автордың кітабынан сөз тіркестері  Русская поэма

Анатолий Найман

Поэма, начинаясь с минус-чего-то, -кого-то, встречей «с тобой, ко мне не пришедшим» и кончаясь уходом «от того, что сделалось прахом», на всем своем протяжении имеет дело с тем, чего в данную минуту нет, чего не хватает.

Но, завороженное ее вместительностью и многослойностью и словно бы в шоке от ее «культурност

Первая ее строка, например, привлекает внимание, заинтересовывает; вторая — окончательно увлекает; третья — пугает; четвертая — оставляет перед бездной; пятая одаряет блаженством, и шестая, исчерпывая все оставшиеся возможности, заключает строфу.

О поэме.

Она кажется всем другой:

— Поэма совести (Шкловский).

— Танец (Берковский).

— Музыка (почти все).

— Исполненная мечта символистов (Жирмунский).

— Поэма Канунов, Сочельников (Б. Филиппов).

— Историческая картина, летопись эпохи (Чуковский).

— Почему произошла Революция (Шток).

— Одна из фигур русской пляски — раскинув руки и вперед (Пастернак). Лирика — отступая и закрываясь платочком.

— Как возникает магия (Найман).

Христос подлинный, евангельский «был с разбойником» — раскаявшимся; с этими, нераскаявшимися, окаянными, должен быть Другой — вот что ясно поэту. А вид у этого имеющего быть Другим, сколько Блок в него ни «вглядывался», опять оказывается тот же, Христа. «И не удивительно, — говорит апостол Павел, — потому что сам сатана принимает вид Ангела света. А потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды». Или еще определеннее: «принимают вид Апостолов Христовых». Не это ли для Блока страшно? И не об этом ли поэма «Двенадцать»?

Имя Иисуса, написанное, как и в поэме, по простонародной (усвоенной от староверов) орфографии и, что важнее, взятое в кавычки, сводит на нет любое намерение подставить вместо этого «Исуса» — Христа евангельского, тем более исторического. Это «Христос» бытовой веры, «Боженька» с иконы — не случайно убийца употребляет слово «Спасе» как междометие и недаром товарищи образумливают его: «От чего тебя упас золотой иконостас?» — а не Господь Бог. То, что он «в белом венчике из роз», говорит не о католической природе этого образа, как указывали некоторые критики, а опять-таки о том, что это образ, сошедший с домашней или церковной иконы, украшенной веночком из бумажных роз

В десятой главе возникают первые такты — и музыкальные, и смысловые — пушкинских «Бесов»:

«Буржуй на перекрестке» в первой главе — типаж, в девятой — откровенный символ: он «стоит безмолвный, как вопрос», и перекресток уже не улиц, а судеб и эпох.

«Человек» седьмой главы — великий грешник, но еще кающийся и, стало быть, сохраняющий шанс на спасение; «человек» восьмой — Каин, он проклят извращением порядка вещей, он «изгнанник и скиталец на земле».

Сюжет не заканчивается на убийстве: пока Петька мучается, все еще поправимо, еще не закрыт путь героя «Преступления и наказания». Но когда его убеждают, что впереди ждет их «бремя потяжеле», а из контекста следует, что подразумевается бремя Революции, все кончено. «Он головку вскидавает, / Он опять повеселел…» С этой минуты в силу вступает иной закон: «Все позволено!»