Иероним Иеронимович Ясинский

Грабители

I

   Окна были раскрыты — огромные, старинные в тонких дубовых переплётах; и струился розовый воздух.

   А тучи плыли чёрные как чернильные пятна, и ярко догорал красный закат.

   И на завтра он сулил непогоду.

   По старому паркету, в большой, длинной комнате, окрашенной бледно-жёлтой меловой краской, ходили две девушки.

   Обе они были в чёрных платьях, с бледными лицами и с тёмными красивыми, злыми глазами.

   В паркете отражались их фигуры, и длинные переломленные тёмно-голубые тени двигались по жёлтым стенам, на которых висели портреты екатерининских вельмож и дам в высоких пудреных причёсках — в облупившихся золотых рамах.

   Старинные стулья с тоненькими спинками и с плоскими как блины подушками скудно украшали комнату.

   С потолка спускались две люстры в холщовых чехлах — как два трупа.  

II

   — Лиза, — сказала старшая девушка, на прекрасном лице которой время провело несколько морщин, — Николай Петрович нас обманул.

   Лиза посмотрела на Марфеньку гневным взглядом своих больших страдальческих глаз.

   — Увидишь, — подтвердила Марфенька.

   Они ускорили шаг, потому что внутреннее волнение требовало от них движения.

   — Увидишь, — повторила Марфенька.

   Вдруг она остановилась, взяла сестру за плечи и пристально посмотрела ей в лицо.

   — Ты не из молоденьких, Лиза, тебе уже тридцать три года.

   — А тебе — сорок, — с недоброй улыбкой сказала Лиза.

   И подошла к раскрытому окну.  

III

   Расстилался заросший бурьяном большой двор. Вдали упали решётчатые ворота. Держались только два каменных столба с ампирными зелёными львами на них.

   В Дербалевке они были известны под именем глупых львов. У них были смешно раскрыты рты, и они были похожи отчасти на собак и ещё больше на ящериц.

   Дальше виднелось пространство с пустынными грядами, на которых когда-то возделывался табак.

   За бывшей табачной плантацией тянулась красной полоской дорога с белыми развесистыми ракитами и с силуэтом заброшенной водяной мельницы.

   Её изломанное колесо казалось выточенным из угля.

   Ещё дальше синели леса, утопая направо в красном зареве закатного костра.

   Тучи продолжали висеть и скопляться, чёрные как чернильные пятна.  

IV

   Дом был древний. Половина его окон была забита досками.

   В стороне от него стоял флигелёк с кухней и жильём для слуг. Оттуда веяло унынием.

   Его окружали старые деревья. Если есть у деревьев души, они были проникнуты скорбью. Печально наклонялись деревья к древнему дому.

   Ранней весною Марфенька и Лиза похоронили мать. Она ходила, опираясь на палку. Перед смертью, лёжа в постели, она задумала писать роман из французской жизни. Вся она жила в прошлом. Красилась, румянила щёки, чернила брови, делала себе восковые зубы и, забывшись, съедала их. Она вела себя как большая барыня и обижалась, если архиерей не заезжал к ней, минуя Дербалевку.

   Прошлым летом умер их отец — отставной генерал-майор Дербалев. Он не признавал земства, ссорился с молодыми дворянами, ездил в карете на круглых рессорах и носил зелёные очки о четырёх стёклах. Он аккуратно получал "Русский инвалид" и посылал Государю проекты об улучшении государства. Два раза получил высочайшую благодарность. Потом губернатор в личной беседе дал ему понять, чтобы он не беспокоил больше особу императора.

   Генерал любил лично наблюдать полевые работы. В одной руке он держал зонтик, в другой — арапник. Крестьяне пугали им детей и за глаза смеялись над ним. Он умер от несварения желудка.

   Марфенька и Лиза остались вдвоём — наследницами разорённого имения.

   В этом году крестьяне отказались платить им прежнюю аренду. Они расплакались и согласились на половинные условия. Крестьяне ушли, посоветовались между собой и послали сказать "барышням", что ничего не будут платить.  

V

   Николай Петрович Трясогузкин приезжал в имение к сёстрам, и тогда те угощали его старым вином, которого осталось ещё несколько бутылок в погребе, и игрою на виртовском рояле в четыре руки. Их композитор был Чайковский, и Николай Петрович любил русскую музыку.

   Несколько лет назад он купил с аукциона деревню Проталово и поселился в уезде.

   Кажется, он был мещанин. Был либерален, горячо говорил на земских собраниях против произвола и против неравенства перед законом. Однако, скрывал своё звание. Репутация у него была хорошая. Он заявил себя хозяином, с мужиками поддерживал добрые отношения и вышучивал генерала Дербалева.

   Узнав о смерти старого реакционера, он приехал к нему на похороны. Обветшалое великолепие усадьбы поразило его.

   Уезжая к себе, он оглядывался и любовался усадьбой.  

VI

   У Николая Петровича было мужественное лицо с большим горбатым носом и красивой золотистой бородой. Ему было за тридцать лет, и он был холост.

   Попадья, изредка бывавшая в усадьбе, передала по секрету Марфеньке и Лизе, что Николай Петрович вступил в недозволенные отношения одновременно с двумя своими горничными.

   Генеральские дочери покраснели до слёз. Они в смущении замахали руками на попадью; они пришли в ужас.

   Но как только ушла от них попадья, простили Николая Петровича.  

VII

   Трясогузкин стал бывать в Дербалевке чуть не каждый день. Привозил сёстрам новые журналы и газеты. Однажды привёз им пачку свежих нот. Взял доверенность на имя своего приказчика и доставлял им из уездного города пенсию, которая им была назначена как генеральским дочерям.

   Увидев, что в коридоре у них свален разный старинный хлам — бронза, фарфор и книги, — он сообщил, что это вещи ценные. При этом он рассказал им анекдот о деревянной картинке, которою в одном помещичьем доме накрывали кувшины с молоком; но приехал знаток и предложил за дощечку тысячу рублей, а сам продал её за сто тысяч американскому миллиардеру.

   Когда в усадьбе пал рогатый скот, Трясогузкин хотел подарить сёстрам пару коров. Но они не приняли подарка. Тогда он прислал им несколько белых мышей в медной клетке. Они пришли в восторг и не знали, как отблагодарить Николая Петровича.

   Белые мыши жили у них в спальне и в короткое время страшно размножились. Их стали выпускать на волю — они визжали по всему дому.  

VIII

   В последний раз Николай Петрович был в Дербалевке две недели назад. Вечером сёстры играли, а Николай Петрович пел. У него был приятный баритон. Перед ужином он ходил с сёстрами по саду, и было так весело, так звонко распевали соловьи, такое было светлое небо, и такая душистая сирень, что все расшалились.

   Он погнался за Лизой, поймал её за кустом сирени и расцеловал. Она была худенькая и слабенькая. В его могучих руках она не смела сопротивляться. Ей было стыдно и как-то радостно. Когда Николай Петрович позволил себе новую вольность, у неё закружилась голова, и померкло в глазах.

   Но Марфенька помешала.

   Она прибежала и с лёгким криком "ах!" отпрянула в сторону.

   — Извините, — произнёс Трясогузкин, — Лизавета Константиновна, я не имел дурных намерений.

   Он поцеловал её узенькую холодную руку.

   Потом он сказал:

   — Жизнь на лоне природы располагает к развлечениям.

   Было почти темно. Запахом сирени был пропитан воздух. Соловьи всё заливались.

   Лиза нерешительной походкой направилась к дому и сквозь запах сирени почувствовала ещё трепещущими ноздрями другой, страшный запах свежего мужского тела, от чего у неё подогнулись ноги.

   Лиза шла и звала:

   — Марфенька, где ты? Марфенька!

   Но Марфенька не откликалась. Она спряталась и притаилась во мраке.

   У Марфеньки тяжело и часто стучало сердце в груди.  

IX

   Лиза всё рассказала старшей сестре.

   Марфенька выслушала её и крепко держала в своих руках руку Лизы.

   — Я от души желаю тебе счастья, — сказала, наконец, Марфенька, — если только у вас...

   — О нет, Марфенька, как ты могла подумать!

   — Ну — он может на тебе жениться.

   — Но я читала, Марфенька... Помнишь, мы читали с тобой роман... что бывают такие положения, которые обязывают мужчину жениться на девушке... Современные мужчины...

   — Ты уж не крошечка, — возразила Марфенька, — и можешь делать какие угодно шаги, но тогда не советуйся со мною. Если тебе хочется быть несчастной, будь.

   — Он сделал почти предложение.

   — Почти не считается.

   — Как я несчастна, и как я счастлива! — вскричала Лиза. — К Николаю Петровичу я отношусь с полным доверием. Нет, не говори, Марфенька. Я поняла, что он меня любит.

   Марфенька выпустила руку сестры и задумчиво устремила глаза в угол, где теплилась лампадка перед иконами в золочёных ризах. Она долго сидела на кровати, уже совсем раздевшись, погружённая в созерцание тревоживших её образов. Белые мыши возились в клетке. Лиза потихоньку встала и легла на свою кровать, заложив руки под голову. Она смотрела в потолок на зыблющиеся тени.

   Так сёстры не спали до рассвета.