Оглавление

И спросил его: как тебе имя?

И он сказал в ответ:

легион имя мне,

потому что нас много…

Евангелие от Марка 5:9

Ибо написано:

«Мне отмщение,

Я воздам,

говорит Господь».

Рим. 12:19

Часть первая. Меченосец

Глава первая. Новая жизнь

История эта случилась в небольшом городке, где я жил в двадцатые годы. Этот городок местные жители почему-то называли «маленьким Парижем», хотя как я ни пытался, так и не нашел в нем ни Эйфелевой башни, ни Монмартра. Но зато там были теплые зимы, почти как в моей родной Средней Азии, и отовсюду открывался чудесный вид на сопки, что возвышались над местностью.

«Маленький Париж» поначалу произвел на меня самое благоприятное впечатление. Когда я поселился там, получив место преподавателя в местном вузе, я думал, что обрету долгожданный покой. Казалось, к этому все располагало, и, прежде всего, атмосфера небольшого городка, с его тихой размеренной жизнью, местечка, где никогда ничего не происходит. Бульвар, где неторопливо гуляют жители, река с перекинутым через нее мостом с перилами, панельные дома советской постройки, площадь со статуей Ленина посередине, парки и много зелени, — таким запомнился мне этот городок, на пространстве которого суждено было разыграться драматическим и даже, можно сказать, необыкновенным событиям. Но обо всем по порядку.

Итак, я понемногу свыкался с новой для себя ролью преподавателя в университете. Помню, с каким волнением шел на первую свою лекцию. Но, когда ставишь цель перед собой, всё можно преодолеть! Постепенно я начал получать удовольствие от своих выступлений перед многочисленной аудиторией, и страх прошел сам собой…

В один из тех дней, когда я только делал свои первые шаги на поприще учителя высшей школы, — кажется, это была пятница, — у меня появилось «окно» в расписании, целая пара, — полтора часа свободного времени. Тогда я покинул пустую кафедру и, закрыв дверь на ключ, вышел из здания. В моих мыслях было просто пройтись по бульвару, — благо, что до него недалеко (он находился всего в квартале от того места, где я работал).

Стоял погожий денек «бабьего лета», — было тепло, ярко светило солнце, но в воздухе все же витало дыхание осени, а в парке, через который пролегал мой путь, листья на некоторых деревьях пожелтели, а иные опали и теперь шуршали под ногами.

Бульвар представлял собой длинную аллею, которая служила местом прогулок и увеселений для жителей этого городка. По обеим сторонам аллеи высились старинные однотонные здания, облюбованные местной администрацией, и тянулись небольшие скверы, а спускалась она прямиком к реке, протекавшей по городской окраине. В выходные и праздничные дни здесь всегда было шумно, иногда устраивались ярмарки или давали концерты приезжие из краевого центра артисты. Однако в тот пятничный день на бульваре лишь молодежь гуляла, купаясь в лучах солнечного света, и я приметил нескольких моих студентов, идущих в ту же сторону — по направлению к реке. Они были так увлечены своей беседой, что прошли мимо, не поздоровавшись со мной. До моего слуха еще некоторое время доносились их веселые голоса и громкий смех.

Я вспомнил себя в этом возрасте, и студенческие годы пронеслись у меня перед глазами, — тогда было всяко, по-разному: и шумные компании, и беспросветное одиночество, и первая влюбленность, которая не принесла мне радости, но во многом подвигла к творчеству…

В общем, я вспоминал с теплотой те годы, проведенные в Оренбурге, когда проходил мимо сквера, где бил одетый в мрамор фонтан. В выходные дни это место занимали представители местной богемы — учащиеся художественного училища, здание которого размешалось в глубине этого сквера. Они рисовали друг друга или за скромную плату предлагали свои услуги прохожим. В тот раз там было пусто, но, пройдя еще немного, я приметил женщину, которая стояла на углу у сквера, — возле своего мольберта. Это была какая-то художница, но я бы и не обратил на нее внимания, если б она не окликнула меня такими словами: «А вы, я вижу, решили задержаться в наших краях?» Тогда я остановился, с удивлением глядя на незнакомку, которая мне улыбнулась.

Она была миловидна, но не сказать, что красавица. Не лишена некоторого дородства. Лет тридцати на вид. Довольно высокая. С русыми волосами. А глаза ее были глубокими и темными, как море (почему-то это сравнение мне тогда пришло в голову, и теперь я записал его).

— Что, простите? — переспросил я.

— Разве вы меня не помните? — сказала она, продолжая улыбаться. Ее вопрос поставил меня в тупик, я только пожал плечами, вглядываясь в ее лицо, а потом до меня дошло.

— Ах, да! Вы же в гостинице работаете… Извините, у меня не очень хорошая память на лица.

Я вспомнил, что видел ее в гостинице, где останавливался сразу по приезде в «маленький Париж». На другой день я уже съехал оттуда и перебрался на квартиру, — в один из тех панельных домов, которыми пестрел этот серый городишко. С тех пор прошло около месяца, так что неудивительно, что я не мог вспомнить ту, которую видел один раз в жизни.

— Я работала в гостинице, но две недели назад уволилась, — сказала она, сразу помрачнев (видимо, уход оттуда был не из приятных).

— А теперь вы, как вижу, в художники подались? — осведомился я.

— Нет, — засмеялась она. — Это что-то вроде хобби. А, кстати, не желаете, напишу и ваш портрет?

— Как-нибудь в другой раз, — усмехнулся я, продолжая свой путь.

Четверть часа спустя я спустился к реке, несущей свои воды с тех круч, вершины которых, казалось, касаются самого неба. Природа тех мест красива и величественна, и, будь я поэтом, непременно воспел бы ее в стихах. Но, увы, моя привычка видеть в расцвете увядание, а в молодости старение сделала меня прозаиком, грубым, прожженным, а порой и циничным. Впрочем, только благодаря этому я смог, кажется, вплотную приблизиться к Истине…

Этот городок, лежащий у подножия горного хребта, и теперь, спустя много лет, у меня перед глазами. Как и лицо этой женщины, — не могу его забыть! Тогда в тот день я не нашел в ней ничего особенного. Сотни таких же лиц каждый день мелькали передо мной. С кем-то из тех людей мне время от времени приходилось обмениваться какими-то фразами, — причем делал я это без всякого удовольствия; другие были те, кто слушал мои лекции, — и всегда с неизменным скучающим видом, который сам за себя говорил о том, что на самом деле у них на уме.

Живя в человеческом обществе, приходится мириться с тем, что видишь — с равнодушием и серостью окружающих, с тем спектаклем, в котором и сам поневоле участвуешь. В спектакле этом есть актеры, есть роли, которые они играют с переменным успехом, есть декорации и обстановка, где разворачивается действие этого спектакля. Каждый из актеров играет свою роль по правилам, — так, как ждут от него другие, и редко, очень редко можно встретить того, кто бы осмелился нарушить эти правила…

Российское образование того времени — тоже спектакль, когда одни делают вид, что учатся, а другие — что учат чему-то. И когда я только пришел в высшую школу (точнее, в филиал федерального университета), студенты, кажется, были шокированы моим подходом, думая, что я требую от них слишком многого, — они ведь не привыкли к тому, что надо погружаться в учебу и размышлять над теми проблемами, которые я перед ними ставлю. Наталкиваясь на непонимание, я должен был идти на уступки и смягчать свои требования, — ничего другого не оставалось мне. Наверное, по этой причине я запомнил совсем немного тех, кого учил в те годы, — в память врезалось только одно лицо, — той, что не была моей студенткой, и у которой я сам многому научился.

Впрочем, вернемся к тому дню, с которого начинается это повествование.

Идя обратно, я взглянул на часы: до начала следующей пары оставалось еще сорок минут. Я в уме прикидывал, чем бы себя занять в оставшееся время, когда поравнялся с тем местом, где все еще находилась моя нечаянная знакомая. Завидев меня, она тотчас осведомилась:

— Как, насчет портрета? Вы не передумали?

Я покосился на нее и хотел сказать «нет», но что-то в ее глазах было такое, что я постеснялся вторично ответить отказом. Потом еще раз посмотрел на часы и нехотя проговорил:

— Если только недолго. За полчаса управитесь?

— И за четверть часа сделаю набросок, — с готовностью отозвалась художница. — Прошу садитесь.

Я сел на указанный табурет и поздно спохватился, подумав про себя: «На кой мне вообще это надо?» Но уже было поздно. Художница некоторое время разглядывала мое лицо, а потом, прильнув к своему мольберту, быстро принялась работать карандашом. Я жмурился от солнца и с трудом боролся с подступающей зевотой. Клонило ко сну. И мне почему-то представился кот, который в летний день сидит на окне и купается в солнечных лучах. Так я позировал перед этой художницей, сам себе напоминая того кота, беззаботно сидящего на окне. Но вот наконец она остановилась, переводя взгляд с меня на свой шедевр. Еще несколько штрихов, и все было готово. Тогда она обратилась ко мне:

— Теперь можно посмотреть.

Я подошел и заглянул в ее мольберт. У этой женщины явно был талант. В портрете, который я увидел, она сумела передать все мельчайшие особенности моего лица. Но это я понял лишь потом, а тогда мне, честно говоря, просто хотелось поскорее от нее отделаться, а потому я, почти не глядя, быстро проговорил:

— Мне нравится, — и тотчас задал вопрос о цене. — Сколько я вам должен?

— А, сколько не жалко, — она махнула рукой, слабо улыбнувшись. Тогда я заглянул в свой кошелек и достал оттуда купюру достоинством в 500 рублей (это все, что было при мне). Отдав деньги, я подождал еще немного, пока она скрутит в рулон свое полотно, и, прихватив его, продолжил путь по направлению к университету. Отойдя на некоторое расстояние от сквера, где позировал перед художницей, я приметил урну для мусора и, недолго думая, подошел и бросил туда ее рисунок, который мне был решительно не нужен. Но потом, едва отойдя в сторону, я вдруг услышал шум приближающихся шагов и обернулся в изумлении. Эта женщина, как видно, еще некоторое время смотрела на меня издали, и от ее необычайно пытливого взора не ускользнуло мое движение по направлению к урне. Тогда, забыв про свой мольберт, она подбежала и достала из урны то, что я в нее кинул, а потом набросилась на меня с упреками:

— Но зачем же так? Неужели вам совсем не понравился мой рисунок?

Я в смущении пытался оправдаться:

— Вы мастерски изобразили мою физиономию. Портретное сходство налицо! Но я как-то не привык любоваться своим изображением. Если хотите, оставьте его себе…

— Тогда я верну деньги, — заикнулась она. Но я остановил ее:

— Да, ладно. Всякая работа должна быть оплачиваемой. Вы заслужили! Всего доброго, — закончил я привычной фразой и поспешил в университет, где провел два занятия, а потом пошел домой.

Об этом случае на бульваре и об этой женщине я, конечно, вскоре позабыл и не вспомнил бы, если б не встретил ее снова, — и в том месте, где совсем не ожидал.

Примерно через месяц (это была уже середина осени, — время, когда пришлось надеть теплое пальто), мне понадобилось остричь волосы, а в том квартале, где я жил, была, кажется, всего одна парикмахерская. Туда-то я и направился, — тем осенним воскресным днем, но, когда вошел в салон, увидел ее — ту художницу с бульвара. Правда, теперь в переднике парикмахера, но да, без всякого сомнения, это была она.

— Фигаро тут, Фигаро там, — засмеялся я. — Это уже третье место, где я вас вижу!

Она улыбнулась мне в ответ и, пригласив в свободное кресло, сказала:

— Если б вы зашли в наш музей, то могли бы увидеть меня и там.

— А вы и в музее работаете? — опять удивился я. — Как вы все успеваете, а?

— Три дня там, три дня здесь, — сухо сказала она и, повязав мне фартук, осведомилась насчет прически.

— Модельная стрижка, покороче, пожалуйста, — проговорил я скороговоркой и умолк, задумавшись о чем-то. Она побрызгала из пульверизатора мне голову и приступила к своей работе. Я не привык говорить, когда «колдуют» над моими волосами, потому хранил молчание, пока парикмахерша сама не нарушила его.

— Вы ведь из Оренбуржья, не так ли? — осведомилась она, как ни в чем не бывало.

— А вы это откуда знаете? — насторожился я, глядя на нее в зеркало.

— Ну, как же? — усмехнулась она. — Тогда в гостинице вы мне давали свой паспорт. Кажется, вас зовут Василий Иванович. Я не ошиблась?

— Нет. Все правильно. И вы запомнили? Удивительно! — поразился я.

— У меня хорошая память на лица, да и имя ваше довольно примечательное, — говоря это, она улыбалась, прямо как тогда на бульваре. Я теперь понял причину той ее улыбки — она просто вспомнила мое имя.

— Вы будете смеяться, если я скажу, что мое детство прошло на улице Чапаева…

Она и в самом деле засмеялась, а потом извинилась и сказала:

— Надо же, какое совпадение! А то, что вы оказались в нашем городе, это тоже случайность?

— Нет, — я качнул головой и нахмурился (на эту тему мне совсем не хотелось говорить). Она продолжила свою работу, и на пол снова посыпались ошметки волос. Потом зажужжала машинка, а, когда снова установилась тишина, эта женщина, глядя на мое отражение в зеркале, как будто невзначай сказала:

— Меня, кстати, Владислава зовут.

— Впервые встречаю женскую форму этого имени, — обронил я. — Вашим родителям не откажешь в оригинальности!

— Они умерли, — сказала, как отрезала, моя новая знакомая.

— Простите, — извинился я. Она же замерла с ножницами в руках, отрешенно глядя в какую-то даль, — видимо, в прошлое, где остались ее воспоминания о родителях. Потом она отошла в сторону и включила телевизор, которым пользовались в этом салоне те, кто там работал (правда, в то воскресное утро никого, кроме нее, я не видел). Вернувшись, ни слова не говоря, она снова принялась за дело.

Вскоре начался выпуск новостей. Сперва показали главу государства — на его подмосковной даче, — тот что-то говорил (смутно помню), потом — репортаж, посвященный захвату заложников в театральном центре на Дубровке, — в те дни отмечалась очередная скорбная годовщина тех событий.

Когда начался этот репортаж, лицо Владиславы стало мертвенно-бледным, а ножницы в ее руке дернулись, и в первый раз она неосторожно вырвала клок волос из моей головы, что причинило мне боль.

— С вами все в порядке? — осведомился я, заметив ее странное выражение лица.

Тогда она, ни слова не говоря, присела на диван, что стоял у стены напротив, и, не выпуская ножниц из рук, уставилась в телевизор, — и смотрела, пока шел этот сюжет. Потом он закончился, а она взяла пульт, — звук и изображение тотчас пропали. Некоторое время женщина молчала. Я с удивлением глядел в зеркало на ее бледное лицо и видел ее глаза, в которых застыли слезы. Я не решался заговорить с ней, а потом она, опомнившись, взглянула в мою сторону, встала и продолжила стричь ножницами, пока не закончила. Мне было как-то неловко в этот миг.

Когда я встал с места, чтобы рассчитаться с ней, она взяла деньги и вернула сдачу, а потом скрылась за ширмой, что вела в какое-то подсобное помещение.

В тот день я так и не узнал, что же было причиной столь резкого перепада настроения у этой женщины. Понял только, что это как-то связано с «Норд-Остом».

«Может быть, ее родители погибли там?» — думал я, возвращаясь к себе домой. Однако истину я узнал много позже…

Два месяца спустя необходимость постричься снова привела меня в ту парикмахерскую. На этот раз Владислава работала не одна, но даже вдвоем им все равно было нелегко справиться с потоком клиентов, — в тот день к ним выстроилась целая очередь, так что больше часа мне пришлось ждать, пока место в кресле освободится. Когда наконец это произошло, она встретила меня без тени улыбки на лице… Вскоре зажужжала машинка. И процесс пошел. За все время она не проронила ни слова; ее лицо, которое я теперь рассмотрел внимательнее, чем в прошлый раз, было сосредоточенным. Между прочим, я заметил у нее на висках волосы с проседью, которых раньше то ли не было, то ли я просто на них не обратил внимания.

Владислава молчала все время и заговорила только, когда я поднялся из кресла и достал свой кошелек, чтобы рассчитаться с ней за стрижку.

— Сегодня вам пришлось ждать, — сказала женщина, передавая сдачу. — Такое бывает часто. Впрочем, раз на раз не приходится. Вот, вам моя визитка, — передавая карточку, она как-то странно улыбнулась. — В следующий раз можете заранее позвонить, и я вам назначу на определенное время.

Я поблагодарил ее и вышел. Новая наша встреча, как уже можно догадаться, состоялась ровно через два месяца. В середине февраля. В тот день утром я позвонил по номеру телефона на визитке, а два часа спустя пришел в салон. Как и в первый раз, она была одна, чему я обрадовался. Эта женщина, казалось, просияла при моем появлении. Все повторилось. Я сел в кресло, поглядывая в зеркало на суетящуюся парикмахершу и думая лишь о том, как бы ее разговорить на тему, которая интересовала меня. Но, увы, ничего не приходило в голову.

Поработав машинкой, она отложила ее в сторону и, взяв в руки ножницы, посмотрела на меня в зеркало и заговорила первой.

— Вы — учитель? — спросила она.

— В общем, да. Преподаватель, если быть точнее. Работаю в высшей школе. А как вы узнали?

— Еще тогда, когда прошлой осенью вы позировали мне в сквере, я подумала про себя: «Он должно быть учитель!»

— Да, неужели? — я был немало удивлен ее ответом. — А по каким же признакам вы это определили? Что, у меня мел на рукавах был?

— Нет, мела я не заметила, — засмеялась она. — Но у вас лицо такое… серьезное, что ли. Вы явно привыкли думать. И эта худоба…

— На самом деле, учителем я стал совсем недавно, а до этого… — я запнулся. — Впрочем, какая разница? А что касается худобы, — с детства у меня такое телосложение. Возможно, последствие рано перенесенной тяжелой болезни.

Остригая волосы с моей головы, она продолжала расспрашивать меня:

— А чему же вы учите своих детей?

Я на мгновенье задумался и потом отвечал:

— Детей, то есть студентов, я стараюсь учить тому же, что и учительница из кинофильма советских времен: думать, хотя бы самую малость, и иметь обо всем свое собственное суждение! Наверное, всякий хороший наставник должен учить именно этому…

Владислава улыбнулась, вспомнив фильм, о котором я упомянул (еще бы — его ведь показывают на каждый Новый год!).

— А как насчет личной жизни? — спросив это, она остановилась и в упор посмотрела в зеркало, встретившись со мной взглядом. Я сразу помрачнел.

— Я не женат, если вы об этом…

— Вам тоже не повезло? — она смущенно потупилась. — Я имею в виду, как герою Мягкова из того фильма?

— Я бы не хотел говорить на эту тему, — резко отозвался я. — Может быть, теперь моя очередь задавать вопросы? Когда я у вас тут давеча был, заметил кое-что необычное. Я потом много думал об этом, строя всевозможные догадки… — говоря эти слова, я с удивлением стал замечать, как меняется ее лицо. Владислава побледнела, у нее даже руки затряслись. Честно говоря, меня это слегка напугало, и я остановился.

— Ну, что же вы замолчали? — дрожащим голосом проговорила эта женщина. — Не хотите задать свой вопрос? Ведь только из-за любопытства вы ходите сюда, не так ли?

— Не только, — как бы оправдываясь, отвечал я. — Но и поэтому тоже… Если вы не хотите говорить на тему «Норд-Оста», я не вправе настаивать. Это ваше личное дело…

Она некоторое время молчала, — при этом у нее был крайне расстроенный вид, потом, как бы собравшись с духом, выпалила:

— Я была там…

— В те дни?

Она утвердительно качнула головой.

— С родителями?

— С матерью. Отца я потеряла еще раньше — он погиб в Чечне в 2000 году.

— А мама ваша, — заговорил я осторожно, — так понимаю, она…

— Она задохнулась, — с трудом сдерживая рыдания, отвечала Владислава. — В тот день она умерла, а я выжила… Вот, только зачем?

Она вдруг бросила ножницы и, закрыв лицо руками, выбежала за ширму. Я остался один, сидя в кресле, с повязанным на шее фартуком, весь в волосах и не до конца подстриженный. «Довел до слез бедную женщину!» — говорил я про себя, раскаиваясь в содеянном. Вскоре появился очередной клиент, интересуясь, где же мастер, а я не знал, что ему ответить. Потом женщина, вытирая рукавом слезы, появилась из своего укрытия, чтобы закончить начатое дело. В тот день мы расстались, больше ни слова не сказав друг другу.

Глава вторая. Надпись на стене

В начале марта, кажется, случилось это происшествие, которое, по большому счету, ко мне никакого отношения не имело, но, так уж вышло, что я оказался вовлеченным в его расследование…

Была середина недели. В то будничное утро хлестал косой дождь (такая погода держалась уже несколько дней подряд), и я под зонтом шел на работу, но все равно промок до нитки. Настроение — под стать погоде, а тут, как назло, с самого утра надо лекцию читать перед большой аудиторией!

Стоя у трибуны и подглядывая в свой конспект, я проговорил минут пятнадцать или двадцать, после чего, по своей привычке, начал перекличку, — с целью контроля посещаемости. Зал тотчас же пришел в движение, — как всегда, заводилами выступили задние ряды. Но едва я приступил к списку с фамилиями студентов, как увидел вошедшую в аудиторию девушку — это была секретарь из приемной нашего учебного заведения. Она поднялась к трибуне и тихо сказала мне:

— Вас вызывает директор…

Я на мгновенье растерялся:

— Прямо сейчас?

Она кивнула в ответ.

— Это и в самом деле так срочно, или может подождать до перерыва?

Эта девушка ничего мне не ответила, однако, ее лицо приняло столь серьезное выражение, что я сдался и последовал за ней, — прямиком в кабинет начальницы (директором вуза была женщина). Оказавшись в этом кабинете, где в последний раз мне доводилось быть во время своего трудоустройства, я поздоровался с этой женщиной и сразу же заметил, что она не одна — в помещении находился какой-то незнакомый человек. Он поднялся мне навстречу, на ходу открывая свое удостоверение.

— Капитан полиции Иванов, — представился он.

— Я оставлю вас, — сказала директриса, проходя мимо меня. Я же с недоумением рассматривал удостоверение сотрудника правоохранительных органов и, возвращая его назад, осведомился:

— Чем обязан вам?

— Мне говорили, что вы большой специалист в области мировой истории, а, кроме того, знаете несколько языков. Это так? — спросил капитан по фамилии Иванов, и в его пристальном взгляде я прочел какое-то недоверие.

— Ну, не будем преувеличивать! Не такой уж я и большой специалист, а что касается языков, — мои успехи еще более скромные. Английский и китайский — на среднем уровне, и совсем немного…

Я не докончил, он перебил меня:

— А как насчет старославянского?

В первый миг я несколько растерялся, но потом нашелся:

— Как вам сказать? Мне доводилось изучать древнерусские летописи, и я, конечно же, со старославянской лексикой знаком. Впрочем, там нет ничего такого сложного… А к чему этот вопрос?

— Да, вы садитесь, господин Арсеньев, — обратился он ко мне как-то совсем неучтиво. — Нам с вами долгий разговор предстоит!

Тогда я сел на стул, а он пододвинул свой чуть ли не впритык к моим ногам и заговорил так, как, наверное, ведут допрос подозреваемого в совершении преступления.

— Где вы были в этот понедельник около десяти часов вечера?

Его выражение лица и грубость произнесенной фразы заставили меня вздрогнуть.

— А к чему этот вопрос?

— Отвечайте! — вдруг резким тоном проговорил он.

— Где я был в понедельник? — я запнулся, с трудом соображая. — Как и всегда, по вечерам в это время дома — смотрел телевизор…

— И кто-нибудь это может подтвердить?

— Ну, не знаю… Я живу один.

— Стало быть, алиби у вас нет.

— Какое алиби? В чем, собственно, дело? — проговорил я раздраженно.

— Дело в том, что в понедельник вечером в нашем городе произошло убийство…

— А я тут причем?

— Вам знакомо имя Алексея Ледяева?

— Нет. А кто это?

— Майор ФСБ в отставке, начальник службы безопасности в банке… — говоря эти слова, капитан Иванов пристально смотрел на меня, изучая мою реакцию. (Все-таки надо отдать должное тем, кто работает в правоохранительных органах — часто среди них можно встретить тонких психологов!).

— Не припомню, чтобы я хоть где-то пересекался с этим человеком, — качая головой, отвечал я. — Да у меня вообще мало знакомых в этом городе, где я живу совсем недолгое время…

— Да, я слышал об этом. Кстати, а что вас заставило переехать сюда?

Я развел руками:

— Думаю, что это мое личное дело!

— Как сказать… — усмехнулся мой собеседник.