Ари, на свете нет ничего прекраснее минуты, когда я должна была начинать петь. Я чувствовала, что толпы людей ждут этого с той же страстью, что и я. Клянусь, это было сильнее нашей сумасшедшей любви в волнах Эгейского моря. Они, Ари, желали меня всегда, даже тогда, когда ты отрекся от меня. Если бы ты что-то смыслил в великом искусстве, которое называется «театр», ты бы понял, что такое свести с ума двадцать пять тысяч зрителей за один вечер. Они
сума, слушаямое пение. Наверное они понимали, что когда я пою «Норму», я пою о себе. Порой мне кажется, что моя жизнь повторяет ее скорбную судьбу. Ари, я так же, как и она, не жила, а служила Великой Любви. И так же пожертвовала всем. Я ненавижу тебя, Ари. Ты заставил меня убить зародившуюся во мне жизнь. Если бы он родился, ты бы не ушел к Жаклин. Даже если бы ушел, он остался бы со мной. Я проклинаю тебя, Аристотель Онассис. Боги, наши греческие боги отомстят за меня»
Тыне верил, что я могу умереть от любви. Знай же: я умерла. Мир оглох. Я больше не могу петь. Мое горло онемело. Я не знала, что этот дар так хрупок, что он не может вынести испытаний. Ты уничтожил мой голос так же, как уничтожил меня. Будь проклят тот день, когда ты пригласил меня и Менегини на яхту. И то мгновение, когда ты, перелив мое шампанское в свой бокал, выпил его до дна со словами: «Вот судьба великой Каллас»
Я вам советую сначала завоевать Италию, а потом приехать к нам», — сказал один из дирижеров Метрополитен-опера. «Если я завоюю Италию, я к вам уже не вернусь», гордо произнесла Мария
