А «кавказская» тема и столкновение «покорителей» и «покоренных» закодированы в традиционном сюжете русской романтической поэмы. У Пушкина в «Кавказском пленнике» и особенно в «Цыганах» герои ищут в вольном мире кавказцев и цыган то, чего не может им дать привычная «европейская» жизнь, с ее регламентированной скукой. И обнаруживают, что все равно не могут вписаться в среду «естественных» людей. В свою очередь, «естественный» человек гибнет, соприкасаясь с «европейцем»: бросается в бурную реку Черкешенка, Земфира умирает от кинжала ревнивого Апеко. В «северном» варианте южного романтического сюжета, поэме Евгения Баратынского «Эда», героиня, финка, повторяет жест «Бедной Лизы» кончает с собой. И
Лермонтов не случайно выбрал для «Мцыри» четырехстопный ямб со сплошными мужскими окончаниями. Стих, который словно предназначен для энергичного повествования о воле, на самом деле был в русской поэтической традиции связан с меланхолическим рассказом о тюрьме. Именно этим стихом написан «Шильонский узник» – поэтическое переложение поэмы Байрона, предпринятое Василием Жуковским (1822):
Кажется: где не понятый современниками Пушкин, а где Мцыри, живущий скорее чувством, чем мыслью? Но впервые образ терна и намек на будущую «терновую муку» появляется уже в 15 главке поэмы («Я рвал отчаянной рукой/ Терновник, спутанный плющом…»). Более того; этот образ во многом предсказан эпиграфом к поэме: «Вкушая, вкусих мало меда и се аз умираю». Цитата взята из Ветхого завета (Первая книга Царств)
А Мцыри предельно прост, в нем нет никакой душевной раздвоенности (в отличие от Демона) или социальной неприкаянности (в отличие от Печорина). Он не разрывал с Богом, не бросал вызова природе, не проклинал людей – как падший ангел; он не вступал в конфликт с обществом, не ранил близких, не погибал от скуки – как «лишний человек». Если что его и объединяет с ними, то стремление к естественности, к вольному миру Кавказа. И все равно, «простой» герой заражен той же самой болезненной страстью познания и сомнения. И «простые» люди, и «сложные» герои одинаково беззащитны
Не обладая ни большим умом, ни сильным характером, он в то же время служит главным сюжетным противовесом Печорину, является его полной противоположностью. Они противопоставлены по множеству «параметров»:
множеству «параметров»: честное доброе сердце – холодная и гордая душа. Ограниченный традициями кругозор – ясный скептический ум. Солдатская вера в дружбу – равнодушие к прежним человеческим связям. Настоящий народный фатализм, чему быть, того не миновать, так на роду написано и прочее – фатализм «высокий», личностный. Один не сомневается в незыблемом порядке вещей, другой сомневается во всем, даже в собственном сомнении.
Но бретерская вера Вулича в случайность противопоставлена и утонченному фатализму Печорина, который почему-то убежден, что на лице поручика лежит печать смерти, и народному фатализму Максим Максимыча, который мирно принимает идею судьбы: «Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано».
Верящий в случайность Вулич гибнет потому, что мир фатально предопределен. Верящий в фатальную предопределенность, Печорин остается жив, потому что ничего заранее сказать нельзя. Правы оба и не прав никто.
