Как любой постсоветский человек, мама жила в России, легко совмещая в своей голове две противоречащие друг другу парадигмы: «государство всегда врет» и «государству виднее».
Кто же знал тогда, что конец света еще как наступил, просто наступил он не в мире, а на территории отдельно взятой страны. И он продолжается до сих пор, происходит прямо у нас на глазах, расползается по соседним странам, а мы смотрим в другую сторону, делаем вид, что в целом все не так уж страшно, могло быть и хуже, просто потому что не знаем, что делать и как реагировать.
Сюжет такой: накануне выборов президент России узнает о пророчестве древних песьеголовых богов, гласящем, что его переизбрание на новый срок зависит от разбросанных по всей стране мертвых детей. В компании сиамских близнецов Голосуева и Проиграева, а также туповатого помощника (который на все вопросы, в том числе «как вас зовут?», отвечает одной-единственной фразой: «нам об этом ничего неизвестно, это не вопрос Кремля») президент отправляется в тур по России с целью убедить 300 мертвых детей присоединиться к своей президентской кампании. Голосуев и Проиграев нужны ему как переводчики, экстрасенсы; Голосуев может слышать голоса мертвых детей, но не умеет с ними говорить, а Проиграев наоборот — может говорить, но не слышит; проблема в том, что близнецы ненавидят друг друга, и сцены препирательств между ними — самое смешное, что есть в повести. Сам текст разбит на 300 главок (плюс вступление), каждая из которых — стенограмма беседы президента России с кадавром с помощью двух переводчиков и умственно отсталого помощника.
Самое страшное было, что кричать не можешь и не услышит никто — в небе салюты, грохот, из динамиков гимн России орет, а мы тонем.
Власти в то время еще беспокоились о своей репутации (сейчас в это сложно поверить, но и такие времена бывали), поэтому новость о том, что взрыв кадавра приводит к соляным выбросам, загрязнению рек и появлению огромных бесплодных территорий (а значит, его сложно скрыть или замолчать), очень всех напугала, и закон, запрещавший любой вандализм по отношению к мортальным аномалиям, приняли быстро и без особых возражений со стороны силовых структур
Мама всегда защищала его, мол, «у вашего папы была непростая жизнь». Как будто сложность жизни как-то оправдывает скотство.
Во-первых, это вранье. Никто в него не стрелял.
Д: У вас есть ружье?
О: Нет у меня ружья.
Д: У вас на полке фото, где вы с охотничьим ружьем.
О: У меня нет ружья.
Мы привыкли мыслить конец света как мгновение, как вспышку. Но я подумала: что, если конец света — он вот такой. Не точка, а процесс. Помните, в девяносто девятом все ждали, что вот сейчас календарь перещелкнется на нули, и все обвалится. Столько фильмов было про Армагеддон. Но вот наступил двухтысячный и — ничего. Кто же знал тогда, что конец света еще как наступил, просто наступил он не в мире, а на территории отдельно взятой страны. И он продолжается до сих пор, происходит прямо у нас на глазах, расползается по соседним странам, а мы смотрим в другую сторону, делаем вид, что в целом все не так уж страшно, могло быть и хуже, просто потому что не знаем, что делать и как реагировать.
Первое время, как уехала, мне казалось, что я как будто на отколовшейся льдине, которую уносит все дальше от материка. Я старалась не паниковать: ничего, рано или поздно это пройдет, льдину прибьет к берегу и я обрету почву под ногами, смогу пустить корни, потрогать траву. Но прошел год, а потом два и три, а я все дрейфовала. Я, кажется, до сих пор дрейфую. Кажется, это чувство, что я на льдине и мне совершенно не на что опереться — оно теперь и есть мой дом.
Захарыч часто использовал заумные слова: медиатор, энтропия, снафф, трансгуманизм, постмодерн, патологии, евразийство, гей-лобби, пассионарность, — и вроде бы даже к месту, но иногда у Матвея закрадывалось подозрение, что Захарыч не всегда понимает, что они означают.
— А что это такое? — однажды спросил он.
— Что такое что?
— Постмодерн. Ты постоянно говоришь «постмодерн то, постмодерн се», или «ну это же чисто постмодерн», а я не знаю, что это такое. Вот и спрашиваю, что такое постмодерн?
Захарыч всерьез задумался.
— Постмодерн, Матвей, это когда ты распинаешься перед другом как мудак, рассказываешь ему интересную историю, а он берет и перебивает тебя своим тупым вопросом, ты сбиваешься с мысли, и дальше вы едете в тишине как мудаки, — он замолчал, угрюмый, и дальше некоторое время они действительно ехали в тишине.
