Так разбаловались волки, такой у них был богатый выбор, что нижними чинами стали брезговать, а жрали только от младших унтер-офицеров и выше.
— Вы, наверно, хотите сказать «фурии»?
— Ну да. Гурии или фурии, но от русских осталось мокрое место. — Мюрат снова сморщился, подыскивая выражение, которое наилучшим образом передало бы смысл происходившего. — Химерическое было зрелище.
— Химерическое?
— Именно, ваше величество. Химер — так ведь звали того одноглазого генерала, который взял Трою? А потом описал это в длинной поэме.
Они, ваше величество, подвергли нас, как бы это сказать, остраки... острой клизме.
— Ну, Мюрат, расскажите, как дело было. Только помедленней, не тарахтите. Самую суть. Подлежащее, сказуемое и так далее.
Что же касается его эрудиции, то она не простиралась далее сведений, почерпнутых из принятого во французской армии «Боевого устава кавалерии», прочитанного, надо сказать, не без натуги, хотя книга эта, честно сказать, была малость попроще, нежели «Критика чистого разума», сочинения господина Канта, о котором маршал, будучи спрошен, ответил бы без запинки, что это — цветная оторочка или, если угодно, выпушка по шву или на обшлаге. Начиналась она так: «Ударная сила кавалерии состоит из двух элементов — коня и всадника». И в том же духе — еще двести пятьдесят страниц. Выражение же «пришел, увидел, победил» Мюрат позаимствовал из любимой его сыновьями книжки с картинками: на одной из них и был изображен какой-то греческий военачальник, нет, виноват! римский полководец, адресующий эти слова Трое после того, как эта самая Троя — тварь распутная! — бежала от него с неким Вергилием в брюхе деревянного коня. Ну, или наоборот. Не важно. Мюрат очень гордился тем, что запомнил эту фразу, которая вкупе с выражением «И все-таки она вертится», принадлежащим знаменитому флорентийскому гондонльеру — тьфу, кондомтьеру! — Леонардо да Винчи, изобретателю презерватива, составляла весь запас его познаний в области литературы классической. И любой другой.
Гарсия, как уже было вам доложено, мужчиной был не потому, что штаны носил. И дело свое знал в совершенстве, превзошел до тонкостей.
Правды ради скажем, что князь был не слишком суров со своим верным слугой и сек его только за крупные провинности, как то: плохо отгладил грудь сорочки, не должным образом наточил саблю или же вместо того, чтобы на марше держаться у правого стремени с бутылкой как следует охлажденного шампанского, — отстал. А в остальном князь Долголядьев, дай ему Бог здоровья, был барин добрый и справедливый.
«Муньос, так тебя и так, поднимай французский флаг, чтоб ему, вместе с орлом этим вонючим, а простынку свою порви в мелкие кусочки, что ж поделаешь, раз мы оказались в такой глубокой... яме».
Обделали наш замысел сверху донизу.
Были вы, государь брат мой, ревой-коровой, ревой-коровой и остались».
