Одного у шотландцев не отнять – они здорово умеют пугать адским пламенем. В самом деле, многие представители их духовенства прямо-таки одержимы адом. Не объясняется ли это завистью? В аду, все-таки, гораздо теплее, чем в Шотландии
— А кто вы, собственно, такой? — пренебрежительно фыркнула она. Я назвал свое имя и звание, поскольку в армии учили, что когда вас допрашивает враг, представляться нужно именно так.
Меня разбудило так называемое пение птиц. На самом деле это скорее был жуткий шум — девять частей ора и скрежета на одну часть нормальных звуков. В Англии утренний птичий концерт нежен и мелодичен, поэты, услышав его, приходят в восторг и разражаются лирикой о жаворонках и воробушках в небесной лазури. И длится он, к счастью, недолго. Бедные создания, угнетенные холодом и сыростью, споют пару тактов, убедятся, что все еще живы, и переходят к другим насущным делам. В Калькутте все иначе.
Калькутта – это не Лондон. Здесь, в тропиках, где англичанину достаточно неосторожно взглянуть на бутерброд, чтобы свалиться с дизентерией, выбор предприятия общественного питания мог оказаться вопросом жизни и смерти.
Закон Роулетта. Его приняли в прошлом месяце. Он позволял нам упрятать за решетку любого, кого мы подозревали в терроризме или революционной деятельности, и держать там до двух лет без суда. С точки зрения полицейского, это очень упрощало жизнь. Индийцы, конечно, были в ярости, и я их не виню. В конце концов, мы только что воевали во имя свободы, а теперь – подумать только – хватаем людей без ордера и бросаем их в застенок за любые действия, которые покажутся нам мятежом, начиная с неразрешенных собраний и заканчивая косым взглядом, брошенным на британца.
А это и не нужно. Если он действительно встал на путь ненасилия, то лучшее, что мы можем сделать, – это вернуть его сюда как можно скорее, и пусть он продолжает обращать к миру своих сторонников. В конце концов, с кем приятнее бороться – с вооруженными повстанцами или с горсткой сознательных несогласных? Нет, эта чепуха про ненасилие – лучшее, что случилось с нами за много лет.
Если в Индии и существовала такая вещь, как счастье, его, наверное, нужно было искать среди бедных, неграмотных людей, не связанных ни с британской, ни с индийской элитой. Таких, как рикша валла Салман. Для него счастьем был набитый живот и биди перед сном, и его совершенно не волновало, кто там сидит в «Доме писателей» и управляет страной – сахибы в костюмах или же бабу[47] в дхоти[48].
Автомобиль остановился возле весьма впечатляющего подъезда. Латунная табличка, привинченная к одной из колонн, гласила: «Клуб „Бенгалия“, основан в 1827 году». У входа стоял деревянный знак, безупречными белыми буквами сообщавший:
