Ева идет хмурая, зажав книги под мышкой, и палочкой ведет по заборам. Треск раздается на всю Дачную улицу.
Чуть ли не вдоль всей Дачной тянутся деревянные заборы, и вдруг попалась Еве железная ограда. Пышно разросся за оградой молодой ельник, засыпанный снежком. Дом двухэтажный, с террасой из разноцветного стекла.
Ева даже остановилась. Если из террасы в красное стекло смотреть, то снег будет красный, как от пожара. Дивно!
Ева делает крюк по Дачной улице. Это тихая улица, дома прячутся за заборами в чаще высоких мохнатых пихт. Дачная улица оживляется только вечером, после семи, – городская молодежь собирается здесь на гулянье. Ходят медленно, по двое, по трое, а то и целыми группами взад и вперед. А днем – ни души.
На носу стоит человек. У самого борта стоит и смотрит вниз. Толстый, в черной шубе. Воротник поднят. Двумя руками придерживает на голове котиковую шапку.
Ева обрадовалась, что хоть один пассажир нашелся.
– Послушайте, – кричит Ева сквозь шум ветра, – откуда это льдины взялись на реке?
Толстяк оглянулся. Лицо широкое, как блин. Смотрит на Еву с удивлением.
– Вы что? – кричит в ответ. – Пассажирка?
– Да.
– Одна едете?
– Да.
– А я думал, что, кроме меня, больше нет пассажиров.
Ева подошла поближе и спросила с опаской:
– А вы где сели?
– В Перми сел.
Слава Богу, в Перми – значит, чужой.
– А куда вы едете? – спросил толстяк.
– До Нижнего.
– Мне тоже до Нижнего надо. Только скажу я вам, голубушка, что до Нижнего мы с вами не доедем.
– Почему же не доедем?
– Смотрите, как льдом затирает. Пароход в затон идет, а нас высадят поблизости на берегу. Никого на пароходе не осталось, кроме нас двоих.
