Оглавление

Туся, Ляля и Капитолина Никитична

— Дети, Яша, не бывают чужими, — сказала Эмилия Львовна сыну, когда он приехал в Одессу за ее родительским благословением.- Ты же знаешь, у нас не принято оставлять детей, если, Боже упаси, что-то случилось с их родителями. Ну, и что ж, что девочка не твоя. Что ты в ребенка вложишь, то из него и вырастит.

Выросла Ляля. На этом эпопея с чужими детьми не закончилась. Через двадцать с небольшим лет Яков Моисеевич растил уже Лялину дочь, Тусю, свою внучку. И как-то так вышло, что обеих девочек он любил, как родных.

Ляля покорила его сразу, в тот самый день, как Яков Моисеевич, в те времена — старший лейтенант Яша Водовоз, впервые ее увидел на платформе железнодорожной станции Пермь 1, куда его жена, Лада, прибыла с маленькой дочкой в сопровождении Яшиной тещи Капитолины Никитичны. Лада с Лялей ехали домой, а Капитолина Никитична — в гости и с инспекцией, долженствующей определить, подойдет ли малышке новый дом.

В Перми вот уже месяц квартировала Яшина часть.

Шел пятьдесят третий год. Стояли апрельские солнечные деньки, хотя ночью и по утрам еще случались заморозки. Прибывший в Пермь поезд местного значения, остановился у второй платформы, и Яше пришлось бежать на своих длинных ногах по неудобным низким и узким ступенькам переходной лестницы, дробно выстукивая кирзовыми сапогами по железным скобам — тук-тук-тук-тук-тук. Поезд внизу уже визгливо тормозил, когда он соскочил на платформу и бросился вслед за вторым вагоном.

Состав остановился, дверь вагона открылась, и вслед за проводницей на платформу легко выпорхнула красивая, в приталенном светлом пальто Лада. Она повернула в его сторону красивую головку, аккуратно завитые, русые локоны до плеч пружинно качнулись в такт движению, и Яша понял, уже в который раз, что не ошибся с выбором.

Вслед за Ладой из вагона вышла ее мать, театральная актриса, Капитолина Никитична, в шляпке и с меховой горжеткой на плечах. Она, не спеша, с достоинством, осчастливила аккуратной ножкой перрон, обернулась и из рук мужчины в шинели, стоящего в тамбуре, приняла беленькую девочку в тонком голубом пальтишке, коричневых чулочках и голубых игрушечных туфельках, легких не по погоде.

Яков Моисеевич запомнил эту картину на всю жизнь: маленькая, девочка в кукольных туфлях, спущенная с рук бабушкой, подходит к нему, поднимает голову, смотрит снизу вверх зеленовато-серыми ясными глазами, и молча протягивает к нему руки. Он поднял ее. Девочка была легкой, как мотылек, и совершенно не готовой к капризной пермской весне. Он посадил ее на левую руку и непослушными пальцами правой стал торопливо расстегивать пуговицы шинели. Девочка сидела, не шевелясь. Яша расстегнул, наконец, шинель, прижал к груди малышку, укрыл ее, закутал потеплее и ощутил вдруг такую нежность, какой никогда, до сих пор не испытывал.

Он так и нес ребенка, спрятав у себя на груди, по сонному городу, потом они ехали в раннем промерзшем за ночь трамвае, потом шли — от трамвайной остановки, в горку до Яшиной квартиры. Он совсем не устал. Малышка словно была частью его организма, просто когда-то отнятой частью.

Ляля всю дорогу крепко держала Яшу за шею. Сначала она сидела тихо, а потом, осмелев, стала издавать негромкие звуки, щекотно водя пальчиком по его щеке. Остаток дороги она ворковала что-то на своем языке, как голубь — нежно и ласково, а Яша тихо млел от счастья.

Позже Яков Моисеевич узнал, что это ее воркование — не просто невнятная речь маленького ребенка, а полное отсутствие этой речи, невозможность ее, причиной которой явилась годовой давности скарлатина. Болезнь, долго бродившая по детскому организму, не убила совсем, но нашла слабое место. День за днем звуки мира вокруг Ляли становились глуше, глуше, а потом и вовсе исчезли. Девочка, которой только-только исполнилось два года, погрузилась в ватную тишину. И никто этого не заметил.

Скарлатиной Ляля переболела в марте, Проблемы со слухом у ребенка бабка Капитолина Никитична обнаружила в начале мая — случайно, просто позвала из другой комнаты, потом подошла ближе, потом уже чуть не в ухо кричала: «Лялька!!!» А Лялька в это время укрывала резинового кота голубым одеялом, вырезанным из лоскута ткани, завалявшегося в пошивочной мастерской театра, где служила бабка и работала мать. Одеяло имело теснейшее родство с плащом маленького принца из одноименного спектакля, и, возможно, обладало некими сказочными свойствами, но, в любом случае, знали об этом только игрушечный кот и маленькая глухая девочка.

С этого дня Капитолина Никитична каждый ближайший понедельник — день, свободный от утренних репетиций и вечерних спектаклей, планировала свозить малышку в Пермь, к доктору-лору, но всякий раз находились дела более неотложные и важные, и поездка откладывалась и откладывалась: еще на неделю, потом еще, еще.

Лето — горячее время в театре — прошло в гастролях. Лялю брали в поездки с собой. Оказалось, что глухой ребенок в большом и шумном театральном улье — настоящее сокровище. Большую часть времени малышка тихо играла с резиновым котом или коричневым плюшевым медведем, поглядывая краем глаза на мать — чтобы та никуда не исчезла из ее ватного мира.

Осенью у Капитолины Никитичны с мужем, Иваном Ильичем, работы еще прибавилось. Открылся сезон: репетиции, новые роли, интриги давней соперницы Пустохиной, которые нельзя было оставлять без внимания. Клара Никитична разрывалась на части. Она приходила домой после спектакля совершенно измотанная, нервничала и кричала на домашних.

Ляля не слышала, бабкиных экзерсисов, Бог берег покой ребенка.

Невыносимее всего для Капитолины Никитичны была Ладина беспросветная личная неустроенность. В двадцать два года — ни семьи, ни профессии, ни своего угла, и — камень преткновения — маленькая Лялька: глухая, немая и без отца. А театральные стервы во главе с Пустохиной никак не угомонятся: разговоры, пересуды, усмешки в спину.

Для Лады, уже три года работавшей в театральной мастерской, — подшить, поутюжить, примерить — жизнь в театре виделась и светлее, и ярче, и радостней. Злостные сплетницы побаивались Капитолину Никитичну за ее взрывной характер и острый язык, за дружбу с худруком, потому открыто Ладу не донимали. На старую жабу Пустохину, то и дело интересующуюся ее жизнью, Ладе было глубоко наплевать. Вечное творческое движение, вечная театральная кутерьма не позволяли ей скучать, а для юной девицы, давно выросшей из тесных рамок провинциального городка, это было важным моментом. Опять же Лялин отец, красавец, талантище, каких мало, ведущий актер Ростовского театра, возможно, когда-нибудь снова объявится в этих стенах. И кто знает… Ладина любовь, хоть и притупилась, но еще жила. А маленькие роли, которые иногда перепадали — на замену, были как подарок небес.

Иван Ильич, как и Лада, в будущее смотрел с оптимизмом. В театре все складывалось, как нельзя лучше. Без ролей они с Кларусей не сидели. Денег хватало, и не только на еду. Девочки его одеты и обуты, дай Бог каждой. Лада с ее милотой и терпением без женихов не останется. А если поехать к его сестре в первопрестольную, то можно и столичных женишков пощупать за их важные усы. Ляльку, конечно, надо везти к врачам. Но и здесь Иван Ильич сложностей не видел: нужно собраться и поехать. А если не смогут помочь в Перми, то он поднимет свои старые связи в Москве. Там врачи сильные, вылечат ребенка, можно не сомневаться.

Капитолина Никитична слушала мужа и закипала, как чайник на горячей плите. Его воздушные замки, совершенно оторванные от реальности, будили в ней страсти шекспировские.

— Молчи, молчи, говорю тебе! — шептала она. — Еще слово, и я за себя не ручаюсь!

Она знала, что тылы должны быть прикрыты, чтобы никто, никто!!! не посмел даже попытаться! Она долго обдумывала варианты. Все сходилось к тому, что Ладу нужно отправлять в Пермь. Учиться. Город большой. Возможности, если не зевать, открываются грандиозные.

— Мы с Иваном Ильичем не вечные, — сказала она дочери в начале августа. — А в театре денег не заработаешь. Посмотри на нас. Тебе хочется такой жизни?

Лада пожала плечами: в театре ей было неплохо, но и возможность вырваться на свободу из-под родительской опеки выглядела соблазнительно.

Ее непроизвольное движение не осталось незамеченным.

— Вот как! А я знала это! Я знала!! Тебе все равно! Конечно! Тебе наплевать на свою жизнь! — Капитолина Никитична взвинтила голос до самой высокой ноты, хотела припомнить еще и Ляльку, но передумала, выдержала паузу и стремительно обрушилась вниз. — Хватит развлечений! Хватит никому не нужных игр! Поедешь в Пермь, в училище и получишь нормальную рабочую специальность. Безо всяких там! — она сделала выразительный жест рукой. — Нормальную, человеческую профессию, чтобы самой не голодать и ребенка вырастить. Моих сил на вас всех уже не хватает!

— И на тебя тоже! — крикнула она тихо сидевшему на кухне у радиоприемника Ивану Ильичу.

— Капуся, только не нервничай! Только не нервничай, Капуся! — заторопился Иван Ильич, чутким актерским ухом улавливая в репликах жены слишком сильные эмоции. Это было не только некрасиво, но и вредно. Опасно для здоровья.

Капитолина Никитична замолчала, прислушалась к напряженной тишине дома и поняла, что все получилось как надо, так, как ей хотелось. Она верила, нет, она знала точно, что большой город все расставит по своим местам. И дело даже не в профессии, которую получит ее дочь. Она верила, что среди тысяч и тысяч людей обязательно найдется кто-то, кто сумеет разрушить гордое Ладино одиночество, окутывающее ее последние четыре года. В театре из порядочных водилось одно старичье, а те, что помоложе, ничем не отличались от Лялькиного отца-гастролера и папаши самой Лады, каким его помнила Клара Никитична. Оба — безответственные и бессовестные любители наслаждений. Ляля была уже вторым поколением актерской безотцовщины.

— Наша девочка чудо, как хороша, и не провинциальному Кудымкару, с его пошлостью и тоской, решать ее судьбу, — сказала она в тот вечер Ивану Ильичу.

Иван Ильич поднял высоко брови и, улыбаясь, закивал головой. Он любил красивые формулировки и емкие фразы.

В конце августа Лада Савельева собрала небольшой коричневый чемоданчик, чуть потертый на сгибах, взяла его в маленькую крепкую руку, повернула так, чтобы следы времени не были слишком заметны стороннему взгляду, поцеловала Лялю и уехала из опостылевшего Кудымкара в Пермь.

Общежитие училища располагалось в темно-коричневом деревянном трехэтажном здании на тихой, окруженной садами, пыльной улице. Комната, в которую определили Ладу, находилась на третьем этаже, в самом конце длинного коридора, со скрипучим дощатым полом и стенами, выкрашенными до половины темно-синей, местами облупившейся, краской.

В комнате стояло пять кроватей, но народу всегда толклось больше. Кто-то был в гостях, кто-то ночевал, кто-то пережидал время до поезда. Толчея порой раздражала, но зато не было скучно и всегда имелось, что поесть. Какие-то деревенского вида дядьки привозили в ведрах картошку, тетки в чистых платочках выставляли из сумок на столы бутылки синеватого молока и мешочки с мукой. Комендантша ругалась и обещала всех выселить, но пока обходилась одними угрозами.

В училище у Лады с первых же дней завелась подружка Галя — веселая, черноглазая хохлушка, на три года младше и без досадных обременений. Свободная, как ветер. Утром учились, вечером делали уроки или бежали на работу. Лада время от времени подрабатывала разнорабочей на хлебозаводе, Галя мыла полы в соседней школе. В выходные ходили на танцы в дом культуры.

Вскоре произошло событие, которому Лада поначалу не придала особого значения, записав в разряд рядовых, но которое впоследствии оказалось поворотным в ее судьбе.

В первую субботу сентября к Гале приехал молодой человек, Гена Грачев, младший лейтенант, военный строитель, служивший в одной из воинских частей под Пермью. Знакомы они были недавно, но шустрый Гена времени зря не терял, показал себя с наилучшей стороны и имел успех у Ладиной подруги. Намерения у него были самые серьезные.

То ли Галка что-то шепнула кавалеру, то ли он сам постарался, только в этот раз Гена приехал не один, а в компании высокого, стройного, зеленоглазого шатена с идеально гладкой смуглой кожей. Они появились в общежитии в субботу, после обеда, молодые, веселые, в начищенных сапогах, отглаженной форме, в лихо сидящих фуражках. Оба — офицеры, образцово-показательные, как с поздравительной открытки. Гена — с букетом разноцветных астр в руке.

Лада первой увидела прибывших, столкнулась с ними на крыльце общежития. Она бежала вниз по ступенькам — тонкая, изящная, в синем с белыми мелкими цветочками шелковом платье. Завитые локоны обрамляли круглое миловидное лицо. Осеннее, еще теплое солнце отсвечивало золотом на ее волосах, зеленые глаза сияли. Маленькие ножки в изящных туфельках и красивые артистичные руки — все было на загляденье.

— Стой, куда бежишь, красавица, — остановил ее Гена. –Галка у себя?

Лада собралась было ответить Генке в том же шутливом тоне, но вдруг почувствовала, что краснеет под внимательным взглядом Генкиного друга.

— Сейчас позову. Вы не поднимайтесь, подождите здесь. У нас там родственников понаехало. Столпотворение.

Галка взвизгнула от радости, услышав новость, но на крыльцо вышла не спеша, чинно, спокойно, достойно.

— Девочки, познакомьтесь. Это Яша, — сказал Гена, глядя влюбленными глазами на Галку. — Вместе служим, поэтому прошу любить и жаловать.

Разноцветные астры из рук парня перекочевали к Галке. Она спрятала улыбающееся порозовевшее лицо в букет.

— Ой, какие красивые! Спасибо, Геночка! Дай, я тебя поцелую.

И она чмокнула счастливого Генку в гладко выбритую щеку.

Появление во дворе общежития двух молодых симпатичных офицеров не осталось незамеченным среди местного женского населения. Через пять минут в окнах уже торчало несколько любопытных физиономий.

Галка повела плечами.

— Пойдемте, погуляем, мальчики. Может, в город съездим? Здесь делать нечего.

Она подхватила Ладу под ручку и потащила за собой, со двора на улицу и дальше вдоль огороженных заборами домов, садов и огородов к трамвайной остановке.

Молодые люди, ловко развернувшись круу-гом и бросив короткий взгляд на поклонниц, оккупировавших окна, последовали за девушками.

— Ты посмотри, торчат в окнах, рассматривают ребят. Ни стыда, ни совести. Ты Яшу одного не оставляй, а то эти хищницы отобьют парня, не успеешь оглянуться, — шептала Галка подруге. — Генка — мой парень, а Яша тоже симпатичный, правда?

Лада пожала плечами: видали и лучше.

Они гуляли до вечера по центру Перми. Зашли на танцплощадку в парк культуры. Яша танцевал превосходно. Уж кто-кто, а Лада знала толк в этих делах. Возвращались поздно, последним трамваем. Пока шли к общежитию, Гена с Галкой отстали, и Лада с Яшей подошли к общежитию вдвоем.

— Если честно, мне негде ночевать, — сказал Яша извиняющимся тоном. — И Генка потерялся. Придется вам брать меня на поруки.

— Что ж делать. Значит, спать нам сегодня не придется. У нас в комнате все кровати заняты. Вечные гости. Куда от них денешься.

Лада с Яшей проболтали всю ночь, сидя на ступеньках деревянной лестницы общежития между вторым и третьим этажом, разговаривали тихо (негромко), смеялись, но Лада даже приобнять себя не позволила.

Яша говорил красиво, шутил, но руки не распускал и целоваться не лез.

Рано-рано утром ребята уехали в часть — служба. Лада поднялась в комнату, легла на свою кровать, потеснив какую-то толстую тетку, храпевшую так, что занавески на окне шевелились, и приснился ей сон — красавец генерал Яша в белом кителе направляется к ней, чтобы пригласить на танец. Но тут появляется Капитолина Никитична, машет головой — нельзя, мол, подходит ближе, преграждая генералу путь.

— Актерствуете? — спрашивает она Яшу. — Не узнаю роль.

— Служу, модам, — церемонно щелкает каблуками Яша.

— Ну, тогда можно, — говорит Капитолина Никитична.- Только ни-ни.

Яша улыбается и, как фокусник, выхватывает из-за спины букет цветов. Все вокруг смеются, только Ладе отчего-то страшно.

В следующие выходные ребята не приехали. Оба были на дежурстве, в следующие выходные — на ученьях, и увольнение получили только в конце сентября. Лада частенько вспоминала обаятельного парня. Галка тоже скучала по Гене, но виду не подавала, только вздыхала печально или ни с того, ни сего замирала, уставившись в одну точку.

Любовное томление опасно в любое время года, даже осенью, потому что, как вирус, передается от человека к человеку. Когда Галка радостно сообщила, что в ближайшие выходные собирается приехать Гена, Лада ощутила острое беспокойство, Вопрос так и просился сорваться с губ, но она сдержалась. Галя, добрая подруга, томить не стала.

— И Яша с ним, если ты не против, — сказала она, бросая быстрый взгляд на Ладу.

Лада почувствовала, как сердце птичкой взлетело высоко-высоко и счастливо запело.

— С чего мне быть против. Парень веселый, с ним не соскучишься. Что еще надо, — сказала она как можно более спокойно.

Но Галка услышала в голосе подруги гораздо больше, чем содержалось в словах.

— Вот и хорошо. Мне кажется, Яша тоже будет рад. Он хороший парень. Хотя и было у него всякое, Генка рассказывал.

Про Яшино «всякое» Лада знала. Немного совсем. То, что узнала из его рассказав, выловила из оговорок, мимолетных интонаций, что вслух не было сказано, но таилось между слов, в коротких паузах. Эвакуация в Самарканд, смерть отца в сорок третьем году, подростковая вольность в послевоенной Одессе. Об этом говорилось чаще вскользь, не прямо, но тут главное уметь слушать. Лада была умная девушка, и пока страсть не застилала глаза, умела сопоставить факты и сделать выводы.

— Знаешь, Галка, по мне — лучше хулиган, чем маменькин сынок и размазня.

Яша с Ладой встретились как родные. Прогулялись под ручку по парку. Рука у Яши