Через несколько дней после возвращения из Миккели я услышал на автоответчике запись: «Вадик, это Майя Михайловна. Звоню просто так, узнать, как ваши дела». Эту запись с голосом Плисецкой я храню до сих пор.
Могу даже сказать, что у меня какие-то досады остались в жизни. Что я не была внимательна к людям, которые мне хотели сделать добро. А так… не принимала никого. От безалаберности, наверное. В общем, скорее, безалаберно я прожила свою жизнь. Это неправильно. У меня даже, знаете, есть такое угрызение совести. Поляки делали обо мне фильм, я с ними не была внимательна, общалась холодно, сквозь губу. Они обиделись и уехали. И не получилось фильма, где я изумительно была снята, изумительно. Может быть один раз в жизни! Там была «Леда» такая, которой никогда не было и не будет теперь уже, Хорхе Донн умер. И я это уже не танцую. Вы знаете, Вадим, есть у меня такие вот досадные моменты, и опять это относится к тому, что вы говорите: как я общаюсь с людьми. И мало и неправильно. – Может быть, вы слишком гордая, поскольку избалованы вниманием и успехом? – Может быть это избалованность, может быть. Может быть, Щедрин меня избаловал. А надо было бы, надо было бы с людьми быть повнимательней. Я сейчас это понимаю. Поздновато. Даже если бы я услышал только эти признания, мне стоило однажды позвонить Майе Михайловне, договориться о съемках и приехать в Миккели. Чтобы нарисовать свой портрет Плисецкой, портрет без позирования. Шли годы. Плисецкая периодически бывала в Москве. Меня приглашали на разные мероприятия с ее участием: юбилейные вечера, презентации. Но я отказывался идти, и отказывался сознательно. Мне было важно не расплескать свою Плисецкую, и ни с кем ее не делить. В марте 1999 года в Большом театре я снимал для программы «Кто там…» сюжет про солиста балета Юрия Клевцова, он танцевал Иванушку в новой постановке «Конька-Горбунка». В антракте отправляюсь к нему в гримерную. Длинный коридор за кулисами Большого театра. В самом его конце я увидел Майю Плисецкую. Она шла навстречу. В пустом коридоре на какое-то мгновение мы оказались вдвоем, больше никого. Я поздравил ее и Щедрина с премьерой. Плисецкая поблагодарила и улыбнулась.
Я заметил, на поклонах у Майи Плисецкой всегда чуть смущенная, застенчивая улыбка, никакого победительного налета. Это выглядит так изящно и обаятельно!
– Да. Я люблю ходить на каблуках. И на высоких, и на… Совсем на низких – нет. – Почему? – Потому что неудобно: мне кажется, что я куда-то назад падаю. И для стопы неудобно. Потому что вечно уставшие стопы. И когда ровно, неприятно. Все-таки хоть маленький каблук должен быть. Но я люблю и высокий. Здесь сейчас мокро, холодно, поэтому я надела кроссовки. А вообще хожу в модных хороших туфлях.
балы, которые устраивались в Кремле. Их устраивал Хрущев. Все делали вид, что они со мной очень почтительны и элегантны. А я сидела в золотой клетке. Я была невыездная. Я была очень нежелательная, но нужная, может быть, поэтому меня и терпели. Потому что мною хвалились перед всеми, кто приезжал в хрущевскую оттепель в Москву.
Я просто не думаю, что я красивая. Мне нравится красота совсем другая. Вы знаете, у меня, наверное, плохой характер, потому что я во всем вижу только минусы. И в своем исполнении, и в своем поведении, и в своем лице
Он, конечно, хотел стать отцом, но никогда мне этого не говорил, не настаивал. Он знал, что моя профессия тогда будет под угрозой. И он не хотел довлеть, не хотел сделать для меня хоть какой-то ущерб. Никогда. Он вообще не делает того, что мне не нравится. Например, не свистит, не поет… – …и не танцует? – …не танцует, не курит. Да, понимаете.
