Во-вторых, Ева не должна ходить ни в кинематограф, ни на вечеринку, ни на каток – никуда, пока не исправится.
Большая соборная площадь вся в снегу. На крестах белокаменного собора черными точками сидят вороны. Если пройти через площадь, а потом по Нагорной у
На носу стоит человек. У самого борта стоит и смотрит вниз. Толстый, в черной шубе. Воротник поднят. Двумя руками придерживает на голове котиковую шапку.
Ева обрадовалась, что хоть один пассажир нашелся.
– Послушайте, – кричит Ева сквозь шум ветра, – откуда это льдины взялись на реке?
Толстяк оглянулся. Лицо широкое, как блин. Смотрит на Еву с удивлением.
– Вы что? – кричит в ответ. – Пассажирка?
– Да.
– Одна едете?
– Да.
– А я думал, что, кроме меня, больше нет пассажиров.
Ева подошла поближе и спросила с опаской:
– А вы где сели?
– В Перми сел.
Слава Богу, в Перми – значит, чужой.
– А куда вы едете? – спросил толстяк.
– До Нижнего.
– Мне тоже до Нижнего надо. Только скажу я вам, голубушка, что до Нижнего мы с вами не доедем.
– Почему же не доедем?
– Смотрите, как льдом затирает. Пароход в затон идет, а нас высадят поблизости на берегу. Никого на пароходе не осталось, кроме нас двоих.
Ева приш
? – еле слышно спрашивает Ева.
– Пришло ему возмездие… Убили его…
получила телеграмму: твой папа… твоего папу…
Каждая самая тоненькая веточка унизана белоснежным пушком. Ветер ни одной пушинки не сдунет
Счастье еще, что табель подписывает бабушка, а не папа.
