— Ты знаешь, вообще — это вряд ли, сейчас у нас такая обстановочка… — начал Юрец, тщательно подыскивая слова и, кажется, даже избегая прямого контакта глазами. — Сейчас с этими суицидниками говна наешься… Мы тут написали про школьницу, которая повесилась из-за ЕГЭ, ну, только намекнули… Правда, школу назвали… Так ты знаешь, что тут началось! Роскомнадзор до сих пор… Там же якобы теперь нельзя писать ни о причинах самоубийства, ни о… Когда несовершеннолетние — это вообще всё, там чуть ли не о самом факте теперь запрещено писать… Причем, мы даже на ее фотке сделали пикселизацию, и ты прикинь, нам даже по фотке…
Олег стух и уже не слушал. Он понял, что проболтался. Он не хотел прямым текстом призывать Юрца заняться этим, как журналиста, думал, тот сам клюнет, главное — правильно подвезти. Он же так мило, бывало, поил Газозу чаем, если Олег опаздывал… Ну и потом: оказывается, пока Олег продавался налево и направо, скакал по изданиям, Юрец всё точил и точил свои журналистские принципы.
Это обнаружилось случайно — Олег ведь давно не следил. В эти сумрачные дни, когда опять непонятно что сделалось с отоплением, и из раздолбанных панк-окон тянуло так, как будто он в аэродинамической трубе, Олег взялся прогуглить, и был даже немного уязвлен. Оказалось, все эти годы Юрец так и работал упорно в своем убогом, уж по правде говоря, «Совершенно секретно». Дорос там до какого-то завотделом, или замредактора, но это-то как раз не важно. Главное, что он так и делал эти километровые «журналистские расследования», над которыми ржали еще в Ясенево: полтора разворота, которые невозможно прочитать. Месяц работы. Три копейки. Ничего не изменилось, и этот марафон убористых букв всё так же было невозможно пробежать, тем более — вникнуть в описанные схемы уводов денег в московском ЖКХ. И хотя Олег и растаял от донкихотства Юрца, над которым, оказывается, не властно время, он подумал, что автор тоже по-своему рехнулся — с этими приложенными к статье графиками, понятными ему одному.
