Вот, значит, почему деду моему на помощь никто не пришел, — с досадой шепнул Горихвост. — А я-то думаю: как же вышло, что его полночи пытали и жгли, а в деревне все будто оглохли.

— Так ведь изба Дедослава на самом отшибе. За конопляником ее не видать. Да и привыкли мы к его колдовству. Старый волхв, бывает, такого начудит, что ни в одном сне не приснится.

— А сам-то ты почему так поздно не спал? — пришло в голову вурдалаку.

— Да мы, видишь ли, в кабаке засиделись, — смущенно признался Пятуня. — Я, Жихарь, староста, кметь Нежата и княжеский конюх Коняй.

— Что за кметь?

— Старый, опытный воин, что все время при князе. Он в столичной дружине много лет прослужил, а теперь вот приехал с хозяином на нашу окраину. И, разумеется, сразу в кружало. Сначала все напились, а потом резались в шахматы. Что ни игра — то серебряная копейка. Так и ходили эти копейки по кругу, пока не пришел полоумный Лутоха. Все думали — он дурачок, вот и позвали его поиграть смеху ради. А он всех и обставил. Ну, мы, конечно, отыгрываться. Уже дело к полуночи, а вернуть своего все не можем. Так и играли до тех пор, пока ни одной денежки на руках не осталось.

— А не было ли среди них такой битой, со щербиной?

— Да, вроде была. Все Лутохе досталось. Надул нас юродивый, даром что дурень.

— И что после?

— Залили печаль доброй чаркой и пошли по домам.

— Выходит, разошлись все за час-полтора до того, как убийца вломился к волхву. Это мог быть любой, кто играл в кабаке.

— Никакой не любой, — обиделся бортник. — Говорю же: когда я выходил, то призрак уж рыскал неподалеку.

— Еще кто-нибудь его видел?

— Вряд ли. Мы столько кружек опустошили, что в небе три месяца засияло. Один только Лутоха к вину не притронулся. А когда уходил — прикупил целый мех и с собой унес. Вот и пойми его после этого.

Горихвост сел на задние лапы и задумчиво принялся расчесывать свою гриву. Пятуня помялся перед ним и смущенно сказал:

— Ты вот что, Горюня… Ты бы скинул с себя волчью шкуру. В человеческом виде с тобой разговаривать куда как сподручнее…

Горихвост встал на лапы, и тут же услышал позади хриплый возглас:

— Хвала небесам, мой дружок еще жив! Ребята, опутывай волка сетью. Пятуня, ради всего святого, отступи от него подальше. Святополк Всеволодич, не лезь вперед, мы без тебя управимся!

Рыбачья сеть с широкими ячейками взметнулась над его головой. Горихвост едва успел отскочить в сторону, как она накрыла сухой пятачок, на котором он только что стоял. Пятуня отполз к краю лужи, растерянно бормоча:

— Постойте! Давайте просто поговорим…

Но его никто не слушал. На Горихвоста уже мчался розовощекий юнец с дорогим мечом в руке. Одет парень был по-богатому: отличные сапоги из темно-красного сафьяна с вышивкой, пояс из бычьей кожи с позолоченной пряжкой, белоснежная льняная рубаха, и за плечами, как багряное знамя — княжеское корзно с золотистым соколом, несущим в когтях дубовую ветвь. Сапфировые глаза парня сверкали, а овальное лицо выражало одновременно страх и ярость, как будто он нападал на целый полк лютых бесов.

— Святополк Всеволодич, куды? Стой! Батюшка в бой не велел соваться! — завопил Нежата, пытаясь ухватить юнца за края развевающегося корзна.

Куда там! Старый кметь не мог угнаться за юношей, которому было на вид лет семнадцать.

— Княжич, стой! Княжича не пущать! — на разные голоса загомонили староста Воропай и долговязый конюх Коняй.

«Княжич? — смекнул Горихвост. — Если я его трону, князь не простит, забот только прибавится…»

Юный вояка занес меч — кажется, он на полном серьезе собирался им рубануть. Это уже не печник Жихарь с гнутой кочергой — вон он, маячит за спиной барчука, делает вид, будто душа его не ушла в пятки, а поджилки не трясутся, как тетива лука после стрельбы.

Горихвост спрятал гордость подальше и полез в пахучее болотце.

— Что, испугался? — победоносно возликовал розовощекий юнец, выплясывая на берегу.

Прислуга начала умиляться и хвалить барчука за то, как лихо он нагнал страху на такого дикого зверя. «Да ладно, леший с ней, с мелкой челядью. Они всего лишь людишки. В конце концов, кто они и кто я? Но вот матерый Нежата с рыбачьей сетью, похоже, знает, что делает. Эх, принесла же его нелегкая на мой хвост!»

Пожилой воин, и в самом деле, уверенно лез к нему вброд, нимало не смущаясь чавкающей жижи, доходящей ему уже до груди. Черная борода его хищно топорщились, взгляд синих глаз не сулил ничего доброго, а огромные, как лопаты, ладони тянулись, готовя сеть для броска.

— А может, оставить его? Ну чего он нам сделал? — робко подал Пятуня свой тоненький голосок.

— Заткнись, жердь! Он прежнего барина изодрал! — рявкнул на него толстый Жихарь и замахнулся кочергой.

«Лихо-марево! А в болоте-то, похоже, и утонуть, что хвостом крутануть!» Горихвост понял это только тогда, когда попал в самую топь. Трясина начала засасывать его с задних лап, потом, чавкая, облизала брюхо и жадно вознамерилась проглотить всего без остатка. Вскоре над зеленой ряской торчал только влажный нос да разинутая пасть, судорожно хватающая воздух.

— Смотрите, волка топит, как слепого котенка! — радуясь, верещал Жихарь.

Ему было хорошо на сухом берегу. Горихвост боролся изо всех сил, но чем больше он барахтался, тем больше погружался в вязкую липучку. «Неужели все кончено? — с горечью подумалось ему. — Сгинуть вот так, на сельской площади, под дурной смех и гогот неотесанной деревенщины? А будет ли кто-то из них искать убийцу моего деда? Найдет ли виновного? Отомстит ли? Нет, без меня враг останется целым, да еще насмехаться будет над тем, как ловко обделал он это дельце: истребил весь род Плетуновых под корень, прикончил старика-волхва, а последнего в роду отправил на дно грязной лужи…»

Ему стало так невыносимо при этой мысли, что он решил: «Нет, я еще поборюсь! Раз не выходит спастись силой, попробуем умом. Как выбраться из болота? Кто бы мне подсказал? Кто вообще это знает? Разве только болотник. Ну конечно, болотник Колоброд! Сто лет его не встречал. Где он теперь? Небось, плавает за рекой в тихих стоячих водицах. Он бы помог — стоит только позвать. Вот только как вызвать этого чешуйчатого ящера?»

Горихвост отчаянно глотнул воздуха и из последних сил прорычал:

Под водой гора, под горой — дворец.

Во дворце сидит водяной игрец.

Гусли тронет он — тут же в пляс пустись.

Царь болот и рек, мне тотчас явись!

Холодная жижа захлестнула морду и залилась в распахнутую пасть. Горихвост попытался выплюнуть тину, но захлебнулся еще больше. Дыхание перехватило, он попробовал упереться в дно, но только взмутил вокруг себя грязь. И тут же почувствовал, как его подхватывают холодные руки с перепонками на пальцах. К его пасти приложились чьи-то толстые губы и вдохнули воздух.

«Набери воздуха и не дыши!» — услышал он сквозь плеск взбаламученной воды. И тут же холодные руки с силой вырвали его из трясины и подняли вверх, над водой, обдав зеленую ряску дождем ярких брызг. Горихвост жадно глотнул свежего воздуха и задержал дыхание.

Зеленое, гибкое, похожее на большую ящерицу тело прижало его к груди, заботливо прикрыло глаза, и ухнуло куда-то вниз, в холодную темноту. Они понеслись по подводным протокам, известным лишь водяным да болотникам. Вода в них была свежей — не то что в помойном болоте. Горихвост не мог ее видеть, но чувствовал холодок чистых струй.

Болотник уносил его все глубже и глубже. Воздух в легких кончался, нестерпимо хотелось разинуть пасть и вдохнуть, а там будь что будет. Горихвост уже готов был пустить пузыри, когда зеленый ящер поднял его над речной рябью, под тусклые лучи осеннего солнца.

Как сладок может быть обыкновенный воздух! Он врывается в легкие упругой волной, бьет в нос, кружит голову! Горихвост не мог надышаться. Болотник медленно тащил его за загривок вдоль заболоченных берегов, выискивая подходящую отмель. Вурдалак поудобней устроился на чешуйчатой спинке ящера и растопырил лапы, купаясь в нагретой неярким солнцем воде.

Вот где раскинулось настоящее болотное царство. Разлившаяся река покрывала пологие берега, затопляя леса и подлески. Густые кусты и деревья торчали из воды, создавая подводные джунгли. Островки, заросшие соснами и осинами, возвышались над заболоченными низинами. Стоячие воды кишели мальками, а с глубины поднимались пузырьки, и даже думать не хотелось, что за заблудшие души могли их пускать. По ночам тут мигали загадочные огоньки, заманивая случайную жертву в трясину.

Солнце уже клонилось к закату. Его лучи пробивались сквозь серебристые тучи и золотили верхушки деревьев в Диком лесу, за которым высилась темно-зеленая громада Змеиной горы. За Девичьим полем царапали небо шатры над теремами господской усадьбы, а еще дальше выглядывала утонувшая в зелени Сторожевая башня.

С севера доносилось веселое журчание мелкой речки Змейки, которая впадала в Шерну, образуя разлив с глубокими омутами. У тихой запруды скрипело колесо водяной мельницы, его лопасти взметали ввысь тучу брызг, которые сверкали в осенних лучах, как самоцветы. Ветер сметал в воду жухлые листья, отправляющиеся в плавание вниз по течению, как кораблики под крошечными парусами.

Колоброд выволок вурдалака на восточный берег и с облегчением сбросил со спины на речную гальку. Горихвост из последних сил прыгнул, перекувыркнулся через голову и на лету скинул звериную шкуру. На твердую почву он приземлился уже двумя ногами, обутыми в стоптанные сапоги. Волчья длака — шкура, что служит оборотню для превращений — осталась в его ладонях, и он принялся вытряхивать из нее воду, разбрызгивая вокруг пахнущие гнилой тиной капли.

Болотник разлегся на мокром песке, сложил на брюшке перепончатые лапы и принялся таращиться выпученными глазами.

— Уж и не знаю, как благодарить тебя, Колоброд, — с чувством проговорил вурдалак. — Выручил ты меня, век не забуду.

— Чего тебя понесло к этим жалким людишкам? — булькнул болотник. — Сам же знаешь, у нас уговор: мы не суемся к ним, они — к нам.

— В деревне убили моего деда, — ответил Горивост. — Последний мой родственник был, больше родни не осталось.

— Волхва Дедослава? — всплеснул болотник ладонями. — Что за злодейство! Он был нашим другом. А кто и за что?

— В том-то и дело, что не разберешь. Никто ничего не видал. Убийство какое-то злое, будто бес вырвался на волю. Сначала деда мучали, вздернули на дыбе, секли розгами, жгли пятки огнем. После зарезали перед ним козла, весь пол в горнице залили кровью.

— Похоже на бесовский обряд, — заключил Колоброд. — Может, он баловался с черной книгой, да и выпустил беса?

— Ах, да, черная книга! — хлопнул себя по лбу Горихвост. — Как же я про нее не вспомнил? Лесной царь эту книгу ему на хранение отдал, думал, что у него она будет в целости. А вышло вон как…

— А сама книга на месте была?

— Похоже, что нет. Всю избу перерыли вверх дном — явно что-то искали. Раз деда пытали, значит, требовали, чтобы он выдал ценности. Если тать не дурак, то он знал, что волховская книга ценнее государевой казны.

— Лесной царь будет кручиниться, коли узнает, что книга пропала.

— Я за Лесного царя всех на клочья порву, — с чувством сказал Горихвост. — Лучше мне в пекле сгореть, чем его огорчить. Ты вот что, Колоброд… Удружи мне еще разок! Передай царю от меня низкий поклон. А про книгу пока ничего не говори. Я ее поищу — может, она где затерялась? Чего зря лесную братву будоражить?

Колоброд недовольно булькнул и хлопнул перепончатыми ладонями.

— Прямо сейчас и пойду! — решительно заявил Горихвост и принюхался к ветру, который нес со стороны села запахи коровьего навоза и свежего сена.

— С тебя только что чуть было шкуру не сняли, — возразил Колоброд.

— Верно, — почесал голову Горихвост. — Что ж, дождусь ночи. В темноте деревенщина носа из-за заборов не кажет, от каждой тени шарахается.

— Поплыли-ка отсюда поскорее, — беспокойно оглядываясь, предложил Колоброд. — Места тут нехорошие. В тутошнем омуте завелась водяница — какая-то странная, будто не наша. Откуда взялась — ума не приложу. Еще год назад ее не было, а теперь тут живет. С нашим братом не знается, держится сама по себе. Не станем ее баламутить, а то кто знает, что у нее на уме?

Внезапно над омутом у слияния двух речек показалось туманное марево. Солнечные лучи осветили золотистый нос ладьи, на котором высилась резная фигура деревянной русалки. В руках статуя держала масляную лампу, отсвечивающую призрачным огоньком. На широкой скамье, застланной узорным ковром, сидела молодая женщина в длинном белом платье без пояса. Блеклые, выцветшие волосы густой волной падали ей на груди и прикрывали лицо.

— Водяница! — забеспокоился Колоброд. — Убираемся подобру-поздорову!

Горихвост с удивлением вгляделся в приятеля. Тот никогда никого не боялся: стоило явиться опасности, и он уходил на дно, выудить с которого его не сумел бы и самый заядлый рыбак. Однако сейчас болотник заметно тревожился и суетился.

Ладья выплыла из туманного марева. Последние лучи солнца выглянули из-за верхушек елей и пронзили насквозь и лодку с ковром, и ее хозяйку. Горихвост увидел за спиной водяницы речную рябь и золотую дорожку, упавшую на воду.

— Взгляни, она прозрачная, — успокоил он приятеля. — Это видение. Водяница не настоящая!

— Еще какая настоящая, — булькнул болотник. — Уж я-то знаю, можешь поверить.

Видение начало тускнеть и растаяло в воздухе. Порывы ветра развеяли последние клубы марева. И тут же спину Горихвоста ожег тяжелый, холодный удар. Перед носом его просвистел конец железной цепи, какими сельские жители обычно приковывают лодки к причалу. Еще взмах — и железная цепь обрушилась ему на плечи.

Горихвост зашипел от боли и отпрыгнул в сторону. Злобно оскалившись, из-за спины к нему подбирался немолодой толстый мельник с обрывком цепи в волосатых руках. Русая борода его изогнулась, будто крючком. Добротный мятль за плечами развевался от ветра. Плащ был пошит не из грубого конопляного волокна, обычного для деревни, а из дорогой парчи, в какой ходили одни богатеи. Пронзительные голубые глаза мельника сверкали, а прямой мясистый нос раздувался, как у коня. Миг — и грудь Горихвоста снова ужалил тяжелый конец лодочной цепи.

— Ты что творишь, олух? — вскричал вурдалак. — Совсем страх потерял? Вот я тебе щас кишки выпущу!

И он ощерился, показывая клыки. Обычно этого хватало, чтобы застращать темную деревенщину, но толстый мельник и не думал пугаться. Его приземистая фигурка подобралась и рванулась вперед. Цепь закрутилась над головой и запела, рассекая тучу речной мошкары, роящейся над головами.

Горихвост отскочил на песчаную косу, вдающуюся в речную гладь. Под сапогами захрустела мокрая галька. А мельник уже набрасывался на Колоброда и охаживал цепью его рыбий хвост с острым шипом на плавнике.

— Горюня! Оборачивайся волком! Куси его, негодяя! — завопил болотник, топорща длинные, как у сома, усищи.

— Ох, не ко времени это! — ответил ему Горихвост. — Нельзя мне в волчьем обличье драть деревенских. Запрет!

А мельник, не обращая внимания на их перепалку, уже обматывал Колоброда цепью и волочил его за собой. Горихвост сбросил с плеча переметную суму и достал из нее волчью шкуру.

— Ну погоди, сейчас ты у меня запоешь! — мстительно ощерился он.

Журчащая Змейка вертела колесо водяной мельницы за невысоким холмом. Горихвост не успел опомниться, а опутанный сетью Колоброд уже бултыхался у ветхих стенок деревянной запруды, вода из которой вращала лопасти колеса. Мельник деловито прицепил сеть к железному штырю, торчащему меж лопастей. Колесо натянуло сеть, подняло ее верх, прошло полный круг и обрушило Колоброда обратно в воду.

— Ты чего меня бултыхаешь? — завопил болотник. — Отпусти! Слышишь?

Однако мельник и не думал прислушиваться к его крикам. Он орудовал ловко, со знанием дела. Вращающееся колесо окунуло болотника в речку, на несколько мгновений скрыло его в воде, а после выволокло на воздух и опять понесло ввысь.

— Я тебя знаю. Ты — мельник Курдюм, — задыхаясь от брызг, проговорил Колоброд. — Ну поймал ты меня, что поделать. Чего тебе надоть?

— Зачем подпустил ко мне водяницу? — злобно осклабившись, задал вопрос Курдюм.

— Больно мне надо. Не подпускал я к тебе никого, — шевеля рыбьими усами, проурчал Колоброд.

— Как же не подпускал? — деловито продолжил допрос мельник Курдюм. — Она у меня в заводи плещется. На колесе играет. От ее забав то жернов с оси слетит, то лопатки потрескаются.

— Не знаюсь я с ней. Не наша она, не лесная, — судорожно забил хвостом Колоброд, которого мельничное колесо в очередной раз шлепнуло о воду.

— Значит, будем запираться? — осведомился Курдюм. — И я не я, и лошадь не моя?

Он схватил лодочное весло и принялся охаживать Колоброда по бокам. Зеленые чешуйки со шкуры болотника так и посыпались в воду.

— Признавайся, нечистая тварь! — орал хриплым голосом мельник. — Как извести водяницу?

— Не знаю я! — сипло вопил Колоброд. — Клянусь Миростволом, не знаю!

— Ты водяной, и не знаешь? — хищно наседал мельник.

— Не водяной я. Болотник! — пытался возразить Колоброд.

Но Курдюм, видимо, не чувствовал тонкой разницы между болотниками и водяными. Его весло продолжало сверкать в лучах низкого солнца, с глухими шлепками опускаясь на хвост и всклокоченную гриву Колоброда.

— Горюня, теперь твой черед меня выручать! — заголосил болотник. — Этот недоумок с меня чешую спустит!

Такого стерпеть Горихвост уже не мог. «Как же так? Колоброд меня выручил, а я его брошу? — подумал он. — Что про меня лесная братва скажет? Но как же запрет? Ведь нельзя мне задрать человека в волчьем обличье, иначе я в людской вид не вернусь. Эх, была не была, пугну только этого мельника, а царапать не стану!»

Он прыгнул вверх и на лету натянул волчью шкуру. На землю он встал уже четырьмя лапами.

Увидев здоровенного черного волка, мельник на миг обомлел, пробормотал под нос: «батюшки святы, вот это чудище!», однако тут же взял себя в руки, отшвырнул прочь весло и схватился за цеп для обмолота зерна. Резкий взмах длинной рукоятью — и деревянное било на болтающемся ремне задело торчащее волчье ухо.

Вурдалак свирепо ощерился, рыкнул и бросился на противника. Мельник взвизгнул и рванул наутек. В этот миг колесо в очередной раз окунуло болотника в воду, и тот заголосил:

— Да сколько же можно? Горюня, отцепи меня наконец!

Горихвост задержался и бросился к Колоброду. Курдюм тем временем забрался на крышу мельницы, спустился к колесу по наклонному скату и изо всех сил огрел вурдалака по спине тяжелым билом. У Горихвоста в глазах померк свет. Перед помутившимся взором поплыли темные пятна, заиграли оранжевые сполохи и лиловые искры.

— Ну, чего ты? Отвязывай! — возмущенно заныл Колоброд.

— Погоди! Он мне чуть хребет не сломал… — переводя дух, рявкнул вурдалак.

— Прокуси ему шею. Чего нюни разводишь? — распорядился болотник.

Бах! — и било цепа обрушилось на колесо рядом с черепом Горихвоста. Деревянная лопасть разлетелась на щепы, обдав морду грязными брызгами, смешанными с молотой древесиной.

— Он и меня так заденет. Куси его! — завизжал Колоброд.

Горихвост бросил болотника бултыхаться, вцепился зубами в край крыши и с трудом втянул свое тело на выщербленную черепицу. Мельник отмахнулся от него цепом и полез к коньку, виднеющемуся на самой верхушке. Они оказались вдвоем на гребне крыши, лицом к лицу: ощерившийся черный волк с разъезжающимися в стороны лапами и маленький толстенький человечек с пухлыми ладонями, сжавшими длинный цеп. Удар — и осколки дробленой черепицы брызнули Горихвосту в нос. Сжавшийся ком черных мускулов, прыжок — будто щелкнула выстрелившая пружина — и лапы волка опрокинули человека. Курдюм покатился по склону крыши, не удержался на краю, и рухнул вниз, как мешок сырой муки. Хлопок, облачко взметнувшейся пыли, глухие стоны и жалкие причитания — мягкая посадка, приземление прошло успешно.

Цепляясь когтями за черепицу, Горихвост съехал к краю, перескочил на ровную крышу сеней, юркнул к крыльцу, и по ступенькам, со всеми удобствами, спустился на двор. Курдюм валялся перед распахнутой дверцей курятника и горестно охал. Мимо него носились переполошенные куры. Возмущенный петух с огненным черно-красным опереньем гонялся за ними, пытаясь навести порядок.

Вурдалак опрокинул навзничь попытавшегося подняться толстяка, придавил лапами к драной рогоже, расстеленной перед курятником, и показал ему клыки.

— Ой, не рви меня! Я сдаюсь! — истошно взвопил мельник. — Ради богов всего света, не убивай!

— Боги тебе не помогут! — оскаливаясь еще больше, рыкнул Горихвост.

— Я сделаю все, что захочешь! Стану твоим верным другом. Буду служить тебе не за страх, а за совесть. Только не убивай!

— Видали мы таких друзей, — осклабился Горихвост.

— Моя мельница — в твоей полной власти, — завыл Курдюм, жмурясь. — Живи, сколько хочешь. Я знаю: тебе нужно прятаться от людей, иначе с тебя шкуру спустят. У меня будешь, как в кладовой у Ярилы — сюда посторонние не суются. Тебя никто тут не побеспокоит. Свожу тебя в баньку, попарю как следует, а после накормлю и напою от души. Угощу белыми калачами — таких даже в городе не сыскать, у меня одного хлеб из белой муки.

— Хлеб из белой муки? — осел назад Горихвост. — Это мне в самый раз. Это именно то, что мне нужно. Ладно, если услужишь — помилую. Для начала отцепи болотника от колеса. А то слышишь, как он голосит? До сих пор бултыхается. За что ты его так?

Сеть из тонкой пеньки слетела с железного крюка. Колоброд ударил о речную рябь хвостом, высунул из воды мокрую гриву и с жаром выкрикнул:

— Я тебе это припомню!

— Проваливай! — напутствовал его мельник.

Болотник нетерпеливо ухнул и скрылся в воде. Горихвост проводил глазами его гибкую зеленую фигуру, которая извивалась на фоне неглубокого речного дна. Несколько ловких маневров — и Колоброд выплыл в устье маленькой Змейки, впадающей в полноводную Шерну.

— Он не станет мне мстить? — с беспокойством спросил Курдюм.

— Только если сунешься в его владения. Они за Шерной, в заболоченной низине, — ответил Горихвост, уже успевший сбросить с себя волчью шкуру.

— Туда только самоубийца полезет, — с дрожью в голосе пролепетал толстяк.

— А нападать на вурдалака кому взбредет в голову? Ты что, бессмертный? Или в герои решил записаться?

— Это я со страху, — признался мельник. — В ближнем омуте завелась водяница. Вредит мне каждый день. То катается на колесе, то сети рвет, то моченую коноплю раскидает. Житья от нее не стало. Уж и не знаю, как от нее избавиться. Я как увидел болотника с волком — ну, думаю, нечисть гуляет! И все на мою бедную голову. Если я их не порешу, то совсем меня со свету сживут. Вот и кинулся, сломя голову, а у самого душа в пятках.

«Как давно я не ел свежего хлеба! В Диком лесу хлеб не пекут. А оборотню-вурдалаку без него не обойтись: хлеб — еда исключительно человеческая. Без него можно вконец одичать, и тогда к людям возврата уже не будет».

Горихвост с удовольствием вдохнул запах теплой поджаристой корочки из целой корзины, что мельник, не скупясь, выставил на широкий стол в горнице. Курдюм хозяйничал основательно, не торопясь.

— А хозяйка-то у тебя есть? — осведомился Горихвост.

— Была, — вздохнул тяжко Курдюм. — Да в прошлом году померла.

— Соболезную. А что с ней случилось?

— Утопла. Не зря говорят: водяной с каждой мельницы дань возьмет.

— Так нет в этих краях водяного, кроме болотника.

— Зато водяница имеется!

Мельник склонился над его ухом и с жаром зашептал:

— Уж ты, Горислав Тихомирович, уважь меня, помоги, ради всего святого!

— Ого! Ты, я вижу, еще не забыл, как меня по-человечьи звать.

— В деревне и батюшку твоего помнят, и деда, царствие им обоим небесное. На тебя одного вся надежа. Только ты и в лесу живешь, с нечистью знаешься, и на селе бываешь. Помоги мне вывести водяницу из омута, иначе она и меня приберет. Чует сердце: не успокоится водная девка, пока меня не утопит.

— Боюсь, не у того ты просишь помощи, — сочувственно проговорил Горихвост. — Я водянице не приятель, как с ней сладить — не ведаю.

— Зато ты с Лесным царем знаком, — продолжал горячо шептать мельник. — Лесной царь над всей нечистой силой владыка. Попроси у него совета — может, он что подскажет?

— Лесной царь нам — как отец, — согласился Горихвост. — Случись какая беда — все к нему идем челом бить. Ни одному из лесной братии он не откажет, всех примет и ласково выслушает. Если бы боги все еще жили на небе — то и среди них не нашлось бы такого правдивого государя.

— Ну а мне к нему ходу нет, — горестно всплеснул пухлыми ладошками Курдюм. — Наша деревня под великим князем, а не под лесным государем. Не откажи, Горислав Тихомирович, заступись за меня. А я тебе такую знатную баньку истоплю, какой ты отродясь не видал! И одежку тебе подарю побогаче: будешь ходить, как жених на свадьбе. Только спаси, умоляю! Сживет меня со свету водяница, как пить дать, сживет!

Какое это наслаждение — пожить немного по-человечески! Горихвост уже сто лет не был в бане. В его волчьем логове только каменный очаг в углу — тут не до чистоты. А на мельнице и банька в отдельном срубе, и парная с вениками и нагретыми полками. Вот что значит: людское житье.

Вурдалак невольно задержался на пороге тесного и темного сруба, прокуренного еловым дымом.

— Смелее, не сваришься! — подбодрил его мельник.

Горихвост вжал голову в плечи и неуверенно переступил через порог.

— Ох, и отвык же я от людского жилья! — пожаловался он. — В лесу — воля, беги куда хочешь, а вместо крыши — небо над головой. А здесь все такое тесное, как в ловушке. Потолок того и гляди плечи придавит.

— Мой потолок сам боится, что ты снесешь его своей лохматой башкой, — рассмеялся Курдюм. — Вон как вымахал, жердь лесная! Сколько в тебе росту? Небось, три аршина?

— Куда там? От силы два с половиной, — ответил Горихвост, опасливо пригибая голову.

— А кажешься выше. Видать, от того, что совсем отощал. Вона, кожа да кости, и укусить не за что. Ничего, я тебя от души угощу — на моих харчах быстро отъешься. Сейчас разведу жар, как в пекле, и все хвори-немочи из тебя мигом выйдут.

Курдюм раздул огонь в каменном очаге. Дым наполнил тесную клеть, на бревенчатых стенах заплясали багровые отсветы пламени. Горихвост закашлялся, но мельник отодвинул дощечку, прикрывающую волоковое оконце, и дым устремился на улицу.

Ох, и хорошо же валяться на полке, когда тебя от души парят дубовым веником! Горячо, больно, но хорошо. С Горихвоста сошло семь потов. Курдюм то и дело окунал веник в ушат с пахучим травяным варом и обдавал раскаленные камни квасом.

— А что это у тебя на загривке? — приговаривал мельник, нещадно хлеща его спину. — Звериный пушок? Баня сделает из тебя человека!

— Погоди! Дай передохнуть, — взмолился Горихвост.

— А не желаешь ли пивка? — похохатывая, предложил Курдюм. — У меня свеженькое, только-только созрело.

Гость и глазом моргнуть не успел, как Курдюм приволок из амбара бочонок — такой же пузатый, как и его хозяин — и выбил пробку. Пенное пиво хлынуло в деревянные кружки. Мельник подал его на медном подносе, начищенном до зеркального блеска.

Горихвост припал к кружке. Холодная пена хлынула ему внутрь, и его разгоряченные кишки зашипели, как раскаленные камни, на которые льется вода. Глаза сами собой выпучились, в нос ударил запах легкой горчинки и дикого хмеля.

— Не халтурить! Ложись на живот! — по-хозяйски командовал Курдюм, держа над ним медный поднос с кружками. — Сейчас еще три разочка пройдемся тебе вдоль спины, и станешь как новенький.

Горихвост и в самом деле чувствовал себя так, будто заново родился. Он осел в прохладном предбаннике, завернувшись в белую простыню, и размяк, отдыхая душой. Курдюм подал ему стопку чистой одежды. Горихвост сомкнул веки, его одолела лень, однако обновки были такими богатыми, что у него загорелись глаза. Он встряхнулся и натянул исподние порты из конопляного волокна. Поверх них — еще одни, но эти — льняные и крашеные в глубокую, будто морское дно, синеву. Рубаха, и снова льняная, с косым воротом, белая, на груди и спине — красный травный узор. Пояс из бычьей кожи с железной пряжкой. На плечи — вотола из толстой шерсти, какие носят все деревенские жители, но у Курдюма и она расшита травами, будто боярский наряд. И в довершение картины — сапоги, новенькие, на каблуках, один нарочно подогнан под правую ногу, другой под левую. И как раз Горихвосту впору.

— Давненько я такой чистой одежки не надевал, — блаженно щурясь, проговорил он.

— Пойдем вечерять. Солнце село, уж и укладываться пора, — позвал мельник.

Гостя успело разморить, пока Курдюм бродил по бесчисленным постройкам своего двора на берегу запруды. Наконец, хозяин вернулся с огромной бутылью мутного самогона и с грохотом водрузил ее на стол. Зеленый глаз Горихвоста сверкнул дьявольским пламенем.

Самогоночка! Как давно я тебя не пробовал! В Диком лесу кто ж меня угостит? Эх, Курдюм, широкой души человек!

Волшебный напиток оказался настоян на перечной мяте и листьях смородины. Хозяин налил, не скупясь, медную чарку с рельефными львиными головами на выпуклых боках. Горячий глоток скатился по горлу в желудок, устроив пожар. Тушить пожар Курдюм предложил малосольными огурцами, щедрыми ломтями копченого сала и жареной на вертеле олениной.

Горихвост смаковал пахучее сало и мысленно сравнивал его с лесной зайчатиной, которую он варил в котле в своей дикой землянке. Зайчатина — лучшее, что он мог добыть на природе, вся остальная еда была гораздо скуднее. Нет, все же нельзя не признать: деревенская жизнь сильно выигрывает по сравнению с лесной.

А хозяин уже наливал по второй. Они звонко чокнулись краями чарок — за здоровье хозяина, за доброго гостя, за Лесного царя, за то, чтобы люди и нечисть не воротили нос друг от дружки, за все хорошее, что есть на белом свете, и, наконец, за вечную и нерушимую дружбу. Языки развязались, и пошла болтовня обо всем, что на ум взбредет.

— Никогда б не подумал, что покорешусь с вурдалаком, — шелестел мельник, обнимая бутыль, как подругу. — Любопытство меня распирает, да стесняюсь спросить. Вот, к примеру, касаемо женского полу. Тебя на кого больше тянет: на баб, али, может быть, на волчиц?

— Дурак! — рявкнул сгоряча Горихвост.

— Чего сразу: дурак? — обиделся мельник. — Я же со всей душой. Не могу видеть, как ты томишься один-одинешенек. Кто же еще пособит, как не верный дружок? Хочешь, подыщем тебе ладную сучку? Такую, с которой забудешь обо всех печалях.

— Вот себе ее и оставь. Я тоже в дружбе толк понимаю. Не стану у приятеля любовницу уводить.

— Ты только шепни мне, Горюня! — не слушая, придвинулся к нему Курдюм. — У нас на селе и бабы, и суки — все, чего только душа пожелает. Вот про конюха, допустим, болтают, будто он до кобыл сильно охоч. И по ночам, когда никого рядом нет, он лезет к кобыле в стойло, подставляет сзади стремянку, и…

— Заткнись! Не хочу дальше слушать! — мотнул головой Горихвост.

— Как знаешь, дело хозяйское. Просто имей в виду: чего бы ни захотел — все можно устроить, — доверительно шепнул мельник. — А на меч твой взглянуть можно?

Гость выудил Душебор из сумы, с которой не расставался даже в сильном подпитии. Темно-зеленый самоцвет, вделанный в рукоять, заиграл в отблесках масляной лампы.

— Неужто и впрямь колдовской? — изумился Курдюм. — Из могильника на Змеиной горе?

— Он самый, — заверил его вурдалак.

— Чудеса! — всплеснул руками хозяин. — А чего ж ты его в ход не пускаешь?

— Что ты! Меня родные односельчане и так за человека не принимают. А если я сгоряча кого-то прирежу? Тогда мне среди людей вовсе не жить. Я даже не достаю его, чтобы в соблазн не впасть.

Горихвост потерял чаркам счет. В конце концов, выпитое начало проситься наружу, и Курдюм выпустил его на двор. Синие сумерки сменили прозрачный вечер. Небо затянуло тучами, сквозь которые проглядывал серебряный рубль луны. Не заботясь о хозяйском имуществе, Горихвост пустил струйку на гладкие булыжники, которыми были вымощены дорожки между мельницей, амбаром и хлевом. Ясный месяц заливал двор умопомрачительным светом, и по старой привычке захотелось повыть.

Горихвост натянул порты, кое-как застегнул пряжку ремня — почему-то она никак не хотела застегиваться, хотя дело вроде нехитрое — и в полный голос затянул песню дикой печали.

«У-у-у! Е-э-э!» — разнеслось над окрестностями, залитыми призрачными лучами. Курдюм мячиком скатился по ступенькам крыльца, схватил его подмышки и потащил в дом.

— Замолчи, ради всего святого! — горячо зашептал он. — В деревне не знают, что ты у меня. Услышат — придут по твою душу с вилами и топорами, тогда нам обоим несдобровать.

— Пусть приходят! — заплетающимся языком гаркнул Горихвост. — Я их на кусочки порву! А после в муку смелю на твоих жерновах. Ты мне поможешь?

— Помогу-помогу, — бормотал Курдюм, затаскивая его на крыльцо. — Только сейчас отдохни. День был тяжким. Ляг на лавку и спи. Я тебе постелю.

— Спать? В такую душевную ночь? Ты рехнулся! — едва ворочал языком Горихвост. — Пошли в деревню, к бабам и мужикам. Повеселимся, песенки попоем!

— Вот они спустят на тебя псов — тогда и повеселишься, — бормотал Курдюм, пытаясь запихнуть его в низкий дверной проем. — А как привяжут к столбу и костер разведут под хвостом — так и песенки запоешь.

— Да ладно тебе сгущать! — радостно заревел Горихвост, расставляя в стороны руки и цепляясь за дверные косяки. — Мы с деревенскими — дружки не разлей вода. Они полюбят меня, вот увидишь.

— Мертвого мож и полюбят, а живого — уж очень я сомневаюсь.

— Полюбят, коли увидят, на что я способен! — гомонил Горихвост, отказываясь пролезать в дверь. — Вот сделаю ради них что-то такое… что-то большое… что они сразу охнут и все поймут…

— Глупость большую ты сделаешь…

— Нет, не глупость! А подвиг! Да, подвиг! Если б ты только знал, друг мой Курдюм, на какие подвиги я способен!

— Уж в этом я не сомневаюсь. В сильном подпитии ты и на подвиг способен, и на любую другую дурь. Сначала проспись, а после решишь, как дальше быть.

— Я уже решил! — заявил Горихвост. — Иду на деревню, немедля! Дела у меня там кой-какие…

Он вырвался из цепких объятий Курдюма и выкатился в распахнутые ворота на поле, залитое лунным сиянием.

Глава 2. Призрак

14 вересня

Если б вы знали, как тяжела жизнь вурдалака в первобытном лесу! Тогда не смеялись бы над Горихвостом, который брел, сильно пошатываясь, в сторону Грязной Хмари. Путь его лежал через Девичье поле, медовые травы на котором уже были скошены. Справа, у берега тихой Шерны, высились грозные истуканы Ветхого капища. В темных провалах между ними сверкали загадочные огоньки, как будто какой-то тайный идолопоклонник и теперь устраивал ночные гулянки в честь богов, давно покинувших этот мир. Слева мычала скотина на господской усадьбе, где отдыхал новый князь, присланный на нашу голову из столицы. Вот чего не жилось ему в своих городских теремах, в надежной кремлёвой крепости, среди бояр и прислуги? Какой черт понес его на край света, к Дикому лесу, где гуляет нечистая сила?

Деревенские избы пускали в небеса струйки дыма, которые тянулись ввысь и смешивались с темными облаками. За ними мелькали светильники в стрельницах Сторожевой башни, что стояла у кромки леса и охраняла покой людей. Там теперь жил воевода Видоша, новый хозяин села — еще один начальник, леший побрал бы их всех. От Сторожевой башни до одинокой избы Дедослава тянулось широкое конопляное поле — еще не убранное. Толстые стебли конопли тянулись на полтора человеческих роста и были похожи то ли на лес, то ли на хитрый лабиринт, в котором легко затеряться и забыть, кем ты был, пока не вошел сюда.

Но настоящий лес вставал темной громадой еще дальше — к югу, за селом. Вот где угнездилась нечисть! Гориховост знал это лучше всех — лес давно стал его домом. Мельница Курдюма стояла от него далеко, на берегу мелкой Змейки, что тихо журчала, впадая в Шерну. Подданные Лесного царя редко забирались в такую даль, особенно после того, как владыка людей заключил с царем ряд — не соваться друг к другу. Никому и в голову не придет, что на мельнице прячется вурдалак.

Но сейчас ноги сами несли Горихвоста к деревне, на отшибе которой темнела изба его деда. Он нарочно не стал прятаться в коноплянике, густой стеной окружавшем село. Вместо этого он попер напролом, выбрав тропу между деревней и господской усадьбой. Через околицу он перемахнул, не доходя до Сторожевой башни, и во весь рост, не скрываясь, двинулся по главной улице, освещенной в этот ночной час одним только месяцем, робко выглядывающим из-за туч. Сонные псы мигом повскакали и принялись рваться с цепей, заливаясь испуганным лаем.

В приземистой избушке кузнеца Валуя глухо стукнула заслонка, которой загораживали волоковое оконце. В темном проеме прорубленных бревен мелькнули чьи-то перепуганные глаза — кажется, это любопытный подмастерье Шумило осмелился высунуть нос. Горихвост лихо рявкнул на него, физиономия тут же исчезла, заслонка со скрежетом встала на место.

— Сидите, не рыпайтесь у меня! — прорычал вурдалак. — Думаете, я вас боюсь? Нет, господа хорошие! Это вы должны меня бояться! Я, волчище, явился из Дикого леса по ваши души! Что, затряслись поджилки? И правильно! Я свирепый и страшный! У-у-у!

Протяжный вой разнесся под темными тучами, едва подсвеченными серебристым сиянием. Цепная собака Валуя заткнулась, жалобно заскулила и спрятала хвост в глубине конуры.

Главную площадь Горихвост почуял загодя — от нее несло запахом гнилых помоев. На этот раз он осторожно обошел стороной Поганую лужу, стараясь не угодить в вязкую топь. Ладный дом старосты прятался за высоким забором из тесаных бревен. Труба белой печи коптила небо прозрачным дымком, щекоча ноздри теплым запахом дров. Большая семья Воропая еще не ложилась — на дворе кто-то тискал гармошку, извлекая из нее сиплые звуки. Бабский голосок жалостливо пел про нелегкую женскую долю.

— Эй, Воропай, а ну, вылезай! — заорал Горихвост, подпрыгивая и хватаясь за острые верхушки бревен.

— Кто там? Чего надоть? — ответил дрожащий, с хрипотцой голос старосты.

— А чего, просто так нельзя в гости зайти? — загоготал вурдалак. — Может, я подружиться хочу?

— Проваливай подобру-поздорову! — ответил дрожащий голос. — Лесные страшилища нам не друзья!

— Ах, я страшилище? — хмель ударил Горихвосту в голову, зеленые глаза полыхнули звериными огоньками. — Тогда отвечай, тать, отчего у твоего забора следами убийцы воняет?

— Какими еще следами? — осмелел Воропай, на помощь которому из избы выбежали сыновья и зятья.

— Коноплей так и разит! — гремел Горихвост.

— Так ведь у нас всюду тут конопля, — растерялся мужичок. — Мы и дерюгу из нее делаем, и пеньку плетем. Я на ужин конопляную кашу ел и конопляным маслом ее приправлял.

— Это не та конопля! — обличительным тоном взвопил Горихвост. — Тут жженым семенем пахнет.

— Кому придет в голову жечь конопляное семя? Что за дурь? — подал голос мужик.

— А под моим дедом жгли! — рассвирепел вурдалак и начал тяжело переваливаться через забор.

Однако остро заточенные верхушки бревен чиркнули его по животу, словно предупреждая об опасности. Сума с волчьей длакой, переброшенная через плечо, зацепилась и не пускала вперед. Горихвост попытался ее распутать, но руки спьяну не слушались и вытворяли что-то не то.

— А ну, сгинь отсюда, нечистый! — тонким голосом заверещал Воропай и хлестнул его кожаным пояском. — Пшел вон с моего двора!

Горихвост вцепился в порванный ремешок и дернул его на себя. Староста испуганно выпустил пояс из рук, схватил с лавки гармошку и изо всех сил запустил ее в Горихвоста. Тяжелая гармонь ударила того по голове, отчего он покачнулся и рухнул с забора обратно на площадь. Рваный пояс остался в его кулаке.

— Лихо-марево, так ты драться? — рассерженно выкрикнул Горихвост. — Ну, погоди у меня! Я за тобой вернусь! И гармошку твою забираю. Она, чай, дорогая. На всей деревне только у старосты такая и есть.

Он поднял гармонь из травы, усеянной козьим горохом, и растянул меха. Инструмент жалобно пискнул и выдохнул горестный стон. Горихвост прошелся крючковатыми пальцами по кнопкам и двинулся вдоль по улице, во весь голос распевая:

По деревне шастает пьяный вурдалак.

Раздирает заживо мужиков и баб.

Ты не бойся, миленький! Подходи, дружок!

Прямо мне на зубки. Становись в кружок!

Гармонь при этом издавала ужасную трескотню, от которой, казалось, последние листья облетали с деревьев.

— Эх, что-то мне не играется! — пожаловался Горихвост яблоньке, свесившейся из-за забора. — А ведь я в детстве умел. Может, настроения нет?

И он двинулся к краю села, голося и рыча на перепуганную деревенщину, боязливо выглядывающую из окон.

Одинокая изба колдуна виднелась на отшибе, на лысом холме, хребет которого возвышался над конопляным полем. Мертвый Дедослав лежал на широкой лавке у дальней стены. Догорающий свечной огарок торчал поверх сложенных на груди ладоней. Его пламя отбрасывало пляшущую тень на неподвижное лицо, как будто натертое воском. В горнице, уже прибранной после убийственного беспорядка, было пустынно. Скрип половиц резал слух среди ночной тишины.

Горихвост подошел к деду и тихонько погладил его ладони. Пламя свечи колыхнулось, ребристая тень на стене подскочила, как человек, превращающийся в неведомого зверя. Пришелец смущенно отвернулся, чтобы не дышать на мертвого водочным перегаром. Ему стало неловко за то, что он явился к покойнику пьяным.

Навалившись, он столкнул с места старинный сундук, стоящий в углу. Скрежет и грохот ударили в уши, вспугнув ворону, упорхнувшую с чердака. Под сундуком обнаружилась деревянная крышка лаза с железным кольцом. Там, в земляном подвале, скрывался погреб, в глубинах которого был устроен ледник. Кучи снега в углах не таяли даже в разгар лета — Горихост еще помнил, что дед хранил там свежее мясо и молоко.

Он распахнул крышку погреба и стащил тело Дедослава на лед.

— Полежи пока тут, — бормотал Горихвост, засыпая мертвеца снегом и ледяным крошевом. — Одни боги знают, когда этим олухам придет в голову сложить тебе краду. Если их не надоумить, то могут и не догадаться. Я бы сам сделал, как ты учил меня в детстве. Но кто мне позволит?

Стылая влага подпола пробирала до костей. Горихвост быстро озяб и поспешил выбраться наружу. За стенами горницы завывал ночной ветер, но тут было заметно теплее. Лестница на чердак обветшала настолько, что деревянные ступени под ногами грозили в любой миг обломиться. Он вскарабкался под наклонные своды крыши и принялся шарить ладонями по сторонам.

Если бы не острое зрение, которым наградил его лес, то в этой кромешной тьме трудно было бы что-то разглядеть. Пришлось зажечь факел, обмотанный тряпкой и смоченный в горючей смоле.

На чердаке никто и не думал убираться — тут все оставалось перевернуто вверх дном, как будто неизвестный злодей отчаянно что-то искал. Старинный поставец валялся на боку, беспомощно задрав пару сломанных ножек, а ветхий сундук разевал крышку-пасть, будто голодный зверь, вознамерившийся заглотить добычу. Даже пауки не шевелились в порванной паутине, ошметки которой густыми нитями свисали с потолка.

— Куда ты мог спрятать ведовскую книгу? — бормотал Горихвост, тыча факелом в зияющее нутро сундука. — Ты один ведал, чего она стоит…

За чердачным оконцем сиял тихий месяц. Деревня вдали затаилась, створки ставень сжимались, как стиснутые зубы, в окнах — ни огонька.

— Рыться поздно — здесь все до меня перерыли! — заключил вурдалак и спустился на лестницу.

Однако хмель еще не успел выветриться из его головы. Он неловко качнулся, и шаткая ступень под его сапогом проломилась. Горихвост сорвался и с грохотом обрушился на дощатый пол. Переметная сума, с которой он не расставался, свалилась с плеча. Испугавшись, он принялся судорожно шарить рукой по углам, и в этот миг ему на загривок обрушился удар тяжелой дубины.

— Вот тебе, бесов злыдень! — заверещал скрипучий голос старосты Воропая. — Зачем сунулся к людям? Сиди в лесу, среди нечисти — там тебе место!

— Лихо-марево! Что ж меня все бьют и бьют? — замычал Горихвост, поднимаясь на колени. — Что я такого вам сделал?

— Старого барина кто изодрал? Кто режет скотину? Кто детишек пугает?

— Снова мне этот барин! Я его едва знал. А скотину пастух стеречь должен — нечего на меня свою вину переваливать. И детишек вы сами пугаете: веди себя хорошо, не то придет вурдалак из лесу и заберет. А зачем мне чужие дети? У меня что, своих забот мало, чтобы еще ваших оглоедов себе на шею вешать?

— Да от тебя разит, как из бочки! — не унимался староста. — Как же ты не поймешь: не нужны людям пьяные вурдалаки! А чтоб до тебя побыстрее дошло, вот тебе еще разок!

И он снова огрел Горихвоста дубиной. Вурдалак зарычал от злости и яростно выкрикнул:

— Больно ты смелый, когда дубина в руках! А вот я накину звериную шкуру и рявкну как следует — посмотрим, как ты тогда запоешь.

Однако Воропай был мужик не промах: он резво прыгнул и отсек Горихвоста от угла, в который залетела сума с волчьей длакой.

— Зачем ты вообще приперся? — выкрикнул Горихвост. — Это моя изба. Я должен ее унаследовать!

— Как бы не так! — возразил Воропай, размахивая перед его носом дубиной. — Ты подданный лесного царя, а наше село под великим князем. У нас мир людей, у тебя царство нечисти. Брось царя, отрекись от поганого леса — тогда и получишь право на жизнь середь людей.

— Как ты смеешь? — зашелся от ярости Горихвост. — Я ради Царя всех на клочья порву!

И он рванулся на старосту, не думая о защите. Воропай успел засадить ему дубиной в грудь, но Горихвост не обратил внимания на боль-ломоту. Ладонями он вцепился старосте в горло, повалил его на пол и принялся душить. Воропай отчаянно вырывался и пытался вывернуться. Оба покатились по обгорелым доскам, изо всех сил валтузя друг друга.

Староста едва мог отдышаться и на последнем дыхании хрипел:

— Зря стараешься! Не жить тебе среди людей!

— Не тебе решать! — злобно отвечал Горихвост, прижимая его к остаткам кострища.

— Кому, как не мне? Я староста! Я за весь мир в ответе.

— Есть и над тобой начальство.

— Кто же?

— Хоть боярин, а хоть и великий князь.

— Попадись только им в руки — они не станут волынить, как я. Мигом отправят тебя на тот свет!

Воропай наконец извернулся, сбросил с себя Горихвоста и отцепил его руки от горла. Вурдалак так низко склонялся над старостой, что рыжеватые волоски мужицкой бороды забились ему в рот, и теперь он с отвращением отплевывался.

— Говори, кто убил моего деда! — велел Горихвост. — Не то разорву, и пусть будет, что будет!

Воропай оттолкнул его и отскочил к двери, но распахивать ее не стал, а задержался перед порогом.

— Убивца мы и сами пока не нашли, — сипло выдавил он из себя. — Князь поручил розыск воеводе Видоше и своему сторожу Нежате, но они меж собой не ладят и все время лаются. Однако кой до чего они доискались. Дед твой висел на дыбе, руки вывернуты, запястья связаны пояском. Нежата дознался, что тот поясок принадлежал Лутохе, деревенскому дурачку. Лутоха весь вечер сидел в кабаке и играл с нами в шахматы. Обыграл всех в пух и прах, а у меня выиграл серебряную копейку, что я берег на обновки внукам. Копейка была приметной, с обгрызенными краями и щербинкой поверх копьеносца. Так вот, эту копейку я видел во рту у козла, которого зарезали над Дедославом. Я прибрал ее. Вот она, смотри сам!

И Воропай протянул Горихвосту маленькую серебряную монетку. Горихвост осторожно забрал ее, стараясь не коснуться грубых мужичьих пальцев, почерневших от въевшейся земли. Воропай тут же отдернул ладонь, будто боясь, что вурдалак ее сцапает.

Монетка и в самом деле казалась убогой — битой, кривой и щербатой. Края ее были срезаны, отчего она приобрела форму не кружочка, а семечки. Поверх всадника, разящего змея копьем, виднелась глубокая вмятина, как будто ее кусал медведь.

— Это она? — с недоверием спросил Горихвост.

— Она и есть, — подтвердил Воропай.

— А где сам Лутоха?

— С прошлой ночи никто его не видал. Целый день искали. Похоже, в бега ударился. Кто бы мог подумать, что этот нищий юродивый способен на такое злодейство!

Внезапно ушки Горихвоста навострились. Он услышал на крыльце смутные шорохи, не похожие на порывы ночного ветра.

— Ты что, не один? — с подозрением спросил он.

— Когда пришел сюда — был один, — отозвался Воропай. — Но ты такой бедлам поднял, что все село всполошилось.

— Эй, волчище! Не трожь старосту, иначе шкуру спущу! — послышался с крыльца знакомый, с хрипотцой голос княжеского дружинника.

— Это кто кого трогает? — рявкнул в ответ Горихвост. — Видел бы ты его дубину!

— Отпусти его! — не унимался Нежата.

Рядом с дружинником шушукались сыновья Воропая. Громче всех слышался голос старшего, Головача. Кто-то растянул порванную гармошку, брошенную на дороге — она тоскливо пожаловалась на судьбу.

— Нежата, посторонись! — запыхтел на крыльце голос розовощекого княжича. — Дай мне сразиться с волчком!

— Не время храбриться, Святополк Всеволодич, — попытался унять юношу опытный воин. — Этот зверь может старосту изодрать, а уж тебя и подавно. Князь мне этого век не простит.

— Я его сам задеру! — пискнул юноша. — Вон у меня какой меч!

Горихвост от души расхохотался и сквозь закрытую дверь закричал:

— Нежата, пусти его ко мне! Мы по-приятельски потолкуем. Может, княжич научит меня уму-разуму? Мы в лесу звери темные, неученые…

— Не шути так! — горячо зашептал Воропай. — Скоро все село соберется, как бы клеть не подпалили. Тогда нам обоим живыми не выйти.

— Как бы рад был убийца, если б избу вместе с нами спалили, — ощерился вурдалак. — Нет покойника, нет следов пытки, нет свидетельств. И последний родич больше не отомстит. Только я ему такой радости не доставлю.

— Эй, волчище, сдавайся! — неуверенно крикнул с крыльца воевода Видоша. — Мы избу окружили, тебе некуда деться!

Горихвост кинулся к волоковому оконцу и со скрипом выдернул из узкого проема деревянную доску-заслонку. На дворе, залитом лунным светом, мелькали призрачные тени. Силуэты людей с косами и цепями в руках сновали меж овином и хлевом. Из-за гряды колотых дров, аккуратно уложенных вдоль забора, выглядывала остроконечная шапка бортника Пятуни. За ломаной телегой блекло сверкнула лысина печника Жихаря.

— Не уйти тебе! — зашептал за спиной Воропай. Его рыжая с проседью борода затряслась, как в лихорадке. — Давай выйдем по-доброму, тогда, может, тебя и помилуют.

— Помилуют, как же! — желтый клык вурдалака блеснул в лунном свете. — Моего батюшку с матушкой так помиловали, что костей не осталось. А теперь вот и дед на леднике остывает. Видно, тоже помилованный.

— Так не мы это! — карие, глубоко посаженные глаза Воропая забегали по сторонам. — Владыкой Родом клянусь, это не наших рук дело.

— Чьих тогда?

— Лутошкиных! Все улики на него указуют.

— Зачем Лутохе убивать старого колдуна? Да еще мучать его перед смертью?

— Так ведь черная книга пропала. Мы весь дом обыскали — ничего не нашли. Этот хитрюга не такой дурачок, каким кажется — даром что в шахматы всех обыграл. Он себе на уме. То и дело заводит разговор об ушедших богах. Врет, будто они вернутся, и устроят над всеми ужасный суд. Каждого спросят, кто как вел себя, пока их не было, и каждому воздадут по заслугам. Он и требы им ставил, и в старых книгах копался — все надеялся вызнать, как их обратно позвать. Один шут знает, что ему взбредет в голову. А в черной книге — всякое колдовство. Как звать бесов из преисподней и прочая лихомань. Дед твой ее никому не давал, и даже взглянуть на нее не позволял. Говорил, будто Лесной царь ему эту книгу на сохранение отдал, и случись что — с него будет спрос. Вот Лутоха и мог глаз на нее положить, чтобы наколдовать невесть что.

— Если виновен Лутоха, то я вытрясу из него правду, даже если он у черта на рогах схоронится. Однако просто так я уйти не могу, — возразил Горихвост. — Мне улики нужны! Копейку ты мне уже отдал. Теперь пояс найти бы.

— Он давно у тебя! — бегающие глазки Воропая остановились и выпучились.

— Как так? Что ты мелешь?

— Ты его у меня из рук выдернул, когда на заборе висел. Я тебя им хлестнул.

Горихвост огляделся по сторонам. Его переметная сума валялась на куче соломы в углу, между сундуком и грубым деревянным чурбаном. Неприглядный, потрепанный поясок торчал из нее, как змеиный хоботок.

Горихвост хлопнул себя по лбу и расхохотался:

— Ох, и растяпа же я! Сам его сунул в сумку. Хмель в голове еще бродит, ум за разум зашел. Это, выходит, он самый?

— Как есть он! — истово затряс головой Воропай.

Приземистую дверь, сбитую из т