Оглавление

1. Отчаянная мудрость
2. 1
3. 2. Почему бы и нет?
4. 3. Существует только то, что названо
5. 4. Об именной культуре
6. 5. О дифференциации восприятия сущего
7. 6. О счастье
8. 7. Притча
9. 8. О принятии решений
10. 9. У сгоревшей купины
11. 10. Из методологического
12. 11. Чудо театра жизненного
13. 12. О значении времени и пространства
14. 13. О смерти
15. 14. О природе честности
16. 15. О необходимости
17. 16. Об интуиции
18. 17. О воспроизводстве
19. 18. Избранные
20. 19. О безграничных возможностях человека
21. 20. О нахальстве
22. 21. Выбор
23. 22. Вера как цель любой системы
24. 23. К себе подобным
25. 24. Об истине
26. 25. Бытие философии
27. 26. Сбрасывание кожи
28. 27. Кожа и Змея
29. 28. Моральность гениальности
30. 29. Операции прикрытия
31. 30. О чистоте
32. 31. Мужество познания
33. 32. Границы достоверности
34. 33. Формы будущего
35. 34. Шутка
36. 35. Социальная материя
37. 36. Результирующая познания (качественность)
38. 37. (С) ложность объектов познания
39. 38. Два универсума. Устройство
40. 39. Зеркало противоречий
41. 40. Ценности
42. 41. О том, что есть личный момент в познании
43. 42. О том, как живет бытие в возможности
44. 43. Истина, условность понимания
45. 44. Общее и частное (единичное) применительно к вопросам личного познания
46. 45
47. 46. Власть и познание — соотношение необходимости присутствия
48. 47
49. 48. Детерминанты общественного познания
50. 49. Практика и теория
51. 50. Верность, ревность, страсть
52. 51. Вкус разницы
53. 52. К вопросу о познании вообще
54. 53. Ты и общественное
55. 54. Грани и основания достоверности
56. 55. Вольное

1

Биологическая жизнь существует в движении. Форма этой жизни — движение. Оно в свою очередь существует в состоянии вечного запроса регулятора, исключающего механическую конкуренцию за время и пространство. Данным регулятором выступает игра. Игра разбивает движение вообще на отдельные формы, — законы биологической жизни, законы Игры.

Применительно к человеку следует отметить сферу действия, но это не так правдиво, как кажется на первый взгляд. Следует оговориться, что игра присутствует везде как заданная величина, более того именно она формирует все, но, формируя что- либо, не прекращает своего существования. Иными словами, игра — это формирующая субстанция, именно игра преображает материю в форму. Существует лишь только то, что имеет форму игры, а следовательно и то, что обозначено игрой, сформировано в поле значения игры. Игра — заданная величина, которая неизменно присутствует во всем. Именно игра формирует из движения действие, приписывая ему значение, из физики возможности — пространство, из протяженности сознания — время.

В этом мире говорить об устройстве весьма легко в зависимости от стиля повествования. Философия, всегда, например, учила нас, как должно быть, философия была рождена в эпоху великих преобразований и, скорее всего, в представлении людей того времени она и была инструкцией к действию, как еще можно управлять необратимостью — только заставляя ее желать формы, которой еще нет. Потом человек сильно измельчал, он уже перестал приписывать себе способность к преобразованию, — только к следованию, сохранению существующего в области действительного. Это прекрасно гармонировало с тем, что есть мир и как он должен быть для общества. При этом причинность здесь всего лишь количественного свойства, обычный переход количества в качество. Когда рождается удивление в отношении чувственного, когда человек, измеряя свою жизнь и измеряя жизнь того института, в котором существует, понимает свою ничтожность, при том, что все преобразовательные механизмы в нем ориентированы именно на чувственное опознавание, приходит конец духу одного перед бытом миллионов. Так, мы еще недооцениваем значимость Рима для формирования мира сегодняшнего. Империя при средней продолжительности жизни человека в 30- 40 лет, просуществовавшая более 7 веков и не в рамках преемственности и сохранения формы, а именно как активная моноформа, поглощающая все ей не свойственное, и существующее намного дольше ее самой. Культура, в которой игровое было доведено до предела, практически не имея понятия антипода серьезности, антипода не игрового… Такова была слава Рима.

Иногда оценить то, что называется преступлением можно только индивидуально. Представьте себе преступника, убивающего в самое себя все человеческое, все то, что удерживает его от преступления только ради того, чтобы достичь элемента продвижения к собственной цели; даже не самой цели. Что должен он чувствовать как человек? Здесь муки человеческого становятся настолько невыносимы, а голос совести настолько требователен, что остается только один проверенный способ уберечься — изжить в себе человека, сформировать нечто, что будет признано тобою неизбежно большим, чем просто человеческое. И если хватает сил структурного и изобразительного, это происходит вполне безболезненно и становишься сильнее, но, если все в тебе еще от человека — рискуешь повторить опыт Раскольникова- зеркала души Достоевского- станешь сам доказательством своего преступления. Одно при этом придется сделать в любом случае — выйти за «круг человека», убедиться в неизбежности влечения к преобразованию. Изменять и порицать, и делать это так, чтобы изменять…

Муки всегда есть, и мучение всегда есть неизбежность мыслительного и действительного, само по себе действительное складывается, как последствие осознанных действий и от того, как и в каком объеме они осознаны, и каким образом, зависит то, насколько существует признаваемая действительность- основа мотива дальнейшего действия.

Есть области, в которых нет доступных тебе врагов только потому, что ты недоступен для них, но в мире людей так же необходимо действовать с целью обнаружения собственно власти в области результатов мысли. Что же должно быть в этом отношении для нас и после нас? Мы уже не то, как нас знают и потому не ценим мы все то, что можно было бы назвать достоинством, само слово претит нам в мысли своей. Спокойствие — лишь форма реакции общественного преступника на возможность своего близкого разоблачения. В особенности четко это понимаешь, когда уголовное право той или иной страны строит оценку преступления на основе понимания общественной опасности — мы становимся самыми опасными для них, но так как не ущемляем истинного критерия общественного — частного интереса, являемся в то же время и самыми неуязвимыми. Это необходимо понимать раньше, чем садиться в тюрьму.

Ужас сковывает все наше состояние в момент познания глубины самое себя, в момент осознания противоречия самое себя в зеркале повседневного.

В сегодняшних условия уже не приходится говорить об унифицированной форме усечения противоречий бытия в возможности (БВВ) в обществе на основе единственно должных представлений о честности, морали или нравственности. Сегодня мир представлен достаточно дифференцированным полем весьма различных форм игр, в каждой из которых существует своя система снятия противоречий для реализации надлежащего бытия в возможности. И, если раньше (500- 600) лет назад, разница компенсировалась с помощью достаточно общих необходимых коллективных потребностей, то сегодня сфера реализации общественного БВВ (ОБВВ) все более индивидуализируется. Стадное ОБВВ уже не нуждается в стадном субъекте реализации- мозги отдельно взятого человека уже не мыслимы вне общественных канонов и поэтому можно быть сегодня абсолютно одиноким, революционным, анархичным и все равно обслуживать определенное общественное бытие в возможности.

Такие понятия как добро и зло достаточно персонифицированы и подогнаны сегодня, чтобы можно было пользоваться ими как определенными общими внеличностными мотивами поведения. Сейчас для нравственной оценки необходимо знание конкретно каждого случая, вернее, той общности случаев, которая и образует исследуемую сферу. Формальная причина все более определяет материальную.

2. Почему бы и нет?

Любая биологическая форма обретает свое существование в динамике, который наш язык связывает с понятием движения. С этой точки зрения не существует различия между нами людьми и прочими предметами биосферы, вообще всю проблему бытия можно свести к популярному построению схемы мира и тогда она отпадет сама собой. Но человеку этого недостаточно, ибо ему необходима гарантия своего существования в этом мире. И здесь нам необходим исторический критерий оценки бытия, которого мы до сих пор, к сожалению, не находим, подменяя его системой исчисления времени. Единственно возможным выходом в этой ситуации видится обращение к игре как достаточному основанию. Желаем мы того или нет, но игру мы обнаруживаем в любой сфере нашей деятельности, так почему бы не взять ее за критерий оценки бытия?

3. Существует только то, что названо

О чем мы не знаем, то, что не может даже восприниматься через чувства, не существует для нас. Это верно, как в отношении зрения (если я не видел его, я его и не увижу и не знаю), если я не слышал, я и не услышу — например, иностранный язык. Именно этим обусловлены различные миры людей разных профессий и необходимость общего в мысли. Так, при первичном прослушивании ряда непонятных мне иностранных слов, в отрыве от ситуационного игрового контекста, в котором они рождены я не понимаю ничего, но только после того, как мне обрисовали БВВ, содержащиеся в данной форме (иностранные слова), при повторном прослушивании происходит реализация и результат соответственно — понимание (соответствие БВВ энтелехии, полем которой являюсь я, сам желающий обучаться, обладающий уже встречностью, но не подобием в отношении чужеродного мне языка, — сложение данных качеств на отношение длительного периода времени формирует то, что называется волей). И как результат реализации воли — рождение представления, того, что будет в дальнейшем для меня целевой причиной желаемого бытия участия.

4. Об именной культуре

В архаике человек определялся именем, он зарабатывал себе БВВ, и оно уже на протяжении всей жизни реализовывалось в действительность в качестве навыка, формы определенной игры. Не личность, а образы. Но в соответствии с дифференциацией БВВ появилось неограниченное количество вариантов поведения. Теперь бытие в возможности подчиняется определенным отрезкам времени (оно же их и формирует).

Заметим, действие, не связанное с именем человека, всегда воспринимается как объективация жизни, как некоторый порог персонификации (сравните авторство анекдотов и авторство классической логики). Здесь уже уместно поставить знак равенства с обществом. Сегодня оформлять свое бытие в возможности (то есть оформлять возможное будущее, при условии соблюдения механизма реализации) — значит связывать свое имя с действиями. Желание славы, таким образом, есть ничто иное как желание конечного продукта реализации БВВ в БВД. Если ранее имена присваивались от вовлеченности в ту или иную область деятельности как функцию, которую необходимо было оправдывать, то теперь наоборот функция уже настолько детализированна в ОБВ самих функций, что необходимо быть достойным функции и не запятнать имя (представление о чести и деловой репутация). К вопросу о личном факторе в области формирования истории.

Действие без имени нам уже не интересно. Таким образом, можно выделить следующую черту энтелехии — необходимость персонификации деятельности. Алгоритм роста общественного в своей разумности — похороны и вечное забвение авторства удачно реализованных творческих алгоритмов.

5. О дифференциации восприятия сущего

Бытие как факт, как свойство, непосредственно воспринимаемого дифференцировано в отношении чувственности, более того вынесено за нее и представляется всегда при должной доле абстрагированности от вещно — конкретного как данность и основание для вынесения суждения, бытие как некоторая заданность в восприятии сознания.

Так, например, восприятие чувственности в любви непосредственным образом зависит от того, участвует ли субъект в наблюдаемой игре, или же он вынесен за ее пределы или является зрителем.

Последствия различий предмета и метода; дело в том, что тот метод, который доносит до вас информацию (БВВ) в той или иной степени определяет ее содержание, а может и прогнозировать, даже структурировать ваше восприятие целиком.

Если сам способ корреспондирования является не просто носителем информации, а отдельной парадигмой Бытия, то он не может в той или иной степени не детерминировать качественное начало восприятия субъекта. Весь фокус — в восприятии действительного. Для зрителя это, прежде всего, действительность, представленная суммой действий, которые благодаря адекватности значения воспринимаются непосредственно как содержание (понимание). Для участника (при том, что отсутствует непосредственная нацеленность на зрителя) — это адекватность внутреннего восприятия, которое есть следствие внешним предметам реального и причина для действия с реальностью.

Кто-то наполняет разум действительным, кто- то действительное разумом.

6. О счастье

Счастье незримо присутствует в мотивации любого действия, которое мы осмысливаем. Нет более размытого общего понятия- формы, чем счастье. Все стремятся быть счастливыми настолько, что говорят о способах его достижения, но не о самом счастье. И тем не менее законы мышления учат нас тому, что мы необходимо обязаны определиться в предмете своего стремления, иначе наступает эффект черной дыры познания (ситуация, при которой осмысление мира подобно ночному кошмару, когда кого — то хочешь догнать, но несмотря на все усилия не можешь даже приблизиться — любая фактология интерпретируется сквозь методологию размытости вечной устремленности, при неспособности разума четко истолковывать конкретику чувственного).

Счастье- одна из форм общественно — активного бытия в возможности, которое формирует границы значимого в той или иной области чувственно — заданного. Нереализуемый элемент организации целевой причины общественного бытия в возможности.

Человек и счастье взаимосвязаны таким образом, что всегда рождается необходимость сказать, что первый рожден для счастья, но вряд ли это так, хотя бы потому, что это предполагает реальность бытия этих 2- х понятий, а счастье продуцировано сознанием человека, является его частью, а потому уже ему присуще в качестве» определенного» атрибута, о котором все говорят, но который никто не определил, настолько ясно, чтобы можно было использовать эту дефиницию в качестве классифицирующего инструмента.

Напротив, понятие несчастья (но не горя) определено и идентифицируется намного лучше хотя бы в силу того, что его используют конкретно и непосредственно довольно часто в жизни. Более того, говоря о несчастье необходимо избежать ловушки, так как достаточно назвать любую ситуацию вроде смерти родственника, финансового краха и так далее и каждый согласится с тем, что это несчастье Несчастье более определено для индивидуума в прямой зависимости последнего от толпы, в той мере в какой он живет общественным, ибо для человека вне общественного (говоря «вне» и «человек» мы пытаемся соединить человека как вид животного общественного и в то же время данную ситуацию можно было бы определить как человек против общества со стороны общества). Состояние счастья — уже сама возможность жить, осознавая самое себя — представьте себе приговоренного к смертной казни и вот перед самым приговором его прощают, приговор не приводится в исполнение; сама по себе данная ситуация — уже есть высшее счастье для него. Именно этим умело пользовались монархи в свое время- осчастливить отдельно взятого человека. Так же приобретало популярность христианство, даруя душевное спокойствие. При этом следует учитывать, что только для нас сторонних наблюдателей это всего лишь «помилование», для приговоренного вся процедура и суда, и публичной казни (или ситуации, когда казнь есть следствие декларируемой или конституируемой публичности) есть процедура изъятия из сознания человека общественной ценности своей жизни, уничтожения в нем всего лично- общественного, а, следовательно, и личного вообще в понимании общества — именно поэтому организованная преступность рано или поздно станет базисом общества, критериобразующим началом общества.

Как только личность возвышается над обществом в себе, над этим богом внутри каждого из нас, она создает собственную веру в собственность творения (гонения на христиан — рост их популярности), и неважно во что она поверит: в возможность неограниченной власти, в возможность ли быть богом для самое себя и тому подобное; она создает собственный мир, превращая основание этого мира- мелочь духа, в жемчужину наличного бытия. Именно поэтому расценивать счастье всегда необходимо с точки зрения двух диаметрально противоположных полюсов — неактивированного (общественного) и лично — индивидуального.

Но при всех полярных точках зрения, в том числе в случае применения людологического классификатора, следует отметить, что счастье категория, которая осознается и чувственно живет в рамках универсама одного человека каким бы он ни был. Так же важно отметить, что счастье понимается как необходимое присоединение к той или иной общественной группе, отмеченной признаком успешности. При этом возможна утрата личностного и крах эмоционального уровня вообще. Играть в игры общественной иерархии — одно из самых опасных занятий для человека деятельного и почти обретшего своего бога.

Для счастья возможна минимальная характеристика, но все же мы попытаемся ее привести здесь:

1. Счастье субъективно человеческое понятие, конституируемое общественными формами БВВ в области социальной реализации человека. Таким образом, данная категория может быть однозначно отнесена к сфере деятельного. Иногда общественное пытается приписать счастью признаки следствия определенной группы действительного, реализовываемого одним человеком;

2. Относиться к комплексу общественных понятий, человеку естественным образом не сопоставлено. Иными словами изолированный от общественного человек с рождения рано или поздно придет к необходимости суммировать в понятийном аппарате чувственное проявление действительного, систематически взаимодействующего с субъектом (самоопределение, календарь, ритуалы выживания, медицина, пища и прочее). Счастье в данный аппарат не входит по причине отсутствия социума, общественного бытия в возможности, следовательно, отсутствует необходимость корреспонденции с ним.

3. Центральная категория в отношении понимания спокойствия. Причем последнее расценивается, исходя из степени активности самого человека. То есть некоторая сумма хаотичного, принимаемая за норму, в дальнейшем определяет нормальность и анормальность, так же определяется и счастье, как более конкретное состояние по сравнению с пониманием покоя. Мера так же определяется и формой той или иной игры, персонифицирующей индивидуума в определенных парадигмах.