Оглавление

От автора

Все персонажи книги вымышлены, совпадения случайны, ассоциации беспочвенны. События, описанные в ней — это попытка открыть завесу тайны над ближайшим будущим.

Автор далек от идеи разжигания национальной вражды и почтительно относится к культуре, традициям и обычаям всех этнических групп, которые представлены в книге.

Когда вы не осознаете происходящее

внутри вас, снаружи это кажется судьбой.

Карл Густав Юнг

1

Было утро, когда мы прилетели.

Видя, как я страдаю от холода, Скот взялся нести тяжелые баулы. Это не было актом великодушия c его стороны. Я знал: позже он вспомнит о своем благородстве и взвалит на мои плечи что-нибудь потяжелее дорожных баулов.

Поздняя осень полыхала на улицах Ашхабада, бодрящий утренний морозец пощипывал уши и нос. Согнувшись под тяжкой ношей, Скот шаркал армейскими ботинками по мерзлому асфальту, сметая сопревшую листву и сочиняя тезисы для своей будущей книги, которую он условно назвал «Размеры значения не имеют».

Я зябко втянул голову в меховой воротник куртки, стараясь дыханием согреть лицо и уши.

На улице Сапармурата Ниязова мы подошли к стоянке такси. Расторопный водила услужливо открыл перед нами дверцу старенькой «Волги» и сказал по-туркменски:

— Хуш гельдингиз![1]

В салоне тачки было тепло. Я с наслаждением вытянул замерзшие ноги и расстегнул отсыревшую куртку.

Таксист, мужик с красной рожей и хитрыми глазками, смотрел на нас в зеркальце и приценивался, «кинуть» ли нас на трешку или включить счетчик и потерять на этом два рубля; маршрут был нам знаком и больше чем на рубль не тянул.

— Ну, — обернулся водила к Скоту, — куда едем, брат?

Скот в тепле заметно повеселел, и в нем проснулось чувство юмора.

— Шеф, — сказал он, — а есть тут у вас приличный бордель?

Таксист оценивающе оглядел Скота.

— Я француски не панимаю, — сказал он с легким восточным акцентом.

Скот пояснил ему значение слова «бордель».

— А, — сказал водитель, — так у нас вся страна бардель, тавариш.

— Хм, — со значением хмыкнул Скот, — ну, тогда жарь на проспект Туркменбаши. Трешку в зубы, если доставишь с ветерком.

Таксист ему понравился, Скот ценил людей с чувством юмора. Водилу он отнес к таким остроумцам, хотя большого остроумия в ответе таксиста я не нашел, равно как и в вопросах Скота. Однако оба они чувствовали удовлетворение от удавшейся «перестрелки» и с уважением взирали друг на друга.

Скот не был великим юмористом и шутил на уровне пациента, страдающего лобным синдромом[2]. Однако мое скептическое отношение к своим шуткам он расценивал как отсутствие понимания комического дара у отдельно взятой личности.

— Тот, кто смеется последним, — утверждал Скот, — возможно, не понял шутки…

Таксист доставил нас на площадь Сапармурата Ниязова и помог извлечь из багажника баулы, рассчитывая на то, что мой партнер раскошелится на чаевые, как и обещал в порыве театрального великодушия. Его расчеты оправдались: на Скота вдруг накатило вдохновение, и он широким жестом кинул водителю на чай целый рубль.

Не часто можно было видеть такой феномен природы, как бросание Скотом денег на чай, и я с интересом наблюдал за представлением, которое разыгрывал мой компаньон.

Таксист, привыкший к импровизациям загулявших командировочных, почтительно вытянулся, поблагодарил Скота и, лихо развернув тачку, растаял за поворотом. Я подхватил тяжелые баулы, и мы пошли к дому нашей бабули.

По дороге Скот прятал нос в теплый шерстяной шарф и глухо ворчал. Видимо, вдохновение оставило его, и он злился, что дал таксисту слишком много на чай; не мог же он дуться на мороз — не в правилах Скота было злиться на абстрактные вещи. Он шел легко и пружинисто, пиная модными ботинками желтые листья и сухие ветки под ногами.

Иней лежал на выцветшей, пожухлой траве по краям арыков и на лысеющих ветвях деревьев, которые, прикрываясь редкой, еще не успевшей опасть листвой, смотрелись сиротливо, будто их обидели и насильно раздели.

До бабкиного подъезда баулы нес я, а на третий этаж поднимать их решил Скот. Еще не взявшись за дорожную ношу, он бурно задышал, испуская из широких ноздрей густой пар, чтобы показать мне, как непросто ему нести груз и как много он вкладывает в копилку нашего партнерского союза.

А вот и бабкина обитель. Здесь мы жили в наши редкие наезды в Ашхабад.

Бабушка открыла нам двери. Она, похоже, была со сна — вся сиплая и злая. Седые космы нечесаны, на лице глубокие морщины много повидавшей в жизни женщины.

— Какого хера надоть? — деликатно спросила она Скота.

Бабуля нас не признала, смотрела недобро, и было видно, что ей очень хочется погавкать.

В этом доме кухня была общая, и женщины по утрам, выясняя отношения, поливали друг друга бранью в духе холодной войны между СССР и США. Для жильцов дома привычный незлобивый утренний лай был сродни первой программе туркменского радио, по которому беспрерывно крутили новости о великом и непревзойденном туркменбаши[3] Сапармурате Ниязове — государственном деятеле и выдающемся руководителе Туркменистана. Между тем вздорный характер старушки выдвигал ее в первые ряды мастеров художественного лая и отнюдь не способствовал дружбе народов и взаимопониманию между соседями старого дома.

Скот, зная склонность бабушки к многоэтажным матерным конструкциям, не дал ей размяться:

— Бонжур! — сказал он по-французски, внес баулы в прихожую, поставил их в угол и, тяжело отдуваясь, выпрямился во весь рост.

Только теперь бабуля узнала его.

— Банжур! — радостно проскрипела она, не замечая, что приветствует нас также по-французски. Мы щедро платили ей за постой, и старая готова была приветствовать дорогих гостей хоть на японском.

Бабка поставила на плитку чайник, и через минуту он зашипел, словно кот, пытающийся выяснять отношения с более удачливым в любви соперником.

Мы разделись, сели за стол, и Скот в ожидании завтрака продолжил развивать тезисы своей будущей книги, согласно которым ценность мужчины идентична размерам его полового органа. Он полемизировал со мной на том основании, что я был дальним родственником итальянского еврея и криминального антрополога Чезаре Ломброзо и с честью носил его фамилию. Мой далекий предок утверждал, что черты лица и строение черепа человека определяют, станет ли он законопослушным членом общества или быть ему по жизни насильником и уркой.

Я, разумеется, поддерживал теорию своего знаменитого предка, а Скот активно возражал мне, доказывая, что именно размеры члена влияют на модель социального поведения человека в частности и этноса в целом.

— Вот, к примеру, возьмем грузин, — сказал он. — Статистически установлено, что средний размер полового органа мужского населения Грузии достигает семнадцати с половиной сантиметров. Этим объясняются их самоуважение, гордость, независимый дух и симпатия, которой они пользуются у женщин. Если брать во всесоюзном масштабе, то на одного грузина приходится три целых и пять десятых поклонницы.

— У Гитлера и Наполеона поклонниц было побольше, — парировал я, — а размеры поменьше — семь и четыре сантиметра, то есть на двоих они не тянули даже на одного среднестатистического грузина!

Но Скот уже принялся громко напевать тирольские песни, звонко поигрывая голосом, шевеля густыми усами и положив свой большой аргумент на мои серьезные доводы. Он был в хорошем настроении сегодня, потому что на несколько дней уехал от жены, которая изводила его пустыми упреками за то, что другие, «нормальные» мужья, зарабатывают побольше и живут поприличнее, а он только и умеет, что распевать тирольские песни и шевелить тараканьими усами.

Шаркая старыми тапками по скрипучим лакированным половицам, бабка принесла нам чай и вчерашнюю гречневую кашу.

Комната была тесной, завалена рухлядью и пахла чердачной пылью. Потолок по углам затянут паутиной. Из одной стены торчал репродуктор — радио в виде тарелки, а на другой криво висела картина с изображением подстреленного оленя. В глазах умирающего зверя билась напряженная мысль и, казалось, вот сейчас он решит теорему Пуанкаре и помрет, не оставив Перельману никакого шанса на разгадку гипотезы французского математика[4].