Ари, на свете нет ничего прекраснее минуты, когда я должна была начинать петь. Я чувствовала, что толпы людей ждут этого с той же страстью, что и я. Клянусь, это было сильнее нашей сумасшедшей любви в волнах Эгейского моря. Они, Ари, желали меня всегда, даже тогда, когда ты отрекся от меня. Если бы ты что-то смыслил в великом искусстве, которое называется «театр», ты бы понял, что такое свести с ума двадцать пять тысяч зрителей за один вечер. Они слушали меня, затаив дыхание, а потом раздавался гром аплодисментов, гул голосов. Я не различала лиц в зале — я плохо вижу, но я слышала восторженные возгласы. Сейчас у меня нет и этого…»
Как можно так предать меня, зная, что я осталась совсем одна: без семьи, без ребенка, без друзей».
Тыне верил, что я могу умереть от любви. Знай же: я умерла. Мир оглох. Я больше не могу петь. Мое горло онемело. Я не знала, что этот дар так хрупок, что он не может вынести испытаний. Ты уничтожил мой голос так же, как уничтожил меня. Будь проклят тот день, когда ты пригласил меня и Менегини на яхту. И то мгновение, когда ты, перелив мое шампанское в свой бокал, выпил его до дна со словами: «Вот судьба великой Каллас».
как толпы людей сходят сума, слушаямое пение. Наверное они понимали, что когда я пою «Норму», я пою о себе. Порой мне кажется, что моя жизнь повторяет ее скорбную судьбу. Ари, я так же, как и она, не жила, а служила Великой Любви. И так же пожертвовала всем. Я ненавижу тебя, Ари. Ты заставил меня убить зародившуюся во мне жизнь. Если бы он родился, ты бы не ушел к Жаклин. Даже если бы ушел, он остался бы со мной. Я проклинаю тебя, Аристотель Онассис. Боги, наши греческие боги отомстят за меня».
«Ари, — молча взывала она к нему, — ты отрекся от меня, от нашей огромной любви. Ты знаешь, ты видел,
Поверь мне — это чисто деловой брак, мне Джеки нужна. Я люблю и буду любить только тебя», — говорил Онассис Марии.
встречался с самой известной женщиной в мире — вдовой президента Кеннеди Жаклин.
Онассис потом говорил ей: «Я горжусь тобой, я увидел тебя в новом свете». К ее огромной радости он сказал, что хочет провести с ней месяц на борту «Кристины». Мария была счастлива, опять блеснула надежда.
Минуту она смотрела в пол, потом подняла руку, прося о тишине, и затем, гордо вскинув голову, дала мне знак начать сначала. Она пела второй раз тот же пассаж, и на этот раз все получилось. Я слышал, как в зале всхлипывали люди. Я сам не мог сдержать слезы. Какое фантастическое мужество. Фантастическое! В этом вся Каллас».
И вот в тот вечер премьерного спектакля ее голос дал сбой и сорвался на «до» третьей октавы.