Оглавление

Пролог

Серые стены, маленькое окошко над головой, до которого не достать как ни старайся, даже если встать ногами на эту ужасно неудобную кровать и вытянуть руки вверх. Я открываю глаза, чувствуя лёгкую слабость и головную боль, окольцовывающую череп невидимым нимбом. Хочется спать, но я слышу шаги в коридоре и усилиями воли заставляю себя сесть — скоро будут гости.

Дверь — единственная в этом слабо освещённом месте — открывается. Внутрь заходит девушка в белоснежном халате, толкая металлическую тележку перед собой. Запакованные шприцы на салатного цвета клеенке, которые меня совершенно не пугают, блистеры и пустой стакан со стоящим рядом кувшином. Вода в нем идёт волнами, пока тележка доезжает до моей койки.

— Вы уже проснулись? Как спалось? — я улыбаюсь.

— Неплохо, но кровати здесь оставляют желать лучшего.

Девушка хихикает, попутно заполняя шприц каким-то раствором. Я спокойно протягиваю руку, позволяя игле проткнуть кожу и лекарству через сине-зелёную змейку вены растечься по организму. В это время предпринимаю тщетные попытки прочитать имя на бейджике, который как на зло все время подпрыгивает, не давая мне это сделать. За мной пока не закрепили какую-то конкретную медсестру, поэтому они меняются, как иголки в шприце, но у всех одинаково приветливые лица, и иногда мне думается, что это одна и та же постоянно перекрашивает, наращивает и обрезает волосы

— Скоро придёт доктор с хорошими новостями. — Мария, кажется, медсестру зовут так, заканчивает процедуру и подаёт мне стакан. — Смею заверить, что больше вам не придётся спать на этой страшной кушетке!

Я ещё какое-то время наблюдаю за действиями девушки, ее худенькими руками, а потом уже без зазрения совести разглядываю саму Марию: темные длинные волосы, собранные в пучок, правильные черты лица, зелёные, почти изумрудные глаза. Она красивая, даже можно сказать слишком. Таким не место здесь, среди подобных мне.

— Надеюсь, меня не отвезут в общую? — осторожно интересуюсь я. Мария отрицательно качает головой, что не может не радовать.

— Освободилась тут одна комнатка, вам она точно понравится! Ну, все, остальное вам расскажет доктор Флейд.

Я провожаю Марию взглядом и снова остаюсь одна. Достаю из-под подушки тетрадку, ручку и записываю все, что произошло сейчас. Об этих записях не знает никто, кроме меня. Я их скрываю, но, если вдруг кто-то увидит, я не сильно расстроюсь. Просто этим людям очень повезёт, ведь только так они смогут узнать о моем прошлом, причинах того, что сейчас мое тело пребывает в клинике номер 17.

«Освободилась»… Это слово здесь имеет какой-то темный, печальный оттенок. Отсюда никого не выписывают, а если палата неожиданно опустела — означает лишь одно: кто-то наконец стал свободен от оков этой органической оболочки, душа покинула свою тюрьму и отправилась бродить по свету, не обремененная больше никакими оковами человечества. Прекрасное состояние!

Из раздумий меня вытягивает стук в дверь. Трехкратный. Только один человек во всем этом заведении стучится так.

— Войдите!

— Доброе утро.

Том Флейд — мой личный психотерапевт. Как же иронично, что меня лечит человек с тем же именем, которое принадлежало тому, кто и свёл меня с ума. Точнее, все говорят, что я сумасшедшая. Ну, пускай и дальше верят в это, я не против.

— Мария сказала, что меня переведут в другую палату, это правда? — я изучающе смотрю на Флейда.

— Все верно. Сегодня после обеда ваши вещи перенесут туда. Вы рады?

Натягиваю милую улыбочку и киваю. Мне не нравится доктор Флейд. Нет, он может специалист и хороший, но как человек довольно жуткий. Мужчина читает меня словно открытую книгу, и моя маска добропорядочной девочки с треском рушится от одного его взгляда. Как же раздражает! Разве я для этого столько лет тренировалась держать свой образ, выступала в театре, чтобы теперь вот так с треском провалиться? Ну уж нет, занавесу еще долго стоять открытым.

— Вам идёт белый цвет.

— Спасибо. А вам не идут темные очки. Совершенно. — продолжаю улыбаться. Врач приподымает уголки губ, подражая мне, но выходит у него это из рук вон плохо. Мне кажется, что он вообще не умеет улыбаться. И это в свои сорок!

— Может, вы и правы. — он неуверенно ведёт плечами. Мне сложно общаться с людьми, когда я не вижу их глаз. — Давай немного поговорим?

— О чем же?

Глупый вопрос. Я прекрасно знаю, о чем он хочет со мной побеседовать. За последний месяц я слишком много разговаривала с его коллегами, чтобы мой вопрос уже стал обычной формальностью. Я все равно не расскажу больше, чем до этого, уж точно не ему.

— Поговорим о мечтах. У вас же она есть, да? Я вот хочу накопить много денег и переехать со всей своей семьей на море. В маленький домик на берегу, рыбачить, загорать и больше ни о чем не думать, кроме того, что я больше хочу на ужин: форель или дорада.

— Спешу вас огорчить, но форель не живет в соленой воде.

— Правда? Вот жалость! — Флейд раздосадовано всплёскивает руками. Мне сложно понять: наигранно или же он по-настоящему расстроился. — Но о чем же всё-таки мечтаете вы?

— Я хочу стать свободной.

Я решила не врать. Зачем мне придумывать, если это все бессмысленно: одна ложь наложится на другую и в конце концов я сама запутаюсь, что правда, а что нет.

Мужчина ходит от одной стены к другой, отмеряя расстояние шагами. Я в первый день тоже так делала — всего 15 шагов. У доктора их, естественно, получило меньше, ведь я ему едва по плечо.

Он, видимо, ждет пояснений моим словам, но я молчу. После лекарств меня ещё больше клонит в сон, поэтому говорить особого желания не имею. Если надо, пусть спросит сам. И, словно услышав мои мысли, Флейд прерывает тишину:

— Что для вас свобода?

Я сижу в позе лотоса. Моя короткая белая ночнушка в таком положении еле доходит до середины бедра. Мне нравится вопрос доктора. Если меня и спрашивали об этом раньше, то все без исключения сразу начинали убеждать, что когда я поправлюсь, то обязательно выйду отсюда и стану абсолютно вольна в своих действиях. Не знаю, какой пункт в этой лжи забавляет больше: про выход, — для людей в белых ночнушках это место — последняя станция жизни — или же их интерпретация свободы. Для каждого это понятие своё и мне досадно наблюдать, как все слова, не важно кем сказанные, подгоняют под общее мнение.

Вопрос Флейда на одну ступеньку поднимает его в моих глазах.

— Мне сегодня нехорошо, поэтому можно я лучше послушаю вас?

— Конечно. — отвечает доктор.

Он самый взрослый психотерапевт из всех, которых ко мне присылали. Помню, однажды, еще в самом начале моего лечения пришёл совсем молодой, от силы старше меня лет на семь, и в руках у него была тоненькая книжечка, оказавшаяся брошюркой с основными приемами психологии. Я ее ненадолго одолжила, правда, сам врач об этом не знал и до сих пор не знает.

Беглое чтение дало мне очень многое. Я стала намного лучше в игре, придуманной мной же, что вела с каждым из мозгоправов и в которой ни один из них пока не выиграл.

«В случае отказа пациента начинать общение или отвечать на какие-либо вопросы:

1. Выстроить доверительные отношения с пациентом помогает рассказ о собственной точке зрения на данный вопрос…»

Самый первый пункт в брошюре — все безоговорочно следуют ему. Когда я это вычислила, то решила сама подводить собеседника к заветному правилу. При этом мы часто менялись ролями: я внимательно слушала, в нужных местах соглашалась, а после ставила итог. Врачи тогда светились от счастья, думая, что превосходно справились со своей задачей. Вся истина доходила до них только дома, после чего все как один отказывались от меня. Честно, не понимаю почему? Мне казалось, что после разговоров со мной им становилось легче…

Глава 1

Вино запрещено, но есть четыре «но»:

Смотря кто, с кем, когда и в меру ль пьет вино.

При соблюдении сих четырех условий

Всем здравомыслящим вино разрешено.

Омар Хайям

Прохладный ветерок майской ночи. Он мягко проходится по коже на щеках, шее, развеивает волосы, заползает под короткую толстовку в зелено-белую полоску. Пахнет запоздало цветущей сиренью и яблоней. Я смотрю в небо, на одинокий серебряный круг, немного откушенный с левой стороны, делаю глубокий вдох, позволяя легким обжечься забытой свежестью воли. Вот она — жизнь! Где-то наверху, в открытых окнах шумят люди, которых можно вычислить по невыключенному свету. С близлежащей дороги слышно гудение и рёв машин, их бесконечную гонку со временем, запретами, судьбой… Я наслаждаюсь всем этим, прикрыв глаза. Так давно я не чувствовала эту легкость в теле, эту вседозволенность, и даже осознание, что все будет длиться лишь одну ночь, меня не останавливало.

Отец в командировке, а мать вызвали на внеплановое дежурство, отчего та забыла запереть меня в комнате. Я живу в очень консервативной семье, у которой на первом месте учёба, и на втором, и на третьем… А в наступившую пору экзаменов все только усугубилось. Я встаю в пять, привожу себя в никому не нужный человеческий вид и сажусь за учебники. Мой стол уже больше походит на место работы безумного учёного на грани изобретения века: разбросанные листы, книги с миллионом цветных закладок и пометок, исписанные дьявольскими символами тетради, полная мусорное ведро закончившихся ручек… Я уже около месяца не хожу в школу, ведь родители считают, что там я буду попусту тратить драгоценное время подготовки на разговоры.

Когда моё бренное тело заканчивает грызть гранит науки- хотя я предпочитаю называть это зубодробилкой — и внедряется в царство света и холодильника, то обязательно натыкается на сфинкса. Он, а точнее она, задаёт мне всегда один вопрос: «Как успехи?» И что бы я не ответила, сфинкс недовольно качала головой, ожидая большего, хотя, казалось бы, куда уж больше?

Но запирали после одиннадцати дом не за этим. Причина скрыта туманом давно минувших дней, когда я только-только переросла хождение под столом, и мне сейчас совершенно не хочется его рассеивать.

Заказанное такси наконец подъезжает. Чёрная, блестящая от чистоты машина с красивым номером 777, который, наверное, стоит не маленьких денег. Удивительно, что он принадлежит таксисту.

Я сажусь, называю адрес и, облокотившись щекой на холодное стекло, дремлю. Мне снится тётя — женщина, спасающая мой рассудок в этот вечер. Ей лет под пятьдесят, она обожает экстравагантную одежду, шляпы и владеет небольшим баром в самом неприметном закутке города. Не в обиду ей сказано, но складывается впечатление, что нужен он ей только для выхода в своих чудаковатых нарядах, ведь дохода заведение почти не приносит. Тётушка одинока, живёт на наследство от недавно скончавшегося супруга и очень меня любит. Настолько же сильно, насколько боится моей матери, поэтому вся её помощь заключается в постоянных напоминаниях о «свободном входе в бар» для меня.

Просыпаюсь от голоса водителя, не сразу осознавая где я и что происходит. Зевая, протягиваю деньги и выхожу. Передо мной сразу же предстаёт тётушка во всей своей красе, освещаемая уличным фонарём: высокие каблуки, алого цвета комбинезон с вычурными желтыми и зелёными цветами, тёмно-синяя кожаная куртка, накинутая на плечи, и такого же цвета классическая мужская шляпа а-ля гангстер. Она улыбается мне своими ярко накрашенными губами, не выпуская из них сигарету, от которой в воздух поднимается тоненькая струйка дыма.

— Ох, дорогая, как я рада тебя видеть! — тётушка обнимает меня своими костлявыми руками и на старый манер трижды целует. — Что-то ты совсем плохо выглядишь… Все родители мучают? — она говорит тихо, почти шёпотом, хотя поводов я для этого не вижу — кругом ни души.

— Да нет, просто не выспалась. — в ответ понимающе кивают.

— Ну что мы стоим на холоде, пойдём поскорее внутрь! Чувствуй себя как дома!

«Вообще-то я как раз-таки из дома и сбежала», — проносится у меня в голове, но я молчу. Нет, сегодня я точно не хочу портить себе настроение такими глупыми мыслями!

Мы спускаемся вниз, на цокольный этаж. Сквозь приоткрытое окошко уже слышна музыка, а как только дверь открывается, она и вовсе накрывает с головой. Чувство, словно ты оказываешься в другом мире. Мебель из красного дерева, приглушённый тёплый свет, запах алкоголя, который все здесь впитало настолько, что не выветрится уже никогда. Я впервые в подобном месте.

В баре, как я и предполагала, народу почти нет. Лишь несколько занятых столиков, между коими бегает молодая официантка в черно-белой униформе горничной, чьи худенькие ножки жадным взглядом прожигает нахлюпавшийся в зюзю толстяк. Мне одновременно жалко ее и противно от вида мужчины, поэтому, складывая оба фактора, я решаю присесть за барную стойку и больше не смотреть на них.

Прошу бармена подать бокал вина. Он смотрит на меня подозрительно, и я уже думаю, что лишусь запретной для моего возраста радости алкоголя, как тетушка невидимой тенью возникает за спиной работника и добродушно хлопает его по плечу. Он тяжело, но в тоже время беззвучно вздыхает, после чего, улыбаясь как-то криво, наливает мне. Темно-бордовая, похожая на цвет переспевшей вишни жидкость приятно обжигает горло. Я не пью: все разы, когда в моей крови повышался градус, можно пересчитать по пальцам одной руки. Только сегодня мне отчего-то очень хочется затуманить разум, позволить ему отключиться на этот краткий миг и насладится спокойной атмосферой. Да, старшая сестрёнка моего отца хорошо здесь все устроила и то, что об этом заведении почти никто не знает, играет исключительно положительную роль. Никаких пьяных дебошей, криков и извращений за исключением одного вполне безобидного, пусть и слегка раздражающего толстяка.

Тетушка еще что-то шепчет бармену и все той же бесшумной тенью исчезает из зала. Я медленно пью вино, закинув ногу на ногу, и разглядываю молчаливого парня по ту сторону стойки, что флегматично протирает бокалы. На вид ему около двадцати пяти. Челка выкрашена в сиреневый и перекинута на бок. Рукава черной водолазки задернуты, отчего видна красивейшая татуировка: шипастая роза, которую по спирали обвила анаконда. Очень необычное сочетание. И роза, и змея символизируют тонкую грань между жизнью и смертью, вечностью и концом нашего времени. Они хранители таинственной тишины, мудрости всего человеческого рода. Анаконда гипнотизирует меня своими маленькими глазками, от пятнистого узора кружится голова и мне уже чудится, что я в самом деле слышу шипение. Тихое, словно человеческий шепот, но совсем неразборчивый. Что она хочет мне сказать?

Видимо, я слишком явно уставилась на татуировку, потому что бармен вскоре отдергивает рукава, вырывая меня из змеиного транса. Мой бокал уже почти пуст, поэтому я делаю тривиальный знак: отодвигаю его от себя, легонько стуча им о стойку. В то же время я четко ощущаю, как на мою спину положили глаз, и от этого по телу разбегаются мурашки. Это не толстяк, ведь его внимание целиком и полностью приковано к ножкам в сетчатых чулках, а мои почти не видно из-за стула. Но я не оборачиваюсь, покорно ожидая, что же будет дальше.

— Тут занято? — Я сижу у стойки одна. Когда прожигатель спин соизволил подойти ко мне, прошло уже десять минут.

— Да. — отвечаю не без доли иронии.

— И кем же?

— Моим раздражением.

Парень смеется, присаживаясь рядом со мной, и заказывает два манговых коктейля. Я никогда не отличалась доброжелательностью к незнакомцам, а с алкоголем в крови, от коего у меня уже начинала побаливать голова, тем более. Я до сих пор не удосужилась посмотреть на своего собеседника, прикрыв глаза и делая вид, что хочу спать.

— Что обычно говорят в таких ситуациях? — парень явно обращается ко мне, потому что один бокал скользит по столу в мою сторону.

— Не знаю. Наверное, зачем тебе два коктейля? — незнакомец хмурится, но длится это недолго, сменяясь на очередной приступ смеха. Впрочем, он у него не такой уж и противный.

— Ты странная. — я хмыкаю, наконец поднимая голову с рук. Первое, что я вижу, так это поднятый для тоста стакан. — Давай выпьем за твою холодность, и пусть этот горячий напиток растопит твое сердце!

Мы выпили. Манго со спиртом удивительно хорошо сочетаются.

— Меня Эмма зовут. — неожиданно даже для себя начала разговор я.

Моим собеседником оказался парень максимум на год-два старше меня. Черно-белая толстовка с изображением очертаний неизвестного мне города и чёрные джинсы. Он носит очки, похожие на те, что у меня были раньше, полукруглые. Внешне юноша симпатичный, по крайней мере моему затуманенному разуму так показалось.

— Том, приятно познакомиться! — мы снова чокаемся. — И все же, Эмма, куда ушло твое настроение? Парень, небось, бросил? У такой очаровательной девушки, должно быть, толпы поклонников! — тон Тома слишком развязный, и это действует мне на нервы.

— Покойников. — Раздраженно стучу стаканом об стол. — С такими родителями только с ними я смогу встречаться.

— Не думаю, что все настолько плохо…

— А вот подумай. — я откидываюсь на спинку стула и тяжело вздыхаю.

Ненавижу поднимать подобные темы. Я бы с радостью промолчала, но именно сейчас не могу остановиться. Слова сами льются нескончаемым потоком, будто из прорванной плотины. Никогда б не подумала, что от двух с половиной стаканов я становлюсь настолько открытой.

— «Учись-учись-учись! Нам не важно, что у других, ты должна быть лучше!» — а если я не хочу быть лучше?! Или вот еще: «В нашей семье либо идеально, либо никак!» Но только если я, не дай бог, что-то не сделаю, то сразу стану «позором семьи»! Господи, мне кажется мой попугай в своей клетке и то свободнее! Я сюда-то попала лишь потому, что родителей дома в кое-том веке ночью не оказалось.

Том молчит, похоже, я его напугала — по лицу непонятно. Музыка в зале как будто тоже стала тише, но никто из присутствующих не обернулся на нас, что несказанно радует.

Я залпом допиваю «Манговый рай» и вновь бью стаканом по столу — надо прекращать, пока еще ничего не разбилось. Разворачиваюсь в пол оборота. Со стороны я наверняка выгляжу, как пьяный сапожник, только бесконечных нецензурных речей не хватает. Хотя, судя по спокойному и даже слегка заинтересованному взгляду собеседника, мои предположения ложны. Да и тетя, изредка мелькающая в зале, все время мне мило улыбается, явно обрадованная, что я нашла себе компаньона.

Пьём ещё с четверть часа все также молча. Мы могли бы и дольше так сидеть: Том — изучая мою внешность, я — позволяя это ему делать, пребывая в полудреме (теперь уже настоящей), но резкий звук разбитого стекла привёл все заведение в движение. Бедная официантка, либо просто споткнувшись, либо уже не выдержав на себе похотливых взглядов, уронила поднос на пол и сама еле удержалась на ногах, не упав в груду мелких, до жути острых осколков. И, можно легко догадаться, толстосум первым поспешил ей на помощь. Попытки девушки вежливо избавиться от него оказались безрезультатны. Благо, тетушка уже примчалась на место происшествия.

— Эй! — Том хватает меня за руку и тащит в неизвестном направлении. Подмечаю про себя, что он намного выше, сантиметров так на 30, если не больше. Когда сидели, разница не казалась такой огромной.

Я сопротивляюсь, но слишком вяло, чтобы отцепить своего похитителя. Тома немного шатает, как, впрочем, и меня, поэтому чудо, что мы за весь наш путь ни разу не поцеловались с полом.

Вдвоем проходим запутанным маршрутом несколько комнат и вскоре через чёрный ход оказываемся на заднем дворе, где из достопримечательностей только кирпичная стена, полные мусорные баки справа и пожарная лестница с другой стороны.

Останавливаемся. Том отпускает мою руку, улыбается и отходит метра на два. На улице прохладно, безоблачно и тихо. Слишком резкий контраст с баром, отчего я практически трезвею.

— Я всегда знал, чего хочу. — начал ни с того, ни с сего Том. — Я мечтаю наконец найти человека, которому смогу доверять, который поймёт меня. А ещё я всегда знал, что любить так, как я этого хочу, запрещено. Но… правила созданы для того, чтобы их нарушать, ведь так?

Я настораживаюсь. Голос парня нежен, загадочен, но в тоже время пробирает до костей, прямо как тот взгляд в самом начале. Серые, так похожие на кошачьи, радужки смотрят точно на меня. Я невольно съеживаюсь. Засовываю руки в карманы — впервые за сегодняшнюю ночь — и чуть ни ахаю от находки, а именно, скальпеля. Настоящего, медицинского. В последний мой приход к матери на работу я зачем-то стащила его, но уже и не вспомню причины.

— Ты ведь тоже прекрасно знаешь, чего желаешь? — Том не обратил внимание на мое немного странное поведение и продолжал. — Твои чувства, мечты о свободе похожи на святой огонь посреди холодной зимы. Он манит к себе спасительным теплом, и, только подойдя ближе, ты осознаешь, что горишь и задыхаешься в едком дыму. Тебе жжет горло, легкие, но ты чертов мазохист, которого это возбуждает до крайней степени. Я ведь прав?

— Ты… О чем ты? — его последние слова звучат слишком пошло, у меня сводит скулы от такого.

— Скажи, Эмма, ты куришь?

— Глупый вопрос. — фыркаю я, — Нет, конечно.

Зная хотя бы то, что я высказала о своей жизни в пьяной исповеди, об этом нетрудно было догадаться. Мне даже теоретически негде спрятать сигареты, не то, чтобы их выкурить.

Пользуюсь моментом, когда Том на меня не смотрит, и вытаскиваю скальпель, незаметно пряча его в руке.

— Первая любовь похожа на первую выкуренную сигарету. У некоторых жжёт горло, легкие, они задыхаются и бросают это дело. Эти люди обожглись впервые и больше не верят в искренность, в чистоту чувств. Они будут избегать новых отношений, боясь очередной боли. Но есть и такие, которым первая затяжка дарит облегчение. Они радуются мучительному огню, перекрывающему боль извне, что порой гораздо сильнее. Курильщики мечутся от одной марки табака к другой, пока не найдут ту единственную, которую будут просить в любимом ларьке на кассе и оплачивать вместе с коробкой конфет и бутылкой вина.

Том хватает меня за талию и переносит к лестнице, ставя на вторую ступеньку, чтобы наши лица находились на одном уровне. Великим усилием воли я сдерживаюсь и не пускаю в ход лезвие.

— Я много раз обжигался. Меня обманывали, отвергали, но я все же не оставил поиски. И поэтому, может… Может, мы поможем друг другу исполнить свои мечты?

Он держит меня за плечи, шепча эти слова в самые губы, опаляя их своим дыханием, и целует. Так настойчиво, что я полностью трезвею, а с выветрившемся градусом пропадает и шоковое оцепенение.

Протестующе мычу, резко замахиваюсь и с силой втыкаю скальпель в оголенную кожу чуть выше торчащей ключицы. Том вскрикивает, отшатываясь назад. Я не вижу ничего, кроме выступившей крови в месте удара. Мои ноги сами несут меня куда-то. Я просто бегу, так быстро, как никогда не бегала и дышу так часто, что легкие едва выдерживают. Мимо проносятся дома, лавочки, дороги, деревья, фонарные столбы, магазины… Я продолжаю бежать, хотя прекрасно понимаю, что никакой погони за мной нет и быть не может.

Наконец останавливаюсь в каком-то неизвестном мне дворе и без сил падаю на траву. Небо над головой чистейшее, прямо как мои мысли в тот момент. Завладевший телом страх нехотя отступает, позволяя болезненной усталости растечься по всем мышцам.

Я ищу телефон, проверяю по картам, где нахожусь и заказываю такси. Уже почти четыре утра, смена матери заканчивается через три часа.

Продолжаю лежать. Пишу тетушке, что поехала домой и прошу не беспокоиться — я потом лично попрошу прощения за столь неожиданное бегство. Сейчас мне очень хочется спать, но этого делать категорически нельзя, по крайней мере до тех пор, пока не приедет такси, завалившись в которое, я буду из-за всех сил стараться стереть из памяти эту ночь.

Глава 2

Он обернулся — на его лице была лишенная всякого выражения маска,

вычеканенная из серебристого металла,

маска, которую он всегда надевал,

когда хотел скрыть свои чувства.

Рэй Брэдбери «Марсианские хроники»

Старшая школа. Пора веселья, приближения ко взрослой жизни и… Экзаменов. Да, от них никуда не деться. Вроде бы подразумевается обычная проверка знаний, но для сдающих это: бессонные ночи за грудами учебников и зубрежкой, куча пустых чашек из-под кофе, фантики от вредной еды и тарелки, на которых когда-то были бутерброды… В общем, все, чем заставлено рабочее место помимо книг и тетрадей, потому что отрываться на нормальный приём пищи в последнюю неделю неохота, так как прекрасно понимаешь: потом так просто не вернуться за работу — ты обязательно захочешь немного отдохнуть, а затем и вовсе заснёшь.

Что же ещё? Экзамены — это сдающие нервы у отличников и принятие судьбы у двоечников. Это пора, когда большинство сверстников уже совершеннолетние и хотят гулять целыми днями и ночами напролёт, тем более сейчас наступило лето, но нужно готовиться, готовиться и ещё много-много раз готовиться! Скучно, долго, и все же ничего не поделаешь — надо, значит надо. Ну, если конечно не хочешь остаться без хорошего образования и успешной карьеры в будущем. Я думаю, что многие захотели бы быть каким-нибудь богатым бизнесменом, нежели дворником или охранником на складе, хотя, может, есть и такие люди, кто знает?

Неделя пролетела для меня незаметно. Она стерлась из памяти, в отличии от той злополучной ночи, что до сих пор не выходит из головы. Во время небольших перерывов и ночью, когда я лежу часами напролёт не в силах уснуть, я, словно наяву, вижу съехавшую на одно плечо толстовку, выпирающие косточки ключиц и затуманенные алкоголем глаза с двумя кругами радужки: большим серым и маленьким, тонко окаймляющим зрачок карим. Я чувствую горячее дыхание на своих губах, узловатые сильные пальцы, сомкнувшиеся на моих плечах, легкий фруктовый шлейф духов, смешанный с ароматом «Мангового рая»…

Ненавижу свой мозг за это! Почему именно его образ засел настолько прочно и так реалистичен даже спустя неделю, а дурацкие доказательства по математике он забывает напрочь?!

7 утра. Истошно громко звонит будильник на телефоне, оповещающий хозяина, — меня — что надо поднять свое бренное тело и идти на первый круг ада — экзамен по математике. Может, он и не так сильно орет, но именно в этот момент кажется, что реактивный самолёт на взлёте и то тише. Мне ещё повезло: я смогла выкрасть у царицы ночи около четырёх с половиной часов сна! И пусть мать попросила лечь пораньше, я решила, что лучше измучаю себя подготовкой, усну прямо за столом, чем снова увижу Тома.

Солнечные лучи пробивались сквозь неплотно зашторенные занавески и падали прямо на кровать. Они освещали растрепанные по подушке рыжие пряди, заставляя их светиться огненным, и ужасно лезли в глаза.

— Почему именно сегодня? Как же голова раскалывается… — я сонно тру глаза и, приложив огромные усилия, сажусь, чтобы отрубить лежащую слишком далеко кричалку.

Вяло тащу себя до ванной и отскакиваю назад, ошарашенная собственным отражением. За прошедшие семь дней я совершенно не ухаживала за собой помимо чистки зубов, которая происходила автоматически. Теперь же из зеркала на меня смотрит существо, некогда бывшее семнадцатилетней девушкой: бездонные пропасти под глазами, тусклый цвет кожи с едва различимыми веснушками и пустой взгляд, обладатель которого желал лишь исчезнуть куда-нибудь далеко и надолго, а лучше навсегда.

Мне плохо, я разваливаюсь на части и у меня сдают нервы. Наплевав на то, что я ещё не ела и смешивать все сразу не желательно, закидываю в себя обезболивающее и успокоительное, запиваю все водой. Родителей дома нет, и никто не сможет отчитать меня за это.

Есть не хочется, но надо. Если не поем сейчас, живот свернётся в трубочку на экзамене, а мне только этого в совокупности с остальным не хватало, так, для полного комплекта. Омлет на скорую руку, привести себя в подобающий вид или точнее что-то похожее на него и собрать вещи. На мне сейчас классический нежно-голубой костюм из атласной ткани, рубашка без единой складки и туфли на небольшом каблуке. Волосы короткие, поэтому много времени на них не трачу. Во рту мятная жвачка и ещё целая упаковка с собой — помогает сосредоточиться. Из вещей только ключи, телефон, немного денег, две ручки, линейка-транспортир, паспорт и таблетки.

Выхожу на улицу, сразу ощущая собственную оплошность — все же нужно смотреть в окно перед тем, как покинуть квартиру. За время моих сборов погода переменилась чертовски сильно: небо заволокло тучами, которые тянутся до самого горизонта однотонным полотном, ветер пробирает до костей, мелко накрапывает дождь. Его почти не чувствуешь, только видишь, но это не отменяет того факта, что одежда мокнет, а обувь скользит по образовавшейся грязи. Тем не менее я не тороплюсь, еле переставляя ноги, и запрокидываю голову наверх, позволяя каплям падать на нос, полузакрытые веки и лоб. Мне уже легче. Таблетки начали действовать, и груз адски проделанной работы за плечами успокаивает.

Иду привычной дорогой мимо серых многоэтажек и одинокого, словно затерявшегося среди этих великанов магазинчика с продуктами. Маленького, с неприметной надписью: «Продуктовый». Он совершенно не вписывается в общую картину улицы, отчего невольно становится его жаль, пусть я прекрасно понимаю, что жалеть какое-то здание глупо.

Резко выключается свет. Я замираю на месте с чуть приподнятой ногой, не шевелясь. Неприятный ком тревоги застревает в горле, и я судорожно пытаюсь его сглотнуть.

— Угадай кто! — знакомый голос спасительным ключом снимает опутавшие меня цепи страха.

— Лика, я думала, что в обморок падаю! Не пугай больше так.

Тьма отступает — я снова вижу окружавший меня до этого мир, плюс, ещё одно дополнение к нему в виде удивительно веселой для такого дня подруги.

— А есть повод? — она склоняет голову чуть в бок, пристально разглядывая мое лицо. — Плохо себя чувствуешь?

— Нет, все хорошо. — я улыбаюсь ей самой добродушной улыбкой, на какую только способна.

Лика сегодня пришла в темно-синем платье, поверх которого нацепила кислотно-желтый дождевик, один в один как из фильма «Оно».

Я хватаю ее запястье и срываюсь с места. Удивленный вдох растворяется в громких ударах усиливающегося дождя.

Мы смеёмся, мчась навстречу ветру. Вскоре Лика обгоняет и теперь уже сама тянет меня за собой. Она всегда была спортивнее и к тому же обувь подобрала по погоде, в отличии от кое-кого. Я ловлю противное чувство дежавю, будучи ведомой, но лишь до тех пор, пока Лика не кричит, стараясь пересилить ветер, и указывает свободной рукой вперёд:

— Смотри, там наши!

Я вижу знакомые спины, что несутся по лужам, огибая здание школы. Десятки брызг от их ног разлетаются на несколько метров. Мы ускоряемся.

Отдышаться удаётся уже только внутри. Я облокачиваюсь на собственные колени, согнувшись в три погибели, и тяжело втягиваю в себя воздух. Со мной пару раз поздоровались, но сил хватило лишь кратко кивнуть им в ответ. Ненавижу бег, особенно на каблуках. Мое лицо со сто процентной вероятностью сейчас ужасно красное, я всегда сильно краснею, одежда до последнего волокна промокла, правда, это не столь страшно, ведь большинство в точно таком же состоянии искупавшихся под небесным душем.

Я наконец выпрямляюсь и осматриваюсь: здание пункта проведения экзамена будто собрано из кирпичиков детского конструктора выцветшего розового цвета. В узком проходе, где мы остановились, два ряда лавочек смотрят друг на друга, двери раздевалок настежь открыты. Лика уже успела сбегать в толпу одноклассников и сейчас оживленно болтает с ними. Смотря на неё, так и не скажешь, что девочка пришла сдавать сложный экзамен, а не на вечеринку. Другие в ее присутствии тоже заметно расслабляются. Я всегда удивлялась странной ауре Лики, что поднимала настроение окружающим, когда, казалось бы, повода веселиться невозможно найти. Она и сама вечно улыбалась, смеялась и никогда не унывала, заражая своим настроем остальных. Такая вот девочка-зайчик, которая изредка показывала свои острые коготки.

Перевожу взгляд на соседний коридор…

Худощавая фигура в белой рубашке возвышается над всеми. На целую голову выше остальных, его окружавших… Парень зарывается пятерней в мягкие на вид волосы, за секундный поворот головы замечаю тонкую душку очков, знакомую до тошноты. Мне чудится, что я чувствую слабый запах духов с ароматом тропических фруктов.

Сильно зажмуриваюсь. Открываю глаза и образ Тома мгновенно исчезает, словно его и не было. Ни человека, ни духов. «Галлюцинации?»

— Эмма! — Лика активно машет мне рукой, отбегая от стенда с информацией. — Мы с тобой в одной аудитории!

— Здорово… — говорю, пребывая в состоянии остаточного шока. Мне очень хочется спросить Лику: не видела ли она здесь высокого парня и описать в подробностях все его приметы, но сдерживаюсь, ведь вероятность этого слишком мала, а вот то, что она посчитает меня за полоумную — пробивает собой потолок. — Пошли, кажется, нас запускают. — мы ретируемся в сторону толпы одноклассников.

— Что ж, да прибудет с нами сила, будущие студенты! — кричит Лика, первая убегая в наш кабинет.

Коридор разрывает воодушевленный вой старшеклассников. Женщина-администратор морщится. Я ее понимаю: наш класс больше походит на настоящий цирк, чем на будущих врачей, инженеров, учителей и ещё много кого, кто должны стать порядочными членами взрослого общества.

Первые сорок минут из трёх часов прошли в полной тишине, прерываемой лишь короткими вздохами, шелестом листочков, звуками быстрого зачеркивания чего-то ручками и сдерживаемого кашля с задней парты. Следующие сорок минут дополнились тихими чертыханьями, нытьем и молитвами. Мне тоже хотелось выкрикнуть пару-тройку нецензурных выражений и стукнуть от досады кулаком по столу, но все же удалось подавить этот эмоциональный порыв и писать дальше. За это время я пару раз оглядела свою аудиторию: из десяти человек трое были мои одноклассники. Лика усердно работала два с половиной часа, после чего немного полежала грудью на парте, последний раз сверила ответы с черновиком и сдалась. Она вышла из аудитории вторая, чему я не сильно удивилась — Лике учеба всегда давалась без особых усилий, тем не менее она за оценками не гналась. Такие обычно говорят: «Что Бог пошлёт», только вот моя подруга атеист.

Я тоже отдаю руководителю работу и на затёкших ногах выползаю на улицу. Вода с неба лить перестала, но голубое полотно до сих пор под грязным одеялом, пусть уже и не однослойным. В голове у меня пусто, мелкий тремор от долгого сидения в одной позе только-только начал сходить. Вокруг ни души. Я смотрю себе под ноги, разглядывая меловые рисунки младшеклассников.

— Да почему ты не понимаешь?! — Голос очень похож на Лику. — Неужели, ты ни разу не задумывался?!

Я медленно бреду вдоль забора, стараясь не привлечь внимания разговаривающих. Через несколько шагов могу разглядеть собеседника Лики. Это Алекс. Смуглый юноша чуть выше среднего ростом с широкими плечами. Спортсмен и человек, сводивший «погулять» добрую половину школы.

Я останавливаюсь в тени, где ни он, ни она не заметят меня. Подглядывать и подслушивать не хорошо, я знаю, только мои ступни, словно прилипли к земле, а тело сковал невидимый свинцовый панцирь. Я впервые вижу Лику такой. Нет, она и раньше могла поскандалить, но сейчас… Мне, кажется, что вот-вот ее маска исчезнет. Она все ещё на ней, только появилась длинная полоска разлома, что тянется от правого уголка губ по диагонали вверх.

— Лика, подожди, что ты хочешь сказать? — Алекс в полном замешательстве.

— Подумай сам! — голос Лики наполнен бесконечным отчаянием, злостью и… Что-то там есть ещё, хорошо замаскированное, но все же слабо выглядывающее сквозь трещину маски. Это что-то наверняка и ломает ее, пытаясь выползти наружу. — Почему я всегда делала за тебя домашку, когда тебе было лень? Почему прикрывала перед учителями, если ты сбегал чуть ли не каждый день? С какого перепугу я даже сегодня отдала тебе свою бутылку с водой, хотя саму тошнило ещё с самого утра?

Алекс не шевелился. Лика смотрела на него своими карими глазами так, что и до меня дошла эта щемящая сердце волна, от которой дышать стало практически невозможно. Руки сами потянулись к груди и скомкали рубашку.

— Я терпела то, что вокруг тебя всегда ходила толпа баб, что ты их обнимал, с ними спал, а меня лишь использовал… Я терпела! Меня выворачивало изнутри, но я ничего не показывала, потому что понимала: я не смогу дать то, что тебе нужно… — все вокруг смолкло. Трещина ветвилась, расползалась во все стороны. Разноцветная краска кусками осыпалась на землю. — Просто скажи, ты хоть на йоту чувствовал ко мне подобное?

Лика не плакала. Желтый капюшон откинулся назад, ее длинный рыжий хвост растрепался, а руки дрожали, сжатые в кулаки так сильно, что на ладонях у неё должны будут остаться полумесяцы.

Алекс опустил взгляд в пол. Он несколько раз открывал рот, дабы начать говорить, но так не проронил ни слова. Его сильная, внушающая в большинстве случаев страх фигура сейчас выглядела ужасно жалкой.

— Уходи.

Я читаю по губам. Лика произнесла последнее слово настолько тихо, что даже Алекс вряд ли услышал. Вне зависимости от этого, он ее понял и поплёлся прочь, не видя, как маска со сворачивающим уши треском лопается и тысячами осколков летит на мокрый асфальт.

Вместе с этим проходит и мое оцепенение. Я бесшумными шагами выхожу из укрытия и подхожу к осевшей наземь подруге. Лика сидит на корточках, обняв колени и спрятав в них лицо. Край дождевика испачкан в грязи, но кого это сейчас волнует…

— Пойдём, присядем? — я протягиваю руку, которую неуверенно принимают. Какая же маленькая, почти детская ладошка у Лики…

Первая попавшаяся лавочка служит нам причалом. Лика молча присаживается, не замечая, что наступила на ещё тлеющий окурок сигареты, оставленный непонятно кем. Ее спина, обычно удивительно прямая, сгорбилась, пальцы крепко вцепились в коленки, а сама она смотрит куда-то вдаль. По сравнению со мной она сейчас кажется маленьким гномиком, хотя роста мы примерно одного.

— Неудавшееся признание? — осторожно интересуюсь я.

— Скорее неудачный выбор. Как говорят: любовь зла — полюбишь и козла. — она усмехается. — Я не хотела взаимности, глупо ее ждать от того, кто даже не задумывался о твоих чувствах. — Лика и Алекс знают друг друга уже много лет и всегда дружили, но не более. Никто и подумать не мог, что у них может что-то получиться. Я в том числе.

— Но ты… Все равно хочешь быть с ним, да? Зачем себя мучить, если ты прекрасно осознаёшь последствия?

Говорю и тут же прикусываю язык. Робко поднимаю глаза на Лику. Я же знала! Знала, сколько боли ей приносил Алекс своим безразличием и как долго она ее терпела, но я не хотела этого признавать. Мой вопрос глуп и бессмыслен: Лика не могла никому сказать о своих переживаниях, боясь упреков и отказа, а потому и отпустить тоже. Только сейчас до меня доходит, что я видела ее страдания каждый божий день, но просто не желала в это влезать. Много раз чертова маска на лице Лики трещала по швам у меня на глазах, и моя единственная подруга заклеивала, запаивала сколы, оставляя сама себе шрамы… Какая глупая и банальная история: отличница, влюбленная в хулигана…

— Прости…

— За что? — Лика удивленно смотрит на меня. Непонятное чувство тошноты вновь подступает к горлу.

— За то, что не заметила раньше.

— Я и не хотела, чтобы кто-либо замечал. Это мои гормоны и только мои проблемы. Я видела тебя, когда ты выходила из школы и даже думала, что стоит уйти, но почему-то не решилась. Наверное, мне все же хотелось, чтоб у нас был свидетель. — Лика сильнее сжала руки на коленях. — Я противоречу сама себе, как глупо, не правда ли? Мне просто нравилось проводить с вами время, со всеми вами…

Лика плачет. Только не так, как обычные люди. Без истерик, без швыряния предметов, криков о несправедливости… Без слез… Лучше бы эти треклятые соленые дороги ползли по щекам, краснели и опухали глаза, чем так. Она продолжает улыбаться, рисуя себе новую маску, которую уже больше не снимет при мне, если я ничего не сделаю сейчас. Мы обе понимаем, что нашему беззаботному детству осталось чуть меньше месяца. Пройдут экзамены, выпускной и все: больше не будет того класса, который мы успели полюбить. Алекс может даже и не вспомнит о ней никак, кроме как о девочке, что давала списывать на уроках.

— Что будешь теперь делать?

— Что-что, пускать слюни на его сладостный образ, вот что! — Моя подруга смеется, зажмурившись, словно от боли.

Я не выдерживаю и крепко прижимаю Лику к себе.

— Эмма?

— Мне плевать, забудешь ты Алекса или нет, пусть даже он тебя нисколечко не любит, но, пожалуйста, перестань улыбаться, когда тебе больно. Перестань носить эту гребаную маску, когда ты со мной. Я не могу это больше видеть.

Лика дрожит, комкая мой пиджак на спине и оставляя на нем мокрые дорожки слез. Она — единственный живой человек, который всегда меня поддерживал, не давал сойти с ума и ничего не просил взамен. Только она знает о моем прошлом, которое я так не хочу вспоминать и в то же время боюсь потерять. И я очень рада, что наконец смогла хоть что-то сделать для неё.

— Спасибо…

Глава 3

Бежать. Убежать настолько далеко, насколько хватит сил. Я жадно, до боли хватаю ртом холодный воздух. От резких вздохов легкие на грани разрыва, но нужно уносить ноги, пока эти монстры не настигли меня.

Босые ступни горят от мороза земли, втыкающихся веток и камней. Подол платья разорван в клочья, на руках множество заноз и темными корочками запекшаяся кровь. Я бегу уже до невозможного долго, но все равно недостаточно.

Останавливаться нельзя — поймают.

Мимо проносятся страшные гиганты-деревья, упирающиеся верхушками в самый небосвод. Серый, затянутый громадными тучами, что вот-вот разразится громом. Страшно каркают вороны, стаей взмывают вверх, отчего становится ещё темнее. Они галдят, хлопают своими крыльями, и я чувствую, что даже эти глупые птицы против меня.

Запинаюсь, кубарём лечу по склону и в конце концов обессиленная остаюсь лежать на земле. Мир кружится в бешеном вальсе чёрных перьев, а вскоре и вовсе исчезает в пугающей тьме. Холодной, всепоглощающей, что затягивает в себя все глубже и глубже, пока я полностью не растворюсь в ней…

Резко открываю глаза и с силой впиваюсь ногтями в бёдра. «Это всего лишь сон, просто кошмар», — лихорадочно повторяю пр