Зинаида Лозинг

Билет в детство

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Корректор Мария Устюжанина

Дизайнер обложки Ольга Третьякова

© Зинаида Лозинг, 2018

© Ольга Третьякова, дизайн обложки, 2018

Эта книга написана на основе реальных историй — воспоминаний автора о своем детстве, благодаря которым она мысленно вернулась и пережила заново то счастливое время. Честно рассказывая о своих детских радостях и переживаниях, автобиограф надеется, что произведение будет интересно прежде всего ее детям и внукам, а также многочисленным друзьям.

16+

ISBN 978-5-4490-8756-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Билет в детство
2. Обращение к детям и внукам
3. Глава 1. Моя семья
4. Глава 2. Воронцовск
5. Глава 3. Кубань
6. Глава 4. Североуральск
7. Глава 5. Кундран
8. Глава 6. Кемерово

Посвящаю памяти мамы и отца

Благодарю друзей и родных, горячо отозвавшихся на саму идею создания книги. Искренняя признательность сестре Екатерине Момотовой и моим друзьям: Эльвире Александровой, Тамаре Картавиной, Валентине Гавриловой — за поддержку, советы и живой интерес к этой книге.

Отдельная признательность моим друзьям одноклассникам: Валентине Шеслер и Сергею Лукину — за воспоминания из нашего детства.

Особая благодарность моему мужу, Вячеславу Лозингу, постоянному сочувствующему собеседнику и первому слушателю моих текстов.

Обращение к детям и внукам

Зачем я начала писать эту книгу?

Вопрос, который я задаю себе постоянно. Ответ, наверное, на поверхности: оставить после себя вам, дорогие мои дети, внуки и, надеюсь, правнуки, память, которую можно передавать из рук в руки. Возможно, вы захотите продолжить эту книгу своими воспоминаниями о своем детстве, о своих родителях, бабушках и дедушках, и у нас в роду появится собрание сочинений о детстве, юности, зрелости родственников, что и соединит нас всех во времени…

Очень хочется верить, что наши сыновья или внуки, возможно, уже совсем взрослые и седые, как-нибудь сядут у камина и прочтут эту книгу все вместе вслух, смеясь, а иногда грустя, вспомнят меня, отца, тетю, своих дедов… И сердца их согреются, потому что еще раз почувствуют, как их любили мама, отец, тетя…

Я и писать картины стала по той же причине: оставить детям после себя тепло своей души, любовь к ним и жизни…

Как я жалею, что ничего материального практически не осталось от наших мамы и отца. Помню некоторые мамины рассказы о себе, отце. Мама мечтала написать книгу об отце — с каким бы удовольствием сейчас я прочла бы эти истории!

В этом году мне исполнится 62 года! Хотя, наверное, еще рано подводить жизненные итоги, но все мы под богом ходим… Что я поняла вообще о жизни, прожив достаточно большой отрезок своего жизненного пути? Что бы я хотела сказать вам, дети мои?

Наверное, что жизнь — не прямая линия. Помню, в юности воспринимала ее какими-то этапами, которые проходишь по расписанию. Надо к определенному возрасту оканчивать институт, завести семью, сделать карьеру. Ох, как глупо! Человек вовсе не обязан жениться в 25 и стать начальником в 30, быть во всем и всегда первым, тратя на это все свои силы и энергию.

Как редко я брала тайм-аут! Как поздно начала разбираться с тем, что меня радует и вдохновляет! Я гнала и гнала лошадей, отдавая все силы работе — нашему Делу жизни… Чуть не разбилась, не ушла в депрессию, когда ее лишилась… Спасло искусство: занятия живописью, театром, вокалом, гитарой…

Как часто мы разрушаем жизнь, позволяя прошлому управлять ею. Некоторые вещи неизбежно случаются с нами. В жизни каждого бывают горе, смятение, дни, когда мы ощущаем себя бесполезными и ненужными, когда все рушится. Есть неприятные моменты, которые останутся с нами навсегда, например, грубые слова, которые ранят нас, но мы не можем позволить им определять нашу судьбу — это ПРОСТО моменты, ПРОСТО слова. Если позволить каждому плохому событию в жизни менять наш взгляд на самого себя, то мы уничтожим свою личность. Останется только личина, которая будет агрессивной, противной, брюзжащей… Если мы не сможем управлять своим прошлым (событиями, чувствами, словами), то всегда будем смотреть на будущее через призму сожалений, вновь и вновь переживая и подпитывая их злобой, разочарованием, недоверием.

Мы разрушаем свою жизнь, сравнивая себя с другими. Так просто и так сложно порой понять, что количество лайков в Интернете под нашими постами не уменьшает и не увеличивает нашу значимость. Количество денег на нашем счете не влияет на наше сострадание, наш интеллект или наше счастье и здоровье. Надо не зависеть от того, что нравится нашим друзьям. Это разрушает нас самих, создает иллюзию успеха.

Как важно уметь чувствовать! Мы разрушаем жизнь, не позволяя себе чувствовать. Все боимся говорить слишком возвышенно, чувствовать слишком глубоко, показывать людям, что они значат для нас. Говорите о своей любви к отцу и матери, не забывайте говорить и делать поступки, свидетельствующие о вашей любви к близкому человеку. Выражайте чувства — не позволяйте вашему сердцу зачерстветь!

Имейте цель в жизни большую и светлую, именно она вас будет вести по жизненному пути, придавая смысл, даря вам радость и счастье бытия.

И еще: мы «все родом из детства», поэтому потратьте силы, энергию, время на детство своих детей. И пусть их ребячество будет счастливым!

Приятного чтения, дети мои!

С любовью ко всем своим детям, внукам, настоящим и будущим,
ваша мама и бабушка

Глава 1. Моя семья

Я родилась 21 мая 1956 года на Урале, в Свердловской области, в золотопромышленном поселке рабочего типа Воронцовске. Мама, Фомина Валентина Михайловна, в замужестве Момотова, работала портнихой в швейной мастерской. Мама, имея четыре класса образования, была талантливой портнихой: она кроила изделия различной сложности практически без лекал, могла по увиденному на ком-то образцу сшить этот наряд нам с сестрами. У нас был шикарный гардероб: платья, сарафаны, блузы, юбки, комбинезоны, брючные костюмы, сшитые из недорогого материала. Мы с сестрами всегда были одеты красиво и по моде, что придавало нам уверенности в себе.

Отец, Момотов Иван Прокофьевич, работал мастером, затем начальником строительства поселка, окончив пять классов и ФЗО — школу фабрично-заводского обучения. В доме, особенно в поселке и деревне, много вещей было сделано руками отца: и табуреты, и столы, и скамейки, и полки, и шкафчики… И все дома, в которых мы жили, он сам строил или перестраивал.

                                       Мама

Мама родилась 13 декабря 1924 года в поселке Ауэрбах Свердловской области. Там с конца XIX века добывалась железная руда. В 1933 году поселок Ауэрбах был переименован в поселок Рудничный, а с 1948 года рабочий поселок передали в административное обслуживание городского Совета города Краснотурьинска Свердловской области.

Родители мамы, мои бабушка Фомина Фекла Степановна и дедушка Фомин Михаил Фомич, держали свою пекарню до революции.

О судьбе деда ничего неизвестно, а бабушка умерла в первый год после войны.

Во время войны мама, шестнадцатилетняя девочка, работала машинистом на паровозе «Кукушка», на котором перевозили руду и уголь. Работали по шестнадцать часов в сутки, поэтому она частенько засыпала прямо на ходу, а паровозик ее даже несколько раз переворачивался. Мужики, работники железной дороги, ставили паровозик на ноги, и он опять бежал выполнять свою работу. Как ее не посадили — ума не приложу! Удивительное было поколение: эти девчонки, мама в том числе, после работы еще бегали на танцы в соседний поселок за двенадцать километров. Кажется, в 1943 году по программе США «Ленд-лиз» (государственная программа, по которой США поставляли своим союзникам технику, медицинское оборудование и лекарства, различные товары и продовольствие) в поселок привезли нижнее белье — шелковые комбинации, которых никто в этой местности отродясь не видел, поэтому все решили, что прислали вечерние платья. Девчонки, которым достался подарок от союзников, надели на себя эти «вечерние платья» и такие красивые явились на танцы. Когда выяснилось, что их вечерние наряды это нижнее белье, они долго не могли поверить в это: как можно было прятать такую красоту под их простенькими ситцевыми платьями!

Жили, вспоминала мама, очень голодно, поэтому ее, совсем молоденькую девочку, уговорила мама, моя бабушка, выйти замуж за человека намного старше, чтобы не умереть с голоду — он заведовал продовольственным складом и, ухаживая за мамой, всегда приносил в дом чего-нибудь съестного. Нага мамочка вышла замуж не по любви, родила дочь Татьяну, а когда умерла ее мама, сбежала от нелюбимого и опостылевшего мужа с ребенком, оказавшись в поселке Воронцовск, где и встретила нашего папу.

Мама до конца своих дней очень любила нашего отца. Она рассказывала, как познакомилась с ним. После войны и службы на Дальнем Востоке отец вернулся к своей матери в поселок Воронцовск. Там, как и везде в послевоенное время, шло активное строительство жилья. Мама работала на стройке, жила в общежитии с маленькой дочкой. Надо сказать, что во всем общежитии только у мамы в комнате не было ни тараканов, ни клопов, кишащих в других помещениях, потому что она, растопив хозяйственное мыло, промазала все до одной щелочки в полу, стенах и потолке — чистоту наша мамочка блюсти умела. Этот факт часто нам рассказывал отец — видимо, отсутствие тараканов и клопов в комнате мамы его тогда сильно поразило и восхитило.

Итак, веселая бригада девчат в окно строящегося дома наблюдает, как на их объекте появился кучерявый, стройный, молодой бригадир. Девчата наперебой начали кокетничать с ним, а мама сказала, что этот парень будет ее мужем. Много было по этому поводу шуток, смеха, но так и вышло. Отец выбрал из всех девушек молодую, правда, старше себя на два года, женщину с ребенком. Бабушка (мама отца) была категорически против этого брака и до конца своих дней носила обиду на сноху. Мама родила еще четверых детей: сыновей Андрея и Михаила, дочерей Зинаиду (меня) и Екатерину.

Жили наши родители дружно, хотя бывало все, как и в других семьях. Но мама, сильно любя отца, умудрялась сохранять в семье уют и тепло, дружелюбную и веселую атмосферу. Отец часто вспоминал, как он с мамой, после тяжелой работы на сенокосе, сплавлялся по горной реке Какве на плоту, который соорудил собственными руками. Так я и вижу эту картинку: мама, красивая и молодая, в роскошном венке из полевых цветов, сидит на плоту с большим букетом и поет во весь голос, а отец, молодой и сильный, управляет своим «кораблем» и любуется возлюбленной. Они оба счастливы…

Были и другие события. Однажды мама, не зная как вызволить отца из пивной, сказала ему, что к ним в гости приехали родственники, и ушла домой. Прошло немного времени, и домой заявился отец с рыбиной за поясом и еще каким-то провиантом, настроенный очень дружелюбно. Картина была, видимо, очень живописной, потому что мама сильно смеялась. Отец долго ничего не понимал, а когда выяснил что его разыграли, тоже смеялся вместе с мамой.

Вокруг мамы было всегда много людей — она была заводилой. На всех гуляньях она разыгрывала какие-нибудь представления, сама любила переодеваться, разыгрывать друзей. С ней было всем весело, она была душой любой компании.

А когда мы жили в Новосибирской области, в деревне Кундран, мама организовала театр «Посиделки», в состав которого входили обыкновенные колхозники. Представления давались в клубе и имели огромный успех. Я с другими детьми сидела в первых рядах и гордилась своей мамой. Мне казалось, что ни у кого больше нет такой талантливой и красивой мамочки, как у меня. Театр выезжал даже в другие деревни, в которых тоже имел оглушительный успех. Это было очень счастливое время. Мама работала в школе, преподавала «труды» для девочек — учила их шить, а я, к своему стыду, так и не научилась толком этому искусству. У нас часто бывали учителя и директор школы, живший по соседству — мама обшивала всю деревню. Когда она это успевала — просто загадка, потому что родители помимо своей работы имели большое хозяйство: корова, теленок, поросенок, овцы, гуси, куры, кролики… Отец держал еще и улей! Может быть, поэтому в деревне наша семья пользовалась уважением и большим авторитетом.

Наша мамочка была удивительной женщиной: талантливой, щедрой и веселой. Она всегда была занята делом: то стирала, то что-то пекла, варила, но в основном — шила. Портняжничала дома, после работы — надо было кормить, как говорила мама, «свою ораву». Она строчила на машинке и при этом всегда пела. Мы засыпали — она шила и тихо пела, мы просыпались — она готовила завтрак, топила печь и уже что-то напевала. С ней было очень тепло, уютно и спокойно. Ругаться мама не умела, быстро отходила и прощала все и всем. Часто мы всей семьей стряпали пельмени, слушая рассказы мамы о своем и нашем детстве. Всегда много смеялись, хотя эти рассказы слышали по нескольку раз.

Вот, например, один маленький эпизод из детства моих братьев, рассказанный мамой: «Первомайские праздники. Решила своих мальчишек нарядить в матросские костюмчики. Сшила им белоснежные брючки и курточки, воротнички обшила голубыми ленточками, смастерила бескозырки. Чудо-костюмчики получились. Нарядила своих красавцев — одному три года, второму — два. Вывела на улицу и вернулась на минуту домой. Выхожу — сидят мои морячки в луже и бескозырками поливают друг друга грязью!»

А вот еще одна история: мама увидела своих маленьких сыновей, везущих за веревочку большой красивый пластмассовый самосвал. На мамин вопрос «Откуда?», мальчишки начали ей рассказывать, что нашли его, что он никому не принадлежит. Мама, недолго думая, взяла хворостину и погнала их, ревущих на всю улицу, к дому, где братья «нашли» игрушку.

В 1968 году родители решили переехать в город — хотели дать хорошее образование детям. Ездили сначала в Новосибирск, а потом в Кемерово. Присматривались, подыскивали жилье. Помню, как мама привезла нам открытки с изображением городов Кемерово и Новосибирска, показывала их и рассказывала, что ей больше понравился город Кемерово. «Он маленький и уютный, какой-то домашний», — говорила она.

Мне кажется, что этот «домашний» город раздавил маму. Она, привыкшая к вниманию людей, всегда всем необходимая, вдруг потерялась в нем. Быстро из-под ее влияния ушли сыновья, у них начались проблемы с учебой. Мальчишки попросту не были готовы к жизни в городе, они, особенно Михаил, всегда подававший надежды, перестали учиться, увлеклись девочками, компаниями. Их словно выпустили на свободу, и они очумели от счастья. Жизнь их катилась по наклонной плоскости со скоростью звука, но ребята этого не замечали и тех, кто им на это указывал, они не слушали. Родители уже не управляли ими. Мама все это тяжело переживала.

Умерла мама очень неожиданно для нас, в один момент, — заснула и не проснулась. Это произошло 25 ноября 1979 года.

                                         Отец

Родился 8 августа 1926 года в Донбассе, в деревне Зуевка Харцызского района Сталинской области, которую в 1961 году переименовали в Донецкую область.

Судьба отца непростая и даже драматичная. Родился он в семье зажиточного крестьянина, имеющего крепкое хозяйство и сыновей-тружеников. Таких работяг, по сути, сельскую элиту, имеющих ухоженное хозяйство, скот, ломающих спину с раннего утра и до позднего вечера, после революции окрестили кулаками и начали с ними бороться, а попросту — истреблять как «класс». Во время коллективизации семью отца, как и тысячи других, «раскулачили» и отправили на Урал. Отец был совсем маленьким, но помнил, как их погрузили в товарняк (вагон, приспособленный для перевозки скота и разного груза), и как шел по перрону его старый столетний дед, по щекам и бороде которого бежали слезы.

Выгрузили людей в уральской тайге. Была лютая зима. Люди стали строить землянки из снега, чтобы укрыться от холода, а потом срубили бараки — временные дома с одной длинной комнатой, где семьи жили через перегородку, в качестве которой могла служить простая простынь. В этих «временных» домах люди прожили несколько лет. Не выдерживая испытаний голодом и холодом, многие люди гибли. Умерли мой дед, Момотов Прокофий Андреевич, и дядя Андрей, старший брат моего отца. Бабушка, Момотова Феодосия Яковлевна, осталась с дочерью и маленьким сыном, моим отцом — ему было около трех лет. Вскоре тяжело заболела и сама бабушка. Пришла комиссия, чтобы забрать детей у больной бабушки, считая, что она скоро умрет. Сестру отца Мотю спрятали соседи, а моего отца забрали в детский дом. Оттуда в четырехлетнем возрасте он зимой пытался бежать и чуть не замерз в тайге. Нашли спящего ребенка под елью в тайге по следам на снегу. Так и рос он в детском доме до войны. Было в его биографии все: и воровал, и пакостил, и находился в какой-то дурной компании. В семнадцать лет, приписав себе два года, сбежал на фронт с другом. На призывном пункте, уже перед отправкой, от какого-то мужчины узнал, что у него совсем рядом от детского дома живет мать с сестрой. После такого потрясения он и ушел на фронт. Служил в 763-м стрелковом полку сначала стрелком, затем пулеметчиком, где был ранен, а потом их полк перевели на Дальний Восток, где отец служил в качестве наводчика станкового пулемета. Мать разыскивать не стал, письма ей не писал. Считал, что на войне все бывает — зачем ей хоронить его дважды. Уже в 1947 году отец вернулся домой к своей матери, где и встретил нашу маму — свою судьбу.

Всю свою жизнь отец много работал. Перевозя семью с одного места на другое, он строил на новом месте дом, в котором обязательно была русская печь, или перестраивал существующие строения. На Урале его руками был возведен хороший, добротный дом со всеми дворовыми постройками. На Кубани отец не успел видоизменить домик, но зато перекрыл крышу, заменил земляной пол на деревянный, построил летнюю кухню, провел во всем хуторе электричество.

Верхний ряд (слева направо): отец с бабушкой Феодосьей Яковлевной; отец с другом на природе.

Нижний ряд: отец со своей бригадой, поселок Воронцовск; отец — портрет с Доски почета, г. Кемерово.

В Новосибирской области, в селе Кундран, в березовой роще он снова построил хороший дом с русской печкой. В Кемерове мы вновь очень быстро стали жить в новом домище, который, к сожалению, попал под снос. Последнее жилье отец построил за городом, в поселке Пинигино. Это дача, участок для которой на работе получила моя сестренка Катюша. Дачка принесла нам как много радости, так и много огорчения: кто-то сжег ее зимой 2001 года, не дав нам вдоволь насладиться дачной жизнью.

Папа любил Пинигино и мог там жить почти круглый год, работая на огороде, строя все новые и новые постройки, улучшая наш быт. Когда отцу было больше семидесяти лет, он достаточно легко поднимался по лестнице на крышу двухэтажной дачи и, сидя на ней, чистил трубу.

Отец обладал удивительным чувством юмора. Славик, наш младший сын, живя с ним одно лето, даже записывал его приколы. К сожалению, эти записи не сохранились. Но мы, собираясь вместе, с удовольствием вспоминаем его словечки и приколы. Часто на даче кто-нибудь не закрывал за собой калитку — отец ворчал: «Закрывайте калитку, едрить твою масло, — сквозит!»

Папа на даче вел «хозяйственный дневник»: кто и когда к нему приезжал, что делали он и другие, как вела себя живность (куры и кролики) и т. д. Мы, приезжая к нему за город, любили читать его дневник. Отец, зная, что его журнал пользуется популярностью, записывал туда обязательно какие-нибудь приколы, вызывая восторг у читателей.

Как-то летом отец решил строить баню. На земле отмерил периметр, по которому нужно было выкопать траншею для заливки фундамента. Почетную работу поручил внукам, Денису и Славику. Мальчишки трудились, вкалывая в поте лица. Все взрослые ходили вокруг ребят и нахваливали работяг, не давая угаснуть их энтузиазму. Работа близилась к завершению, когда мы заметили, что отец как-то смущенно начал улыбаться и хмыкать.  А потом появился сосед: «О! Прокопич, а зачем для бани-то фундамент?! Можно ведь и так!» Тут отец и раскололся: «Забыл, едрить твою масло! Можно, конечно, и на сваях по углам!»

Сколько мальчишками было сказано по этому поводу, как долго они возмущались, что выполняли бесполезную работу, напоминавшую платоновский котлован. «Зато на всю жизнь запомните, как можно бани строить!» — начал оправдываться отец и искать резон в их работе с таким выражением лица, что все начали просто валиться от хохота — устроил дед внукам трудовое воспитание. Мы долго со смехом вспоминали эту историю.

Отец тяжело заболел в конце апреля 2001 года — инсульт. В течение двух с небольшим недель мы по очереди дежурили около него в больнице, не оставляя ни на одну минуту одного. Врачи, оказывается, были убеждены, что он больше трех дней не проживет, поэтому мы и получили отдельную платную палату, которую через три дня готовили к ремонту. Но мы его выходили. Уже 3 мая Катюша забрала отца в свою больницу, где его любили и врачи, и медсестры, и нянечки. За те две недели дежурства у меня появилась какая-то нежность к отцу, я даже стала воспринимать его не как отца, а как маленького беспомощного ребенка. Потом инсульт еще раз повторился, и мы снова его выходили. Сестренка забрала его в свою квартиру, где он прожил до конца своих дней и умер у нее на руках 6 августа 2012 года. Отец пережил маму на 33 года…

                                        Бабушка

Ее я помню хорошо. Она казалась мне очень высокой, строгой и какой-то таинственной. Как-то я, еще совсем маленькой девочкой, увидела репродукцию картины «Боярыня Морозова» и, интуитивно ощутив внутреннюю силу духа этой женщины, почему-то связала ее образ со своей бабушкой, Феодосьей Яковлевной. К сожалению, я практически не знаю о ней ничего — только какие-то обрывки воспоминаний. Отец тоже ничего рассказать о ней не мог — просто не знал. Времена были страшные: родители, опасаясь за жизнь своих детей и внуков, боясь навредить им, старались скрывать свое прошлое, прошлое своих отцов и дедов.

Много лет спустя после смерти мужа (моего деда, Прокофия Андреевича) бабушка вышла замуж за Пушкарева — имени его не помню. Мама и отец с теплотой отзывались о нем. Говорили, что это был удивительно добрый человек, любил всех нас, помогал во всем, защищал маму перед бабушкой. А меня часто нянчил и называл Ниной. Может быть, поэтому я очень долго не могла привыкнуть к своему родному имени Зинаида?

Бабушка жила недалеко от нашего дома, на параллельной улице. Часто она забирала нас (детей) к себе ночевать. Я любила утром просыпаться у нее в постели и слушать, как бабуля копошится на кухне. Очень любила ее хрустящие розенцы, которые она стряпала на праздники.

Когда наша семья переехала на Кубань, с нами переехала и бабушка. Она сильно изменилась: грустно смотрела на всех нас, очень много ворчала, ссорилась постоянно с мамой, которой было тоже несладко. Потом пришло известие от сестры отца Моти о трагической кончине ее шестнадцатилетнего сына, попавшего в толкучке под колеса автобуса. Вскоре приехал за бабушкой ее зять, муж Моти. Сборы были быстрыми. Мы проводили их до конца околицы, вернулись домой и почувствовали свободу. Больше я бабушку не видела. Знаю лишь то, что она умерла в 72 года. Отца на похороны не вызывали, а только сообщили о смерти.

                                  Сестра Татьяна

Татьяна родилась 7 августа 1944 года в Ауэрбахе.

Старшая сестра по-своему уникальный человек. Маленького роста, аккуратно сложенная, одетая по последней моде, всегда в приподнятом настроении. Девушка привлекала к себе много поклонников. Бог ее не обделил и талантом: она неплохо играла на гитаре и пела.

По вечерам, когда еще только начинали спускаться сумерки, Татьяна брала гитару, садилась у открытого окна, смотрящего на центральную улицу, и пела. А потом она убегала на танцы и возвращалась очень поздно, рассказывая нам о своих приключениях, об объяснениях ей в любви. В ее рассказах все было как в кино: удивительно галантные кавалеры, возвышенные слова и чувства, всегда много цветов. Это потом я стала понимать, что сестра просто увлекалась своей фантазией и уже сама не знала, где правда, а где вымысел.

Татьяна, будучи старшей в семье, оставалась с детьми, когда родители уходили на покос или просто в тайгу за ягодой или грибами. Смотрела она за нами, судя по всему, плохо, потому что в отсутствие родителей в доме обязательно происходили какие-нибудь происшествия.

Много горя и неприятностей пришлось пережить маме из-за старшей сестры. Сестра вышла, а точнее, убежала из дома замуж. Судьба у Татьяны не сложилась, хотя она, видимо, так не считает.

                                   Брат Андрей

Родился 16 марта 1952 года. Умер 4 мая 1992 года.

Брат прожил очень короткую жизнь. Каким он был? Мне кажется, мы его толком-то и не знали. Был добрым — готов был всегда помочь и руками, и отдать последнюю рубашку; любил поесть — когда мама пекла блины, заводя на семью целое ведро теста, Андрей первым стоял у плиты, и мама, готовя блины на четырех сковородках, сначала старалась накормить его; читал мало, страстно любил мультфильмы — бежал к телевизору будучи уже отцом двоих детей, когда показывали любые мультфильмы; заботился о семье — на него можно было положиться в любом деле; полюбил девушку и женился на ней, создав семью, в которой, как мне кажется, не был счастлив… Андрей дружил больше с младшей сестренкой, а Михаил больше дружил со мной — как-то так вышло.

Катя вспоминает, как Андрей пришел из армии в 1972 году. Я читала Катюше вслух «Всадника без головы» Майна Рида, как раз на том месте, где мистер Стумп предъявляет доказательства суду и говорит о настоящем убийце, но не называет пока его имени:

«– … человек, о котором я говорю, спрятался в чаще и оттуда пустил пулю, от которой погиб молодой Пойндекстер.

— Какой человек? Кто он? Назовите его имя! Его имя! — раздалось в толпе».

Я, видимо, увлекшись, вошла в роль. Напряжение у нас с сестренкой было на пике, поэтому, когда после произнесенных мной слов: «Кто он? Его имя!» мы услышали крик мамы: «Андрей! Андрей!», мы чуть с сестрой с ума не сошли… А мама кричала Андрей, увидев его в окне — брат вернулся из армии и шел к калитке весь при параде, как и полагается дембелю.

Конечно, я помню, что именно Андрей спас жизнь мне и Михаилу, когда мы тонули — мой рассказ об этом еще впереди. Я также поведаю о его артистическом даровании: он любил участвовать в различных театральных представлениях.

Был мастеровой. Умел, как и отец, много чего делать руками, владея навыками плотника и столяра. Правда, мог и лениться. Когда мы работали всей семьей на огороде, убирая картофель, он всегда фантазировал, как бы изобрести такую машину, чтобы она сама все убирала и в мешки складывала.

Можно вспомнить еще многое, но для меня он остался все-таки до конца непонятым: мы жили с ним в параллельных мирах, редко пересекаясь. Катя, наверное, больше его знала, потому что она и общалась с ним больше, особенно в последние годы его жизни.

                                      Брат Михаил

Родился 19 ноября 1953 года.

А вот Михаила я знаю хорошо! В детстве, особенно раннем, он подавал большие надежды. О нем говорили, что быть ему как минимум министром. Он рано начал читать, был записан в поселковую библиотеку в пять лет, и там к нему относились с уважением, разрешая самому выбирать книги. Учителя начальной школы доверяли ему вести уроки, оставляя брата вместо себя, если была необходимость отлучиться. Михаил хорошо знал русский язык, легко сочинял стихи.

Но в городе поведение и устремления Михаила сильно изменились — не смог противостоять соблазнам. Появилась компания, девочки… Стал тратить свои усилия и время на пустые развлечения, любил переодеваться, разыгрывая девиц, представая перед ними в разных образах, — все верили, что у него есть брат-близнец… Он любил дурачиться, разыгрывать друзей, которых у него всегда было много. Некоторые из них ухаживали за мной.

У брата рано появился ребенок, что не позволило ему окончить мореходное училище на Сахалине, о котором он мечтал. Его списали на берег, узнав, что у курсанта должен родиться внебрачный ребенок, — в СССР блюли нравственность народа, поэтому отправили его решать семейные проблемы и списали с корабля, который уже стоял на рейде, чтобы отплыть в заграничный поход. Сынишке Михаил дал свою фамилию и имя старшего брата, но с девушкой жить не стал, а в мореходку уже не вернулся — ушел в майский призыв 1972 в армию. Служил год, опять же на Сахалине, в пограничных войсках на заставе Золоторыбной, но и там сумел отличиться: высказался нелицеприятно о Ленине и руководящей партии. Особый отдел заинтересовался словоохотливым солдатиком и с характеристикой «отличник боевой подготовки, но политически неблагонадежен» он был отправлен дослуживать в стройбат в Уссурийск, в часть 02007. Номер части давал Михаилу возможность дурить голову легковерным девушкам: 02 — принадлежность к милиции, а 007 — к разведке. Представлялся девчонкам чуть ли не в качестве Джеймса Бонда.

После армии выучился на шофера и развозил хлебную продукцию Хлебокомбината, находящегося недалеко от нашего дома, по магазинам. Умудрялся кормить свежайшими майскими булочками всех своих дружков.

Брат работал в разных местах, испробовав много специальностей, но нигде не прижился. Потом влюбился в нашу с мужем соседку Галину, женился. Мы радовались тому, что он, возможно, наладит свою жизнь, но, родив двух детей — девочку Катюшку (назвал в честь сестренки) и мальчика Ивана (назвал в честь отца), он ушел из семьи. Хотя он говорит, что любил и до сих пор любит жену. Потом с ним произошло несчастье, в результате которого брат стал инвалидом, и если бы не младшая сестра, то как бы он сейчас жил — просто ума не приложу!..

Нас с Катей он любил. Всегда привозил подарки, готов был за нас и жизнь, если понадобится, отдать. Помню, как в 70-х годах он привез мне редкий сборник стихов Сергея Есенина. Как же я была счастлива — зачитала этот сборник до дыр.

Сегодня это не тот Михаил, который был в юности… Жаль, что свою жизнь он так бездарно растратил.

                    Младшая сестренка Катюша

Родилась 16 января 1959 года.

С сестренкой мы очень близки. Она для меня очень дорогой человек, без которого я не представляю своего существования. Катюша знает обо мне практически все, она для меня и советчик, и опора. Мне с ней легко — не нужно в своих откровениях быть осторожной; она всегда меня возвращает к жизни, если на меня нападает депрессия, не старается меня судить, искренне ценит все то, чем я занимаюсь, поддерживая меня во всех моих чудачествах; с ней я могу и поплакать, и посмеяться; она меня лечит и в прямом, и в переносном смысле.

А ведь Катюха могла и не появиться на свет! Да, мама хотела сделать аборт — пятый ребенок в семье! Отец, придя на обед, случайно обнаружил на столе под клеенкой мамино направление в больницу и запретил ей делать аборт.

Он как будто знал, что именно этот ребенок возьмет на себя все его тяготы и заботу о нем в старости. Вот уж поистине, добро возвращается добром!

Вся наша семья не представляет, как бы мы жили без нашей Катюши! У нее на всех хватает сил, внимания, заботы, любви.

Катюша всегда была лидером. Ее любили и в школе, и в училище, и на работе, где она проработала всю свою жизнь. На одном месте больше сорока лет! Часто бывая в ее больнице, где она работает старшей медицинской сестрой, я всегда наблюдаю, с каким уважением к ней относятся все: и начальники, и врачи, и медсестры, и нянечки. Сестра моя имеет свое мнение и умеет его отстаивать, хотя и на компромисс может пойти, если надо. В своем деле она профессионал высшего класса. Как мы с мужем ее ни уговаривали, но в вуз она не стала поступать. А могла бы стать главным врачом, да еще каким!..

В молодости она выигрывала различные профессиональные конкурсы на звание «Лучшая медицинская сестра», демонстрируя не только профессиональные знания и навыки, но и артистические данные, которые у всех нас, видимо, от мамы.

Переехав из Кемерова сначала в Москву, а затем в Питер, я не потеряла с ней связь, наоборот, мы стали еще ближе. Сестренка прилетает к нам два, а то и три раза в год, а перезваниваемся с ней мы почти каждый день. Вот сейчас, когда пишу эти строки, мы вместе встретили новый 2018 год.

Глава 2. Воронцовск

Мы жили в центре поселка, по улице 8 Марта, дом №10. Рядом с поселком была тайга, горная речка Каква, заброшенные карьеры, которые весной заполнялись водой. Поселок был достаточно большой. Люди в нем жили, как мне кажется, в достатке. Улицы были прямыми и ухоженными, хотя они и располагались на холмистой местности. У каждого дома были тесовые ворота, наверху которых были маленькие крыши — коньки. Рядом с нашим домом был магазин, в котором мы покупали все основные товары. На параллельной улице стояла водокачка, откуда мы возили на санках воду зимой. А недалеко от нее был холм, на котором располагалась трансформаторная будка и на котором Андрей (старший брат) пас домашних гусей.

Отчий дом состоял из большой гостиной, окна которой выходили на центральную улицу, детской комнаты, кухни с русской печкой и прихожей с печкой-голландкой. Родители спали в гостиной, в которой стояли большой стол, стулья, этажерка с книгами, шифоньер, тумбочка с радиолой и кровать с железной сеткой.

Около кровати висел репродуктор — черная тарелка, по которому каждое воскресенье передавали всеми любимую радиопередачу «Доброе утро». Мы с Катюхой любили залазить по воскресеньям в теплую постель родителей, прыгать на ней и кувыркаться, слушая радио. Солнце заполняло всю комнату. Было очень тепло и уютно, нас переполняло чувство любви к дому, к родителям и ко всему миру. У нас было счастливое детство!

Двор был устлан деревянным полом, в углу двора был колодец, за сараем стояла баня, а перед окнами гостиной был разбит палисадник с благоухающими многоцветными георгинами. Огород делился на две части: небольшой, где выращивали все самые необходимые овощи, и большой, где сажали картофель. В маленькой части огорода стоял большой чан, служивший нам, ребятишкам, отличным водоемом летом.

Родители держали корову, теленка, поросенка, кур и гусей…

                               21 мая 1956 года

Родила меня мама на полу поселковой больницы около десяти часов утра. Говорила, что я весила почти пять килограммов, чему я верю, потому что сама родила двух крупных детей: четыре сто — старший сын и четыре шестьсот — младшенький. А родила она меня на полу, потому что ей какая-то бабушка сказала, что так рождаются более здоровые и счастливые дети. Врач Димбицкий, наш сосед и друг родителей, очень маму за это ругал, но дело было сделано…

                                       1957 год

Не знаю, когда это было, но есть почему-то четкие воспоминания: я сижу на кровати родителей в гостиной, которая была одновременно и родительской спальней, вокруг много подушек. Потом вижу детей, вбежавших в комнату и кричащих: «Смотрите! Она стоит!»

Самой с трудом верится, что я помню это событие, но память упорно подсказывает: «Так и было!»

                                     1960 год

Мне четыре года. Праздник Пасхи. Мама печет пироги, красит яйца. Аромат пирогов разлит по всему дому и двору. В гости пришли бабушка и дедушка. Дед меня ласкает, целует, берет на руки. Лица его не помню, а его руки и тепло помню хорошо. Руки деда были всегда очень добрыми, напоминали прохладный бархат, от них исходило такое сухое тепло, что из его уютных рук не хотелось вылезать.

Бабушка принесла вкусную хрустящую выпечку, которую делали из сладкого теста, погружая в кипящее масло.

Погода на улице чудесная: яркое солнце, голубое небо, тепло. Мы во дворе качаемся на качелях, которые с любовью смастерил для нас отец, и хрустим бабушкиными гостинцами.

Отец вернулся с курорта и привез мне удивительно красивую куклу: голубые глаза с большими ресницами приветливо хлопали; длинные вьющиеся волосы можно было расчесывать, заплетать; шелковое светло-голубое платье с большим синим бантом из атласа на спине блестело и переливалось на солнце; синие аккуратные туфельки легко снимались с ее ножек. Кукла просто меня завораживала! Я была безмерно счастлива! Захватив только что подаренную мне куклу, побежала на улицу, усадила свою красавицу на лавочку и вернулась на минуту за чем-то в дом. Вышла на улицу через несколько коротких минут и обнаружила пустую скамейку — куклы на месте уже не было!.. Это было мое первое большое горе! Я долго бродила около скамейки и все искала куклу. Отец пришел за мной на улицу и безутешно рыдающую унес домой. Меня никто не ругал — все сочувствовали.

Бабушка повела меня в кино на фильм про войну. Фильма не помню, но помню, перед началом сеанса показывали мультфильм о кукурузе — ее усиленно внедрял Никита Сергеевич по всей стране. Мне так понравились сорняки, которые мешали расти кукурузе! Они шли по полю с песней, весело играя на гитаре. Нашла этот мультфильм в Интернете. Он называется «Чудесница» — такая классная агитация, работающая на идею Хрущева, которая провалилась — не прижилась кукуруза во многих регионах страны.

                                      1961 год

Родители купили настоящую радиолу — до этого у нас висела черная тарелка! Это было большим событием. Пришли соседи, друзья родителей, они рассматривали радиолу, слушали пластинки, которые купил отец. Пластинок, на которых звучали песни из кинофильма «Солдат Иван Бровкин», было две. Особенно мне нравилась песня «Если б гармошка умела»:

Не для тебя ли в садах наших вишни

Рано так начали зреть?

Рано веселые звездочки вышли,

Чтоб на тебя посмотреть.

Припев:

Если б гармошка умела

Все говорить, не тая!

Русая девушка в кофточке белой,

Где ты, ромашка моя?

И песня «Шла с учений третья рота»:

Шла с учений третья рота

У деревни на виду.

Мимо сада-огорода,

Мимо девушек в саду.

Прекратила рота пенье,

Глаз не может оторвать.

Будто был приказ — равненье

Всем на девушек держать.

Тут одна в платочке синем

Говорит: «Чем пыль толочь

На дороге, рты разиня,

Шли бы девушкам помочь».

Старшина был очень краток,

Выполнять приказ изволь —

Прополоть полсотни грядок

К восемнадцати ноль-ноль!

Этот случай не забылся,

А причина тут одна:

Через месяц вдруг женился

Наш товарищ старшина!

Еще важной покупкой в эту весну была стиральная машина — первая во всем поселке! Машинка называлась «Белка», стирала и имела ручной отжим. Полоскать белье нужно было отдельно вручную, но то, что она сама стирала было просто чудом и большим подспорьем для нашей многодетной семьи. Мама была вынуждена выставить машинку во двор, потому что люди шли и шли смотреть, как она работает, хорошо ли стирает, дорого ли стоит… Мама всем проводила «экскурсию», а потом сокрушалась: столько времени на показ машинки уходит! Люди просто приходили и стояли во дворе, наблюдая, как мама стирает. Правда, недели через две поток спал, а потом в поселке стали появляться стиральные машины, и мама выдохнула с облегчением.

Наша мама не только прекрасно шила, но и вышивала. В доме было столько разных салфеточек, накидочек, скатертей и даже ковриков, вышитых мамиными руками! Помню, над моей кроватью висел коврик с изображением болота, около которого стояли две гордые цапли. На стене у кровати родителей висел купленный ковер, на котором красовались гордые олени. Словом, несмотря на достаточно бедную и простую обстановку, мама создала в доме уют и красоту.

Мне скоро исполнится пять лет. Я прихожу к маме на работу, в швейную мастерскую, которая находится рядом с детским садиком. Женщины слушают радио и плачут — ничего не понимаю. Мама подхватывает меня на руки и кричит: «Юрий Гагарин в космосе! Мы в космосе!» Все весело, но со слезами на глазах смеются.

Вечером у нас в гостях соседи, все внимательно слушают радио. Выступает Хрущев Н. С., в доме царит торжественная тишина. Трансляция прерывается, начинается бурное обсуждение услышанного: все друг друга уверяют, что Никита Сергеевич «хватанул лишнего». О чем это они?

Еще одно воспоминание этого возраста. Воспитатели детского сада повели нас через железную дорогу на лесную поляну собирать землянику и загорать. После того как мы насобирали ягоды, нас уложили на мягкую траву, в которой стрекотали кузнечики и летали большие красивые стрекозы с разноцветными бабочками. По команде воспитательницы мы переворачивались с живота на спину и наоборот. Мне нравилось лежать на животе, наблюдая за стрекозами и бабочками, а на спине я щурилась от яркого солнышка, поэтому даже голубое небо толком не радовало. Хотя хорошо помню какое-то удивительное настроение и ощущение счастья, переполнявшее меня.

А потом в детском саду нашу ягоду помыли и дали нам ее в мисках с молоком. Ели мы не в группе, а на открытой веранде, что тоже было очень необычно. Запах лесной земляники помню до сих пор, а еще храню в памяти и тот солнечный день, наполненный счастьем.

Дома ночуют чужие люди, дед и старушка, — это странники, пешком передвигающиеся от одного поселения к другому в поисках пропитания. В нашем поселке они останавливаются у нас. Мама разместила стариков в детской. Мы не спим, слушаем сказки, которые по очереди рассказывают старые люди. В доме тепло и уютно, но вместе с тем как-то непривычно, таинственно и немного страшновато находиться рядом с чужими людьми, хотя от них исходит только добро.

Старшая сестра Татьяна сидит в гостиной на открытом окне, смотрящем на главную улицу нашего поселка, и поет, наигрывая на гитаре. Люди проходят мимо, притормаживают, слушают ее песню и приветливо улыбаются. Я любуюсь и восхищаюсь своей сестрой. Она мне кажется самой красивой в поселке — хочу походить на нее.

Татьяна ломает позвоночник, находясь на практике в городке Волчанке.

Мама едет за ней, привозит ее домой в белом гипсовом корсете. Мне страшно и очень ее жалко, я рыдаю.

Вечер. Михаил, старший брат, катает меня по поселку на санках. Небо усыпано яркими звездами. Лежу на санках и сморю на огромное звездное небо. Меня охватывает восторг! Это чувство восторга я потом часто испытывала, будучи взрослой, глядя на звездное небо, которое как-то необыкновенно соединяло меня с детством и этим вечером. Подобное чувство восторга, только ярче и сильнее, испытала я в 55 лет, прыгнув с парашютом с высоты 4000 метров. Небо меня всегда манило и волновало.

Братья под кроватью играют в войну. У каждого целая армия солдат из пластилина, орудия, какие-то преграды, сооружения. Очень интересно, но меня мальчишки под кровать не пускают, поэтому лежу рядом с кроватью и наблюдаю со стороны за их боевыми маневрами. Как же жаль, что я родилась девочкой!

                                         1962 год

Вечер. Отец учит меня читать по букварю. У него хорошее настроение, потому что у нас хорошо все получается. Мама шьет и улыбается, наблюдая за нами, ей нравится, что отец возится со мной. Папа, видимо, чувствует себя талантливым педагогом.

Скоро Новый год! Скоро будут подарки: шоколадные конфеты и мандарины! Запах мандаринов, наверное, у всего моего поколения связан с Новым годом. Это были редкие фрукты, но на Новый год каждая семья как-то умудрялась их приобрести. Наши родители тоже в Новый год баловали нас чудесными мандаринами — я их просто обожала.

Но главное — это подготовка к новогоднему карнавалу, которая начиналась задолго.

Мама и отец заняты изготовлением новогодних костюмов для своих четверых детей. Андрей будет в роли Петуха, Михаил — в роли Звездочета, я — Ночка, Катя — Снежинка. Мама шьет, отец клеит маски из папье-маше, мы рядом с родителями в роли подмастерьев. В доме пахнет клеем, комната завалена разными материалами: тканью, лентами, картоном, мишурой… Мы, дети, больше создаем суету, чем помогаем родителям, но всем весело, никто никого не одергивает и не понукает. Наши костюмы были всегда одними из самых лучших. Как правило, мы забирали на своих карнавалах первые призы.

Играем на улице в снежных лабиринтах, которые соорудили мальчишки в огромных сугробах. Я застреваю в одном из них, не хватает дыхания, крика почти не слышно, не могу повернуться, накатывает жуткий страх. Наверное, там я и получила эту клаустрофобию. Кто-то из мальчишек разрывает сверху сугроб, меня вытаскивают. Больше никогда не лазила в снежные лабиринты и до сих пор боюсь замкнутого пространства.

Во время прогулки убегаю из детского садика домой. Дома никого нет. Одиноко брожу по почти безлюдному поселку. Меня встречает водовоз, развозящий воду по дворам на своей кобылке и знающий всех ребят в поселке. Он отвозит беглянку к маме на работу. Мама меня не ругает, но смотрит с удивлением, а потом дает разбирать маленькие кусочки ткани. Женщины работают и все тихонько поют — уютно, хорошо.

Прихожу к соседям. Там соседка, ученица класса восьмого, читает наизусть «Бородино» Лермонтова. Стихотворение длинное, сложное, но меня захватывает. Восхищаюсь девушкой и хочу тут же начать учить это стихотворение наизусть!

Воскресенье. Солнечное утро. По радио идет любимая передача всей семьи «С добрым утром». Мы с младшей сестренкой Катюшей, наслаждаясь свободой, прыгаем на кровати родителей, как на батуте, зарываемся в огромных пуховых подушках. Нам очень весело. Кто-то кричит: «Райкин говорит!» И гостиная заполняется родственниками от мала до велика. Все слушают радио, смеются. Мы с сестренкой сидим на горе подушек, смотрим на присутствующих — наше веселье закончилось.

1 Мая. Братья на плотах, смастеренных из дверцы от старых калиток, катаются в котловане (залитые водой отработанные угольные разрезы). Прошу Михаила меня прокатить на «плоту». Он после долгих моих просьб и нытья соглашается, берет на «борт» и отплывает от берега. Мне становится сразу же страшно, кричу и двигаюсь к нему. Брат просто орет, чтобы я сидела на месте, но уже поздно — мы переворачиваемся и идем ко дну! В воде у меня глаза широко открыты, и я вижу, что Михаил плывет наверх, цепляюсь за его штанину. Потом выясняется, что старший братишка Андрей бросился в воду к нам с палкой, за которую и уцепился Михаил, а я — за Михаила. Подбежали пожарные и забрали нас в свою часть, находившуюся рядом.

Но кто-то из детей успел сообщить нашим родителям: «Ваши Мишка с Зинкой утопли!» Бедные родители неслись к карьеру сломя голову. Мы с Михаилом струхнули, что нам сейчас достанется, но мама с отцом, увидев своих детей живыми и невредимыми, начали обнимать и целовать нас. Отец посадил меня на плечи, мама за руку взяла Михаила, Андрей шел чуть впереди, совсем не чувствуя себя героем, — все двинулись домой, где всех напоили парным молоком и накормили вкусными мамиными пирогами, посадили на печь отогреться. А потом отец показывал нам диафильм «Пьяная вишня» про смешных гусей, наевшихся пьяной вишни. Все дружно смеялись. Было тепло, уютно и покойно!

Родители на сенокосе целый день. Дети оставлены дома на попечение старшей сестры, которой не до нас.

Все играют в «дом»: я — «жена», у меня есть «муж и дети». «Муж» работает на «шахте», приносит «деньги», я в магазине покупаю «продукты»: хлеб — камушки, масло — землю, молоко — воду… Прибираю «квартиру» — участок земли у нашего забора, огороженный палочками, куда для уюта принесены разные вещички из дома.

Уходим с подругами в настоящий магазин. Возвращаемся назад — к нам бегут ребята и сообщают, что мой брат Михаил повис на электрических проводах. Бежим к дому. Брат лежит во дворе с раскинутыми в стороны руками, вокруг ребята и взрослый дядька, который, собственно, и спас его, ударив по электрическим проводам граблями. Миша приходит на наших глазах в сознание. Оказывается, он проверял наличие тока в проводах над крышей дома. Сначала взялся одной рукой за один провод и сообщил всем, что тока нет, а потом взялся второй рукой, и тут-то его начало просто колбасить на проводах. На его счастье, проходил мимо мужчина, который не растерялся и перебил провода деревянными граблями, которые случайно оказались с ним — видимо, он шел с сенокоса.

Вечером пришли родители с покоса, принесли пайвы с лесными ягодами и грибами. Не помню, кто и как рассказал им о ЧП с Михаилом.

На берегу реки Каквы идет народное гулянье в честь какого-то праздника. Мы с отцом едем на мотоцикле, я сижу на высоком сиденье позади него, прижавшись к его спине. Едем быстро, ветер развевает мою юбочку и волосы, я чувствую себя взрослой. На берегу реки много людей. Отец ищет маму, приехавшую сюда с коллегами на автобусе. Все здороваются с отцом: кто за руку, кто кивком, кто просто приветствует дружеской улыбкой. Некоторые подходят, заговаривают с отцом, и почти все отмечают, что я выросла и сильно похожу на отца. Мне радостно, я не хочу отпускать руку папы!

Мама ставит меня в длинную и многолюдную очередь около магазина и убегает на какое-то время на работу. Мне кажется, что ее нет вечность! Стою, чуть не плача, чувствуя себя сиротой. Это очередь за хлебом и мукой…

Братья в отсутствие родителей залили огород водой между борозд с картошкой и устроили среди местной детворы соревнования по плаванию. Желающих было много. Все ребятишки в грязи по уши, но счастливые плавали по картошке, которая вся оказалась на поверхности земли. Какой в этот год был урожай картофеля — не помню.

Первые похороны. Умер мужчина, наш сосед, совсем еще, видимо, молодой. Собралось много народу. Многие плачут, особенно убивается его жена. Подхожу близко к гробу, внимательно смотрю на покойника и не узнаю в нем нашего соседа. Ночью долго не могу заснуть. После этих похорон мы, ребятишки, долго в это лето играли в похороны. Кого только не хоронили! Зарывали своих кукол, плакали, а потом снова откапывали их.

Потом произошла где-то авария, погибло несколько человек, живущих далеко от нас, но несли всех на кладбище мимо нашего дома по центральной улице, поэтому из окна я видела эти похоронные процессии. Было страшно.

Точно не помню, в какой год, но, кажется, что в это лето. Родители уехали в гости к брату мамы на Волгу. Дома мы разбили нечаянно ртутный градусник. Все с увлечением играем ртутью, которая то разбегается, то соединяется в один большой шарик — интересно!..

Бабушка ведет меня в кино. Мне она кажется очень строгой. Не испытываю восторга от этого похода, но подчиняюсь ее воле. Неожиданно фильм оказывается комедией, в которой снялись два известных, даже мне, комика: Тарапунька и Штепсель. Фильм назывался, кажется, «Ехали мы, ехали». Я быстро забыла о бабушке и смеялась почти весь фильм, впрочем, бабушка, хоть и редко, но смеялась тоже.

Татьяна поздно возвращается домой с очередного свидания. Возбужденно рассказывает мальчишкам о своем парне, о том, как он ее любит, какие цветы он ей подарил и какие слова ей говорил. Не сплю, слушаю ее, мое воображение рисует картины ее свидания. Я счастлива за сестру.

На улице еще по-летнему тепло, но осень уже вступила в свои права, окрасив все в желто-оранжево-красные тона. Вся семья на огороде. Убираем ботву, жжем костер. Приятно пахнет дымом. Мы, дети, на костре жарим картошку на палочках и запускаем в небо оставшиеся плоды картофеля — зеленые ягоды, насаживая их на гусиные перья.

Мама от швейной мастерской повезла свою коллекцию детской одежды на выставку в Краснотурьинск — районный городок. Катя, младшая сестренка, — модель, я — болельщик и зритель. Катюха покоряет публику своей красотой и костюмчиком песочного цвета в черный горошек. Ей, идущей уверенно по подиуму, все бурно аплодируют. Мне радостно за маму и сестренку. Я гордо заявляю сидящей возле меня в зале тетеньке: «Это моя сестра!» Она мне кивает и еще сильнее аплодирует. Зависти у меня нет — только гордость переполняет меня до краев.

Вечер. Лежу на сеновале. Мама доит корову Зорьку, отец прибирает в сарае. С танцплощадки поселка доносится музыка. Отчетливо слышу слова песни «Куба, любовь моя!». Слово «Куба» мне очень нравится, начинаю повторять: «Куба, любовь моя!». Песня манит каким-то новым ощущением, хочется встать и куда-то бежать. Съезжаю на попе с сеновала, но мама забирает меня домой — пора ложиться спать.

Семья в гостях в Краснотурьинске у друзей родителей. Мы с братом и еще с двумя детьми катаемся на санках с крутой горки. Михаил наезжает на мои санки и ломает мне мизинец на левой руке. Я громко реву. Он уговаривает меня не говорить родителям о происшествии. Вечером дома мне становится хуже, с ревом рассказываю маме про палец. Ведут к врачу, накладывают шов и тугую повязку. Михаил обижен — не разговаривает. А палец мой так и остался калекой — не сгибается до сих пор.

                                      1963 год

Я ночую у бабушки. Она ходит по своему небольшому домику и крестит все окна на ночь, шепча себе под нос молитву.

Мне страшно, забиваюсь под толстое одеяло и представляю себя камнем — камень никто не тронет. К камням у меня в детстве было какое-то особое отношение. Могла долго их рассматривать, просто гладить, даже коллекционировала разные камушки. Гуляя и встречая на дороге одиноко валяющийся камень, обязательно его поднимала и находила для него «друга» или «семью».

Вечером сидим с бабушкой за столом. Она прядет пряжу на своей старенькой деревянной прялке, а я ей читаю «Судьбу человека» Шолохова. Плачем вместе. Плачу навзрыд, паузы между чтением большие, часть слов бабушка не разбирает и просит меня повторять заново…

Утро. Просыпаюсь от тошноты и сильной головной боли. Начинается рвота. Чувствую себя очень плохо. Вся семья угорела — рано закрыли заслонку в печи. Все болеют целый день. К вечеру всем становится лучше.

«Свинка» — паротит, болезнь, которая нам, детям, доставляла радость, потому что отец приносил сгущенное молоко и даже мандарины. Нравилось лечиться лампой, от которой шел синий свет. О тяжелом последствии этой болезни никто из нас не догадывался.

Пришла на работу к отцу. Он с бригадой строит кому-то дом. Пахнет деревом и свежей стружкой. Несколько колечек стружечки висят в кудрях отца. За ухом у него лежит химический карандаш. Отец самый красивый и веселый. Я его люблю и горжусь им.

Мама закончила доить корову Зорьку, перелила молоко в глиняные кувшины, дала корм домашней скотине (корове, теленку, поросенку, курам), а отца все нет с работы.

Мама берет меня за руку, и мы идем на площадь поселка, где находится пивная. Отец сидит с друзьями. Все веселые, а дым от папирос стоит такой, что хоть топор вешай, все громко о чем-то разговаривают, спорят. Отец видит нас, расплывается в улыбке, но мама, не говоря ни слова, разворачивается и выходит из пивной. На площади отец нас догоняет.

Мы идем домой. Родители не разговаривают. Мне хочется плакать, но я креплюсь. Дома вижу у мамы слезы, начинаю рыдать навзрыд. Отец хочет взять меня на руки, но я не иду к нему. Он — чужой!

1 Мая. На площади поселка демонстрация прошла очень быстро, но народ не расходится. Все возбуждены. Мы с Михаилом ждем, когда уже отец наговорится с каким-то человеком и купит обещанное мороженое!

Наконец, мы уплетаем мороженое из бумажных стаканчиков специальными деревянными палочками. Мороженое тает во рту, оставляя приятную прохладу. Спорим с братом, кто может больше съесть стаканчиков мороженого. Я уверяю, что могла бы съесть таких стаканчиков штук сто. Михаил готов съесть все мороженое, которое сейчас продает продавец. Отец покупает нам еще по одному мороженому, и мы счастливые и довольные идем домой.

Пришла в гости к друзьям — многодетной семье Комзоловых. В доме все просто: деревянные скамьи, большущий деревянный стол, вместо кроватей полати. Под потолком висят прутья. Узнаю, что эти прутья — розги — используются для наказания детей. Я в шоке: нас никто никогда и ни за что дома не бьет!

Лежу на пологой деревянной крыше дома Комзоловых, на которую свисает черемуха с большими спелыми ягодами. Читаю «Трех мушкетеров» Дюма и поедаю черемуху. Наедаюсь ею до оскомины так, что языком трудно шевелить. До сих пор у меня «Три мушкетера» ассоциируются с черемухой.

Я за мальчишками залажу на крышу соседского дома. Лезу с трудом, но не отступаю — братья подбадривают. Спускаться страшно! Все уже на земле и кричат, чтобы я спускалась. У меня отказывают ноги от страха, не понимаю, как сюда залезла! Кто-то стал кричать, чтобы я прыгнула с крыши на грядку — низко. Набираюсь храбрости, закрываю глаза и прыгаю. Очнулась на земле, а вокруг стоят ребята, кто-то поливает на меня воду, другой проверяет мои кости… Цела! Какое счастье — я жива!

Одна из любимых игр детства — «Казаки-разбойники». В этой игре главную роль играли старшие ребята, а мы, младшие, были просто «до кучи». Но мне нравилось бегать от «казаков», оставлять стрелки мелом на тротуарах, домах, дорогах, прятать клад, прятаться самой. Как правило, нас, малышей, «казаки» не пытали, да нам старшие и пароля-то не доверяли.

1 сентября. Иду с мамой по деревянному тротуару с благоухающим букетом георгинов, на мне коричневое платье и красивый белоснежный фартук, сшитые мамиными заботливыми руками, на голове огромный белый бант. Я иду первый раз в первый класс! Вокруг много нарядных детей. У меня приподнятое настроение, хотя чего-то боюсь и не отпускаю мамину руку.

На уроке чтения рассматриваю картинку в букваре: Москва, утро, едут машины и поливают улицу столицы. Мне удивительно: у нас в поселке никто не поливает улицу. Вдруг учительница просит меня продолжить чтение, я лихорадочно ищу строчку и не могу найти — накатывает страх!

Учительница читает сказку «Три девицы под окном пряли поздно вечерком…» Эту сказку наизусть нам читала мама. Я потрясена, что эту сказку сочинил какой-то Пушкин, а не моя мама…

Всякий раз, прибегая домой с улицы, первым делом ныряю в русскую печь. Там всегда есть чем поживиться: борщ, картошка, стряпня (пироги или блинчики) … И все теплое, даже горячее: русская печь долго держит тепло. Ах, как же вкусно мамочка готовит!

Нас приняли в октябрята, у каждого на груди красуется октябрятский значок с портретом Ильича в детстве. В классе учительница всех ребят разбила на группы — «звездочки» по пять человек. Нужно выбрать командира звездочки. Мы сидим впятером и решаем, кто станет командиром. Кто-то говорит, что командиром должна стать я. Мне приятно и страшно, но ребята все быстро соглашаются с этим решением. Ого! Я — командир! Надо что-то совершить уже сегодня! И веду всех ребят домой, достаю из печи все, что мама приготовила для семьи и кормлю свою «звездочку». Ребята довольны — хорошего командира выбрали, а семья осталась без обеда… Мама, узнав об «официальном обеде», сказала: «Ну что ж, первое твое мероприятие, надеюсь, прошло на высоте!»

Все взрослые работают на огороде, убирают урожай картофеля. Отец носит ведра с картошкой в погреб, лаз которого находится на кухне. Я сижу недалеко от лаза, делаю домашнее задание по чистописанию: вывожу пером крючки и палочки, стараясь не делать кляксы чернилами. Отец всякий раз, проходя мимо, смотрит в мою тетрадь и делает замечания (у него была просто отличная каллиграфия!).

Мне приятно, что ему не все равно, ощущаю себя занятой важным делом, я — ученица первого класса.

                                       1964 год

Ночую у бабушки. Просыпаюсь от стука. Это бабушка сечет в ступе мясо для котлет. Мне странно — у мамы есть мясорубка! «Это глупость!» — говорит ворчливо бабушка на мое замечание о мясорубке, продолжая рубить мясо. Ем ее котлеты — вкусно! «Ну вот, а то — мясорубка!» — ворчит довольная бабушка.

Весна.

Вечер поздний. Все уже давно в постели, но еще никто не спит, а только настраиваются. Слышу мамин голос: «Ребята, а хотите, мы уедем в другое место? Там тепло, фрукты, море и солнце!» Мы почти хором: «Да!» Сон улетучился, воображение рисует картины удивительного, фантастического места — Кубань!

Отец уехал на Кубань. Родители решили туда переехать жить: отцу нужно было менять климат, потому что его мучили сильные головные боли.

Прибежала какая-то женщина: отец вызывает маму на переговоры по телефону, находящемуся в магазине рядом с нашим домом. Мама побежала — я за ней. Мама не говорит, а кричит в телефонную трубку, отца тоже почти не слышно. Ее волнение передается мне. Плохо понимаю, о чем они говорят, но главное уловила: мы переезжаем на Кубань!

На этажерке у мамы появилась новая книга. На синей обложке красивая и таинственная женщина. Книга тянет, открываю первую страницу, читаю: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Ого! Что это? А наша семья? Бегу к маме: «Мам, а наша семья счастливая?» Вечером этой книги на этажерке я не обнаружила.

На окне лежит книга, которую оставила старшая сестра. Открываю ее и остолбеневаю: крючки, буквы, цифры (учебник по алгебре) … Ничего не понимаю, абсолютно! А моя сестра сидит с этой книгой почти каждый день, читает, что-то пишет в тетради… Какая же она умная! Смотрю теперь на нее с еще большим восхищением и восторгом.

В огороде стоял огромный чугунный чан, который взрослые наполняли водой из колодца для поливки огорода, а мы, дети, любили в нем купаться: вода в нем быстро согревалась на солнце и долго сохраняла свое тепло. Мама этот чан привезла вместе с другим, не бог весть каким, скарбом на Кубань, где он и остался. Интересно, как сложилась его судьба?

Уезжали мы без отца: он был уже на Кубани, занимался покупкой дома и поиском работы. Мама с детьми и бабушкой осталась в поселке и должна была продать все: дом, живность… А еще она должна была отправить контейнер с вещами на Кубань. Самым тяжелым было прощание с нашей коровой Зорькой, которая давала молока больше всех в поселке. Молоко было очень вкусное. Кто-то из-за зависти проколол вилами Зорьке вымя, но она выжила и продолжала давать молоко назло врагам! Мама ее долго продавала: хотела, чтобы попала кормилица в хорошие руки. Расставились с Зорькой всей семьей, плакала мама, плакала и я… Какой-то мужик завязал рога нашей Зорьке веревкой и увел ее со двора… Было ощущение, что мы расстались с членом своей семьи. Помню, что это расставание как-то опустошило душу и омрачило радость переезда.

Ура! Мы едем на Кубань все, кроме Татьяны, оставшейся на Урале заканчивать свое училище. Едем в поезде долго, около пяти суток, если не все шесть! У нас плацкарт. Бабушка, мама и Катя разместились на нижних полках купе, мы с мальчишками царствуем на верхних полках. Катюха постоянно просится к нам, но бабушка ее не пускает, опасаясь, что Катя может оттуда свалиться. Нам нравится все: стук колес поезда, ароматный чай, мелькание за окном деревьев, полей, поселений, прогулки на станциях во время остановок поезда, где мама покупает горячую картошку или пирожки, лазание вверх-вниз по полкам, за что бабушка нас постоянно ругает и сердится. Мы в предчувствии новой удивительной жизни.

Глава 3. Кубань

                                            1964 год

Апрель. Отец нас встречает на перроне в Краснодаре. Мы давно его не видели — все соскучились, обнимаемся, целуемся, радуемся.

Садимся в автобус, который везет нас в Славянск-на-Кубани. У меня кружится голова от медового, дурманящего аромата цветущих деревьев. Смотрю в окно, находящееся на крыше автобуса — надо мной плывут необыкновенные цветочные облака; смотрю в боковое окно автобуса — все улицы белые, розовые с сиреневатым оттенком от распустившихся на деревьях почек! Солнце просвечивает нежные листочки, создавая всюду необыкновенные узоры и кружева. И запах! Да, это рай!

От Славянска-на-Кубани до хутора Трудобеликовского, где отец купил дом, мы все идем пешком около шести километров. Небо пронзительно голубое, по обеим сторонам дороги поля с озимыми. Везде разлиты красота и блаженство! Мама от восторга поет: «Ой ты, рожь! Ты о чем поешь?!»

Подходим к небольшому домику: крыша соломенная, пол земляной, две комнатки, электричества на хуторе, а значит, и у нас, нет!.. Правда, огромный сад — более тридцати соток! Каких там только нет деревьев: яблони, груши, сливы, абрикосы, виноградник…

Поздний вечер. Нас уложили спать на сено: багаж еще в пути. Не могу заснуть: боюсь летающих и жужжащих ос. Слышу, как в другой комнате горько плачет мама и как ходит молча отец из угла в угол.

Познакомилась с соседями. Ребята показали мне большой сарай, в котором расположился тутовый шелкопряд. На меня производит впечатление большое количество и копошащихся червей, и коконов тутового шелкопряда, но долго смотреть на них я не могу и тихонько убегаю из ветхого сарая.

Отцу как-то быстро удалось договориться о проведении электричества к хутору и к нашему дому. Мама пошла работать в полеводческую бригаду, отец устроился трактористом. Папа приходил с работы уставшим, в черном комбинезоне, но, когда мы его встречали у калитки, он всегда старался улыбаться нам. Помню, как однажды ему на работе выдали подсолнечное масло. Оно так вкусно пахло подсолнечником!

Прямо на крыльцо свисают ветки с зелеными яблоками. Мама не позволяет рвать: могут заболеть животы. Можно только брать с земли те, которые сами упали: возможно, они спелые. На земле практически никаких яблок не лежит, поэтому мы сбиваем их и кричим маме: «Упало!» Мама устала с нами бороться, махнула на нас рукой. Живот болел, но жаловаться не стали: сами на это пошли, кто виноват?!

Слышу крик бабушки. Выхожу на крыльцо — бабушка бежит за Михаилом и трясет какой-то досточкой. Это брат Михаил — пионер разрубил ее любимую икону Божьей Матери.

Через дорогу напротив нашего дома большая аллея акаций. Деревья растут в два ряда, кроны их давно переплелись, а между ними есть хорошее место для шалашей, где мы с ребятами играем.

В огороде созрели помидоры. Такие сладкие и сочные! Я уплетаю их с подсолнечным маслом, которое недавно принес отец. Ем, кажется, без хлеба. Вкус тех помидоров до сих пор забыть не могу. Совсем недавно мне из Краснодара привез два килограмма помидоров муж, помня мои рассказы о детстве и тех помидорах. Мне было очень приятно!

Мама решает избавиться от старой собаки. Берет ее на базар в Славянск, чтобы там оставить. Мы с младшей сестренкой увязались с мамой на базар, решая сделать все, чтобы пес не потерялся. Возвратились домой, псина забегает во двор первой. Мама удивлена: «Надо же какая умная дворняга! Ладно, пусть живет с нами». Мы с Катей торжествуем: спасли собаку!

Пришло письмо для бабушки от ее дочери из Донбасса. С письмом пришла и печальная весть: погиб внук бабушки. Он ехал в школу или домой, ожидая автобус вместе с большой группой шахтеров. Когда подошел автобус, толпа ринулась и повалила мальчика под автобус, колесо которого остановилось прямо на голове ребенка!.. Страшная картина гибели неизвестного мне мальчика всю ночь стояла перед глазами!

Вскоре за бабушкой приехал ее зять и увез ее с собой в Донбасс. Больше я ее не видела.

Приехала старшая сестра Татьяна. У нее много поклонников. Домой из Славянска, где она работает, ее на мотоцикле привозят молодые люди, как правило, в сопровождении целого эскорта. Татьяна знакомится с соседом Виктором Гладких, который только что вернулся из тюрьмы. Родители против этого знакомства. В доме скандал. Татьяна убегает с Виктором из дома. Я узнаю, где она живет (недалеко от хутора они сняли комнату у какой-то бабушки), часто прихожу к ним в гости, принося из дома то вещи, то еду…

Мне Виктор нравится, он всегда со мной приветлив и весел. Наконец мама дает согласие на брак Татьяны с Виктором. Договариваются с родителями Виктора о свадьбе. Идет подготовка к свадебному торжеству во дворе нашего дома: сколочены длинные столы и лавки, на кухне готовится угощение, стоит предпраздничная суета, а невесты и жениха все нет: Виктор считает себя оскорбленным, Татьяна плачет, но без него идти не хочет.

Так свадьбу и играли без жениха и невесты!..

Я в тот день бегала несколько раз к молодым, мне было очень жаль сестру: Татьяна плакала, а Виктор ходил из угла в угол хмурый и чужой…

Мы в гостях у знакомых родителей. Впервые в жизни вижу телевизор. Это шок! Маленький ящичек, на одной стороне которого показывают фильм: парень и девушка сидят на лавочке, он ее целует и закрывается от нее руками, боясь, что девушка его побьет… Это конец фильма «Девчата», который стал моим любимым фильмом. И сейчас могу посмотреть с удовольствием, зная картину наизусть.

Школа была достаточно далеко от хутора, но все ученики ходили в нее пешком. Не помню ни одного урока, ни одного учителя, но помню перемену. Стою у стены школы и ем грушу. Все дети что-то едят — большая перемена. Мне страшно одиноко и грустно, хочу домой.

Все школьники на колхозном поле собирают колоски пшеницы, оставшиеся после уборки комбайнами. На мне фартук, в который складываю колоски. Работать весело, фартук наполняется быстро, и я с кем-то наперегонки бегу высыпать свои колоски пшеницы в общую кучу. Мы помогаем взрослым убрать урожай, а значит, делаем большое важное дело.

Вечер. С родителями возвращаюсь с колхозных виноградников: мы с мамой ходили за отцом. Все взрослые идут по убранному колхозному полю и поют. Песня на украинском языке, такая протяжная, красивая. Убегаю далеко вперед, ложусь на какой-то стожок и жду, когда подойдут родители, слушая как льется песня и наблюдая за звездами в огромном необъятном небе. Хорошо!..

Катю определили в детский садик. За маленькими детками приезжает арба, на которой возят малышей в детский садик. Повозка останавливается у нашего дома, мама сажает сестренку к остальным детям. Наша самая чистенькая, такая красивая, такая миленькая, что мне не хочется, чтобы ее увозила эта телега! Я смотрю вслед арбе, и мне грустно…

Мне кажется, что сестренка практически не ходила в тот садик. Думаю, что и маме не хотелось ее отправлять в той телеге куда-то…

В дом пришли чужие люди, мужчины. Выясняется, что будут резать нашего бычка. Мы с сестренкой в рев: жалко! Мама говорит, что его кормить нечем, поэтому надо зарезать. Обещаем принести мешок травы и несемся с сестренкой в колхозное поле, где рвем траву, кукурузу. Тащим по земле вдвоем целый мешок травы для бычка, приближаемся к дому — на заборе на колу висит голова нашего бычка!..

Это была первая пережитая трагедия! Долго плакали, есть мясо отказались. Обида на маму и отца жила длительное время…

Зима. Снега нет. Идет бесконечный дождь. Постоянно слышно кваканье лягушек и жаб, которые везде попадаются тебе под ноги. Противно!

Родители решают вернуться на Урал: мама не может жить без леса, да и работы нет той, что по душе…

Снова едем в поезде. Татьяна с Виктором остались жить в нашем доме, который родители не смогли или не захотели продать.

Останавливаемся в Уфе. Родители уходят в город, чтобы узнать о наличии работы и жилья, а мы, все четверо детей, остаемся на железнодорожном вокзале охранять вещи и ждать отца с мамой. Мальчишки, как только уходят родители, сразу же убегают бегать по вокзалу, а мы с сестренкой сидим на вещах. Я тоже хочу побегать, но боюсь чужих людей вокруг: вдруг нас обворуют.

Катя тихонько начинает плакать. Прибегает Михаил, начинает корчить ей рожицы, она успокаивается. Брат берет сестренку, обещая мне скоро вернуться, и бежит с ней по вокзалу. Прибегает Андрей — старший брат. Он дает мне свободу, оставаясь сам караулить вещи, я бегу по вокзалу и вдруг пугаюсь того, что могу потеряться. Бегом возвращаюсь на место и уже никуда не ухожу до прихода родителей. Пришли мама с отцом — мы едем дальше: здесь нет жилья, хотя работы много…

Глава 4. Североуральск

                                        1965 год

Остановились у сестры мамы, тети Они. У тети большой дом и двое или трое детей: девочка и мальчик (или мальчики, точно не помню). Живем у нее недолго: родителям дают общежитие рядом со школой.

Масленица. Солнце яркое, по-весеннему теплое. На улице повсюду идет гулянье. Народу много. Смех, веселье. Ищу маму, но не могу найти. Вдруг меня окликают — передо мной стоит человек в маске повара и белом фартуке поверх маминого зимнего пальто. Это мамочка!..

Недалеко от дома тети Они лежат бревна, а чуть дальше видна тайга. Я сижу на бревнах, которые пахнут сосновой смолой, щурюсь на теплое солнце и радуюсь: скоро придет весна!

В школе меня записывают в хор. Стою высоко, в последнем пятом ряду, последняя с краю. Хор поет, а у меня одна мысль: «Я сейчас упаду! Страшно!»

Общежитие, в котором мы жили, имело всего две комнатки: кухоньку и маленькую комнату. Вечером ставили раскладушки везде: нужно было уложить четверых детей. Мальчишки спали на кухне, а мы с Катей — вместе с родителями в комнатке.

Уроки делала на кухне. Рядом была печь, на которой стояли приготовленные вкусно пахнущие блинчики. Я таскала блинчик за блинчиком и выполняла упражнение по русскому языку. В результате вся моя тетрадь была в масле!..

На шахте, куда устроился отец, авария. Погибли люди!.. Мама не пускает отца больше в шахту. Решают завербоваться и переехать в Новосибирскую область.

Ура! Мы снова в поезде!

Колеса стучат, убаюкивают, я лежу на верхней полке и мечтаю о новом месте: что там? Рядом с нами в плацкартном купе едет большая семья Кругловых. Грузная женщина, мать шестерых детей, и тощий, небольшого роста мужчина — ее муж. У них грудной ребенок. Женщина постоянно предъявляет претензии проводникам: то нет горячей воды, то нет места, где искупать ребенка, то плохо убирают в купе, то холодно, то жарко… Мама не хочет оказаться в соседях с такой привередливой дамой. «Такая чистюля!» — сокрушается мама.

Глава 5. Кундран

                                Убинка. 1965 год

Весна. Всех переселенцев привозят на распределительный пункт в Убинку — районный центр Новосибирской области. Поселяют в каком-то огромном бараке. Родители отсутствуют по делам, а дети, предоставленные сами себе, ставят барак на уши. Какая-то женщина сорвала голос, успокаивая и утихомиривая детей, и теперь говорит шепотом, но ее по-прежнему никто не слушает. Я убежала на площадь, где толкутся взрослые, и слушаю их разговоры. Вдруг начинаю волноваться: куда нас поселят, хорошее ли это место? Это, видимо, волнение взрослых перешло и ко мне!..

                                   Старая школа

Несколько семей вместе с нами сажают в открытый кузов грузовика и везут в деревню Кундран (созвучие с Кубанью меня забавляет). Едем долго по пыльной дороге, в кузове хорошо трясет, но ехать все равно весело.

Деревня оказалась большой. Нас поселили временно в старой школе на берегу реки Каргат — место красивое. Река показалась мне большой, полноводной, устрашающей.

Кроме нас в школе поселили еще три семьи, одна из которых живет уже давненько. Это молодая пара, имеющая проигрыватель, на котором целыми днями крутится пластинка с популярной песней «Черный кот»:

Жил да был черный кот за углом.

И кота ненавидел весь дом.

Только песня совсем не о том,

Как не ладили люди с котом.

Припев:

Говорят, не повезет,

Если черный кот дорогу перейдет,

А пока наоборот —

Только черному коту и не везет.

Целый день во дворе суета:

Прогоняют с дороги кота.

Только песня совсем не о том,

Как охотился двор за котом.

Припев

Даже с кошкой своей за версту

Приходилось встречаться коту.

Только песня совсем не о том,

Как мурлыкали кошка с котом.

Припев

Этот кот от усов до хвоста

Был черней, чем сама чернота.

Да и песенка, в общем, о том,

Как обидно быть черным котом.

Припев:

Говорят, не повезет,

Если черный кот дорогу перейдет,

А пока наоборот —

Только черному коту и не везет.

Только черному коту и не везет.

«Только черному коту и не везет», — быстро выучиваю слова и пою с пластинкой весь день. Мама говорит, что она сойдет с ума от меня и этой песни! Мне непонятно, почему ей не нравится эта веселая песня, стараюсь подпевать пластинке так, чтобы мама не слышала.

Здание школы было старым, крыша — худой, поэтому в первый же ливень у нас случился потоп! Лил дождь, а вся семья бегала по дому и подставляла в разные места тазики, кастрюли, банки, крынки… Дождина, не уставая, барабанил по крыше, и казалось, что он не закончится никогда. В доме везде была вода: на столе, на кроватях, на полу, на плите… Было холодно и неуютно, спать легли поздно. На следующий день отец латал кровлю — больше нас не заливало.

На второй день после приезда в деревню мы с братом пошли изучать окрестности. Михаил хотел, чтобы нас воспринимали не как брата и сестру, а как «дружащих молодых людей». Шагаем по деревне, брат изображает влюбленного, мне смешно, но я стараюсь быть серьезной. Познакомились с каким-то деревенским мальчишкой, которому брат сообщил, что я его девушка. Мальчишка на нас смотрит с интересом и любопытством — во дают!

В старой школе мы прожили только первую весну: отец, возглавив строительство в деревне, начал со строительными бригадами строить дома на два хозяина для переселенцев. Это была целая новая улица в деревне на стороне «кацапов». Мы переехали в новый, пахнущий деревом дом летом. Отец построил большой сарай для живности: коровы, поросенка, овец, гусей, кур, кроликов. Поставил на огороде, который был примерно десять соток, ульи и завел пчел. Я потом любила есть мед прямо из сот, а сами соты мы использовали в роли жвачки, что было гораздо вкуснее и полезнее, чем жевать гудрон. Мне нравилось то, что наш дом стоял в небольшой березовой роще, где прелестно пели птицы. Когда строили дома, отец старался сохранять как можно больше деревьев. Когда мы переехали в Кундран, клуба там еще не было — его, большой и светлый, отец тоже потом построит.

Там меня примут в пионеры, а мама испытает славу актрисы и режиссера маленького деревенского театра.

                                           Утрата

На улице ласково светит солнышко, мама готовит обед: жарит рыбу. Мы с деревенскими ребятами около дома играем в лапту. Детей много, игра захватывающая, у всех отличное настроение. Я бегаю за одну из команд, падаю, быстро поднимаюсь и опять бегу — мне очень весело. Около дома пасутся куры и цыплята, среди которых есть всеобщий любимец — черненький с белой грудкой цыпленок. Ему позволялось заходить в дом, гулять по кухне, спать на чьей-либо постели. Это был очень смышленый курчонок, совсем не похожий на своих родственников.

Вдруг я услышала крик брата — все бросились бежать в его сторону. Испуганный Михаил стоял рядом с лежащим на земле бездыханным цыпленком: в суматохе мама нечаянно наступила на птенчика. Мама, расстроенная и тоже испуганная, взяла птенца и унесла на кухню, где зашила ему брюшко шелковыми нитками. Игра закончилась, все разошлись, грустные и потерянные.

Цыпленок какое-то время еще пожил, но спасти его не удалось. Это была утрата для всех нас.

                                           Бабник

Около нашего дома-школы жила девочка Галя (не могу вспомнить фамилию), ставшая моей подругой и одноклассницей. Помню, что меня поразило количество лука у нее в доме, висящего в сенях и заплетенного в длинные косы. С ней мы и пошли в школу, которая находилась на другом берегу реки Каргат, разделявшей жителей деревни «на хохлов» (украинцев) и «кацапов» (русских). Нас поселили на стороне хохлов, поэтому я и попала в класс 2 «Б», где учились все хохлы, а 2 «А» был класс, состоящий из кацапов.

Девочки меня приняли хорошо, а вот мальчишки… Как прошли мои первые уроки в новой школе — не помню, но помню свое возвращение домой.

После уроков мы с Галей направились домой, а это достаточно долгая дорога — километра четыре, а то и все пять. Вышли мы со двора школы, а за оградой нас ожидает кучка мальчишек, явно враждебно настроенных по отношению ко мне. Из всей толпы особенно выделяется белокурый симпатичный паренек (по поведению явно предводитель этой компании), который больше всех проявляет активность, как-то обзывая и толкая меня.

Я, недолго думая, пустила в ход свой портфель и ударила им своего неприятеля, который тут же побежал от меня — я за ним, потом он бегал за мной с портфелем…

Наши соревнования в беге продолжались какое-то время, а остальные спокойно наблюдали за нашими перемещениями. Наконец, мы оба устали и остановились, запыхавшись. Весь всклокоченный, красный, с расстегнутой курточкой и портфелем, паренек вдруг обратился ко мне: «Я Коля. Если кто будет обижать — скажи!» И пошел к своим пацанам, а мы с Галей пошли своей дорогой домой. Всю дорогу Галя рассказывала мне об этом мальчишке: «Двоечник, хулиган, бабник…»

Так я познакомилась с мальчиком, с которым потом дружила 10 лет.

Какое же чудесное лето в деревне! Столько яркого солнца, синего неба, дождь теплый — можно бегать под ним босиком, а потом наблюдать огромную радугу, соединяющую оба берега реки. Летом за околицей деревни собирается молодежь, там устраиваются игры, девушки поют и танцуют, юноши покуривают, обнимают и целуют девчат. Мы, младшие школьники, на этих вечеринках чувствуем себя тоже взрослыми, играем в «Третьего лишнего» или качаемся на качелях.

За мной ревностно ухаживает Коля, не подпуская ко мне никого из мальчишек.

После гулянья он провожает меня домой. Бредем по мосту через реку, теплый вечер, небо все усыпано звездами, ярко светит луна. Коля останавливается на мосту, берет мою руку и торжественно произносит: «Поклянись, что только за меня выйдешь замуж и только меня будешь любить!» Я с опаской смотрю в его горящие глаза и решаю дать клятву, чтобы мы быстрее двинулись домой, где меня уже давно потеряли и ждет серьезный разговор с отцом и шлепок от мамы по попе.

                               За каменной стеной

Коля красиво ухаживал за мной вплоть до пятого класса: носил портфель, занимал место в клубе, помогал мыть мою парту во время школьных субботников. Мальчишки его побаивались, но все же иногда нас дразнили женихом и невестой. Весной наш 3 «Б» класс работает на пришкольном участке. Тамара Васильевна каждому выделила полоску земли, которую мы должны вскопать и проборонить, подготовив землю под посев овощей. Коля встает рядом со мной и на глазах у всего класса начинает копать свою и мою полоску земли, а мне предлагает граблями боронить оба наших участка. Мы работаем дружно, стараясь не смотреть на ребят. Мальчишки в тихом замешательстве, девочки все в шоке, но никто не смеет громко обсуждать нас, хотя смешки раздаются то здесь, то там. Я чувствую себя страшно неловко, но глядя на Колю, боюсь ему перечить и продолжаю боронить, разбивать комочки земли, делая вид, что ничего особенного и не происходит. А Коля работает сосредоточенно, по-мужски переворачивая каждый комок земли, не забывая его еще и разбивать своей лопатой, чтобы мне было легче боронить. В какой-то момент у меня проходит чувство неловкости, и я начинаю чувствовать себя под защитой. И вдруг ко мне приходит понимание маминых слов о папе: «Я за ним как за каменной стеной». Я тоже за каменной стеной! Как же это приятно!

                                        Плыву!

Живем мы у реки, все умеют плавать, и купаются ребята в реке целыми днями, а я так плавать и не научилась. Как-то раз теплым летним вечером мы с братом Андреем и отцом поплыли куда-то на лодке. Я сидела в лодке и все сокрушалась, что плавать не умею, да, видно, и не научусь никогда, потому что помню, как тонула еще в Воронцовске. Вдруг Андрей толкает меня в речку, я падаю, начинаю орать и махать руками. Слышу, что отец с Андреем из лодки мне кричат, чтобы я успокоилась и гребла руками и ногами. Лодка рядом, но достать рукой ее не могу: они намеренно немного отплывают от меня. Отец кричит, что я не смогу утонуть, что я уже плыву! Начинаю чувствовать, что, действительно, держусь на воде, страх понемногу проходит, спокойнее машу руками и бью ногами. Отец показывает, как надо грести руками, — повторяю. И о счастье! Я плыву! Лезть в лодку не хочется — хочется плыть и плыть. Отец с Андреем смеются, брат прыгает ко мне в теплую приятную воду, и мы с ним плывем рядом с лодкой, в которой сидит довольный отец.

                                   Притча о волках

Научившись плавать, я с ребятами летом пропадала на речке. Река Каргат была довольно большая и полноводная, протяженностью почти четыреста километров, но мы купались в безопасном месте, где был хороший спуск к реке и удобный вход в нее. Однажды (кажется, я училась классе в четвертом) мы купались с ребятами, все вышли на берег загорать, а мы с подругой Лидой Лебедевой остались в реке: не хотелось вылезать из прохладной и очень приятной воды. Лида была меня старше года на два-три. Она мне предложила разыграть ребят, притворившись утопающими. Мы начали изображать тонущих: кричали, махали руками, изображали, что захлебываемся. Сначала на нас реагировали, а потом, поняв, что мы просто дурачимся, перестали обращать внимание. И вдруг я почувствовала, что оказалась в каком-то деревянном колодце: скользкие бревна, малое пространство, глубоко. Лида была надо мной: от испуга мы реально начали топить друг друга. Воздуха не хватало. В этой яме мы мешали друг другу выбраться на поверхность, силы уходили быстро, а страх накрывал своей удушающей волной. На берегу никто всерьез не воспринимал наши вопли о помощи. Наконец, мы сообразили и начали по очереди друг друга выталкивать, чтобы схватить воздуха. Когда перестали друг друга топить, пришли какие-то правильные решения: Лида вытолкала меня из колодца, а потом я ее вытащила оттуда. Когда мы, обессиленные, буквально выползли на берег, тогда только все поняли, что мы реально тонули у всех на глазах. Вечером я рассказала старшей сестре о случившемся, а она рассказала мне притчу: «Как-то раз один мальчик-пастушок пас овец, а рядом в лесу работали дровосеки. Мальчишка решил подшутить над взрослыми и внезапно стал кричать: «Волки! Волки! Помогите!» Дровосеки тут же кинулись ему на помощь, оставив свою работу. Но никакого волка не оказалось! Мальчику понравился удавшийся розыгрыш.

На следующий день пастушок решил повторить свою шутку и опять начал громко кричать: «Волки!» и звать на помощь. Дровосеки опять бросили свою работу и поспешили на помощь. Но волка опять не оказалось. Дровосеки побранили мальчика и ушли. Пастушок был очень доволен своей веселой выдумкой — не каждому удается так разыграть взрослых, да еще два раза подряд!

Как-то на отару действительно напали волки. Их была целая стая. Одному пастуху не справиться! Надо звать на помощь! Мальчик стал кричать: «Волки! Волки! Помогите!» Но дровосеки подумали, что он опять их обманывает, и в этот раз не пришли на помощь.

Волки вырезали полстада, да и сам пастушок лишь чудом остался жив».

Эту притчу я запомнила на всю жизнь — попала точно в цель…

                                       Забавы

Идет теплый, приятный летний дождик, босиком бегаем по лужам, получая несказанное удовольствие. Кто-то первым сделал зонтик — кусок рубероида на палочке. Все бросились рвать соседский рубероид на кусочки себе на зонтики. У всех одинаковые черные и непрезентабельные зонты, различающиеся только формой и размером. Бегу домой, судорожно нахожу свою яркую алую ленту, разрезаю на кусочки, прокалываю дырки в своем зонтике и вдеваю туда кусочки ленты. Выскакиваю на улицу с новым зонтом — все ахают.

Я важно расхаживаю по лужам, дождик перестал, и все уже побросали свои куски рубероида в канаву, а мне жаль расставаться со своим красавцем. Все брожу по лужам со своим ярким зонтом, ребята играют в «Из круга вышибала», а мне играть не хочется: настроение упало.

Летом, как правило, ребята таскали разные куски хлеба с чем-нибудь (сало, варенье, подсолнечное масло) из дома на улицу, чтобы не отрываться от игры. Схватишь дома горбушку хлеба, обмакнешь в подсолнечное масло, посыплешь солью сверху и эдакую вкуснотищу тащишь на улицу, а там тебя уже голодная орава поджидает.

Если успеешь крикнуть на всю улицу: «Сорок один — ем один!», то сам свой кусок уплетаешь, но чаще тебя друзья опережают: «Сорок семь — дели всем!» И ты, раззява, вынужден делиться. А в другой раз уже ты поджидаешь кого-нибудь, удалившегося домой за куском хлеба, чтобы крикнуть первым: «Сорок восемь — половинку просим!»

Здесь, в Кундране, я стала заядлым рыболовом, потому что не ловить рыбу в реке было просто невозможно: она сама ловилась. Рыбы было столько, что мы приносили ее домой ведрами! Причем все ловили на удочки с четырьмя-пятью крючками: и братья, и мы с младшей сестренкой. Дома рыба висела, вялясь, везде! Ели ее наравне с семечками.

Зима. На улице мороз под сорок градусов. Местное радио объявило об отмене занятий в школе. Мы лежим на печи (отец в каждом своем доме строил русскую печь) и радуемся, что идти в школу не надо.

Мама заходит с улицы домой вместе с огромным клубом холодного воздуха, ставит на стол ведро парного молока (наши родители держали большое хозяйство, включая корову). Потом нарезает нам хлеба, кладет на него по кусочку замороженного сала, которое скручивается в трубочку и дышит морозом. Мама передает нам бутерброды на печь, и мы с братом Михаилом и младшей сестренкой Катюшей уплетаем их за обе щеки. Ощущение счастья разливается по всему телу! Лепота!

Мама уходит на работу, Михаил быстро прыгает с печки, хватает валенки, шапку, пальтишко и летит на улицу в сорокаградусный мороз кататься на санках с горы: в школе ведь нет занятий. Мне немного завидно, но я не решаюсь покинуть теплую печь.

Наш класс учится во вторую смену, возвращаемся домой, когда на улице уже стемнело. Мы с Галей дежурили (убирали после занятий кабинет), поэтому задержались в классе, а ребята разошлись по домам.

Бредем с ней по плохо освещенной улице. Тихо падает снег, небо все утыкано яркими звездами. Из-за угла медленно выезжает трактор, везущий большой стог сена. Мы, не сговариваясь, падаем на сани, зарываемся в приятно пахнущее сено и едем по улице в направлении дома.

Трактор едет медленно, но мы и не торопимся: нам нравится лежать и смотреть на звездное небо. Вдруг Галя меня спрашивает: «А ты представляешь, какой у тебя будет муж? А сколько у тебя будет детей?» Я в полном недоумении: никогда об этом не думала! И мы начинаем фантазировать, описывать своих мужей, считать детей. Нам становится весело, смеемся до слез! Трактор намеревается свернуть с нашей улицы, мы кубарем сваливаемся с саней и бежим домой.

     «Весь мир — театр, а люди в нем актеры»

В третьем классе я организовала постановку сказки «Золушка», которую наша учительница — Артюх Тамара Васильевна — решила показать на ближайшем родительском собрании. Я была и режиссером, и актером (играла мачеху), и декоратором, и работала с текстом сказки, и подбирала костюмы для актеров. Правда, и у всех ребят было приподнятое настроение, никого не нужно было уговаривать оставаться после уроков репетировать сказку: все делали это с удовольствием. Спектакль получился, видимо, неплохо — родители аплодировали и кричали «браво!». Это был мой первый актерский и режиссерский успех. Окрыленная, решила к каждому родительскому собранию делать с одноклассниками небольшие концерты, где мы и пели, и танцевали, и ставили маленькие сценки. Тамара Васильевна нас поддерживала и не вмешивалась в наше творчество.

Набравшись опыта во время учебного года, не смогла усидеть летом спокойно и создала совместно с соседскими ребятами и подругами «театральную труппу». Мы целыми днями репетировали, искали интересные истории, а после вечерней дойки ходили по улицам деревни и давали свои концерты. Собиралось народу немного, в основном бабушки с дедушками и ребятишки, но принимали нас хорошо, что давало нам энергию и желание продолжать свое, как нам казалось, благородное дело.

А театром я увлеклась неслучайно: в это время мама создала свою труппу из колхозников, назвав ее «Деревенские посиделки». В постановках был занят и старший брат Андрей, сыгравший в одной из сценок секретаршу и имевший ошеломительный успех. Надо сказать, что мамин творческий коллектив был популярен не только в нашей деревне. Их приглашали и в другие колхозы, куда они ездили с удовольствием, купаясь в лучах славы.

Постановки состояли из смешных сценок, песен и частушек на злободневную тему, понятную всем колхозникам. Клуб, который, кстати, построил наш отец с бригадой, всегда был набит битком, когда в нем выступала мамина труппа.

Я, гордая и счастливая, сижу в третьем ряду на скамейке среди своих сверстников и не отрываясь смотрю на сцену, где играет мама в мужском костюме и в кепке с нарисованными на лице усами. Ее партнеры еще смешнее: неуклюжий мужичок и толстая, разухабистая женщина. Идет какой-то диалог, зал просто умирает от смеха. Смеюсь вместе со всеми, не забывая наблюдать за зрительской реакцией. В следующей сцене занят мой старший брат. Он играет модную и недалекую секретаршу какого-то руководителя. Одет по-городскому в короткое платье, парик (где его добыла мама в деревне?!), губы накрашены яркой помадой. Никто не может Андрея узнать, все гадают — кто это?! Во время диалога со своим шефом он разворачивается на стуле к залу, ноги непроизвольно по-мужски расставляет, и зал падает от приступа смеха со стульев и скамеек: все понимают, что в женской роли мужчина!

Приезжали иногда и настоящие артисты новосибирской филармонии. Один из концертов помню почему-то особенно ярко. О концерте мы узнали за несколько дней. Наконец, настал вечер, когда по деревне проехал небольшой красивый автобус и остановился у нашего дома культуры. Все повалили в клуб. Я почему-то замешкалась дома, а когда пришла на праздник, там уже не было ни одного свободного места. Вдруг меня окликнули — это Коля активно махал руками, приглашая к себе. Он занял место почти у самой сцены (друг частенько занимал мне место). Я пробралась к нему через ворчащую публику, уселась и стала ждать чуда. Концерт почему-то долго не начинали, в зале было шумно: кто-то ругался, кто-то смеялся, кто-то кого-то звал, даже пытались курить. И вот, наконец, за кулисами раздалась музыка, раздвинулся занавес и на сцене появился красивый мужчина, высокий и нарядный, и бархатным голосом запел: «Как провожают пароходы? Совсем не так, как поезда…» Музыка, песня, голос певца меня просто заворожили. Я слушала песню, а в мечтах уносилась уже на каком-то белом пароходе…

                                        Ангина

В детстве я частенько болела ангиной. Вот и этой весной простыла и заболела. Занедужила тяжело: задыхалась, поднялась температура такая, что начала бредить. Мама перепугалась, отец побежал к председателю, выпросил грузовую машину, на которой меня и увезли в районную больницу, в Убинку. В палате нас было четыре человека: я, девочка-подросток и две бабушки. Почему-то мало общалась с ними, чаще лежала, отвернувшись к стене, или читала. В один из дней, когда я уже шла на поправку, мне разрешили погулять на улице. Вышла во двор больницы, долго не могла привыкнуть к солнечному свету, который просто меня ослепил. Немного освоившись, побрела исследовать территорию, вышла за ограду больницы и пошла по улице, на которой располагался продовольственный магазин, а за ним — книжный. Зайдя в книжный магазин, просто обомлела от количества книг, ярких обложек, запаха типографской краски. Продавщица вопросительно посмотрела на меня, но поняв, что покупатель из меня никудышный, отвернулась и занялась своими делами, а я стояла и рассматривала обложки книг, стараясь угадать, о чем они рассказывают. В больнице меня потеряли, отправили на поиск медсестру, которая меня и обнаружила в книжном магазине.

Эти минуты, проведенные около книг, были для меня абсолютно счастливыми!

Я выздоровела, за мной в больницу приехал отец. До нашей деревни от района шестьдесят километров, но дороги практически нет, поэтому добирались около двух-трех часов. Дома меня встретили мама, младшая сестренка Катюшка и брат Михаил. Все были мне рады, а я рада им. После жарких объятий пошла во двор. Уезжала весной, а вернулась летом — все так изменилось! Все растения разрослись: поднялись картошка, лук, морковь… Смотрела на все и ничего не узнавала, как будто вернулась в чужой дом, прекрасный и новый. Катя повела меня показывать, что смастерил нам отец. Это был небольшой закуток, где был сделан прилавок, за которым висели полочки, на прилавке стояли весы. Папа сделал нам магазинчик, чтобы мы могли в нем играть. А дома меня ждала новая кукольная посуда: кастрюльки, сковородка, чашки, ложки, даже ножи и вилки… Я была в полном восторге! Тут же уговорила маму, чтобы она помогла мне что-нибудь приготовить в нашей миниатюрной посуде. Стали готовить манную кашу. Во время готовки-игры я освоилась и стала чувствовать себя снова в родном доме.

                                     Сережки

В гости приехала мамина старшая сестра тетя Оня с дочкой Татьяной, которая решила, что мне непременно нужно проколоть уши, потому что они привезли для меня в подарок дешевенькие, но симпатичные сережки. Она долго меня уговаривала, даже поддразнивала, называя трусихой. Наконец, я согласилась. Таня взяла у мамы шелковую нитку, вдела ее в иголку, протерла мое ушко спиртом и начала иглой прокалывать ухо. Надо сказать, что сделала она это лихо: было больно, но терпимо. Страх ко мне почему-то пришел тогда, когда в зеркале увидела себя с торчащей веревочкой в ухе. Не соображая от страха ничего, я выдернула злосчастную нитку, и все труды Татьяны и мои мучения оказались напрасными.

Таня долго сокрушалась, называя меня трусихой и дурехой. На третий день она все-таки вновь меня уговорила на эту экзекуцию, но смотреть в зеркало уже не давала, пока вся процедура не была завершена. Ниточки я больше не выдергивала, но сколько мне пришлось пережить! Уши начали болеть, гноиться, нужно было всякий раз веревочку смещать, чтобы убирать гной, смазывать спиртом… Казалось, эти мучения продолжались вечность. И вот настал тот торжественный день, когда вместо веревочек в мои уши вдели сережки. Долго смотрелась в зеркало — мне и нравилось, и не нравилось. Так я и не стала фанаткой сережек, да и вообще украшений. Только после замужества начала носить серьги и кольца, которые мне дарил муж.

                                 Невестушка

Это было весной, перед самым отъездом из деревни. Мама с отцом были в лесу, и оттуда отец на себе приволок черемуху, большое раскидистое дерево. Посадили черемуху перед кухонным окном, и она очень скоро зацвела и таким запахом заполнила не только двор, но и дом, что даже немного кружилась голова. Мама всегда на кухне открывала окно настежь и любовалась черемухой, готовя нам обеды, ласково называя черемуху «невестушкой».

                                  «Чистюля»

В нашу квартиру в здании старой школы заселялась после нас семья Кругловых. Тех самых, что ехали с нами в поезде, та женщина, которую мама назвала чистюлей. Узнав, что именно они будут жить после нас в школе, мама начала надраивать деревянный пол: терла до блеска его ножом, поливая горячей водой, побелила заново печь, перемыла окна. Квартира блестела. Мама, довольная, что все успела сделать, присела на порог и, вздохнув, произнесла: «Ну, не знаю — неужели ей не понравится?»

Волновалась, как выяснилось потом, мама зря: большей неряхи в деревне, чем госпожа Круглова, не было! Это не преувеличение: дома грязь была у них такая, что убиралась она только лопатой!

Мы оказались соседями: наши дома на два хозяина стояли рядом, поэтому все могли созерцать эту «чистоту». Круглова тетя Надя часто приходила к маме, прибегали и ее дети. Придет, сядет на табурет, наблюдает, как мама стряпает или по дому хлопочет, а потом, обращаясь к своим дочерям, обязательно скажет: «Пойдемте, девки, вам платья пошьем!» Шила она так же своеобразно, как и убирала в доме: у платьев никогда не обрабатывала ни подол, ни проймы рукавов, ни горловину, поэтому нитки быстро начинали вылезать из ткани и болтаться. Дети были постоянно грязными и голодными, хотя держали Кругловы большое хозяйство: были и корова, и овцы, и куры. Живность практически вся заходила в дом, оставляя после себя соответствующие следы. Муж работал трактористом, и о нем в деревне тоже ходили легенды. Он зимой и летом ходил в одном и том же грязном комбинезоне. В связи с этой его особенностью в деревне на загадку «Зимой и летом одним цветом» говорили отгадку: «Николай Круглов!»

Был у него пасынок, кажется, звали его Владимиром. Самый старший в семье, самый умный, переживающий и стыдящийся своей семьи. Учился он отлично. Мне кажется, что он усердно учился осмысленно, желая вырваться из семьи, из деревни. Я часто видела, как он сидел за учебниками в их бане или на крыше. Вырваться ему удалось: он уехал в Новосибирск, поступил в университет. Говорят, стал ученым — защитил диссертацию, получил ученую степень.

                                      Кино

Лето. Вечер. Прямо около нашего дома, куда мы совсем недавно переехали из здания старой школы, взрослые парни натягивают простынь между двумя березками. Что это? Оказывается, привезли в деревню кино «Солдат Иван Бровкин» и простынь должна была служить экраном. Со всех концов деревни к нашему дому потянулись люди со своими лавочками, стульями, табуретами. Мы всей семьей тоже вышли на улицу, устроились удобно и стали ждать, когда киномеханик начнет крутить кино. Фильм оказался настолько хорошим, что люди не хотели расходиться, да и вечер был теплым, поэтому настояли на повторе, тому были и уважительные причины: многие доярки, вернувшись с вечерней дойки, не успели посмотреть и половины фильма. Я была счастлива — фильм просто захватывал меня. Я сидела рядом с мамой, которая укутала меня от прохладного уже ночного ветерка своей шалью. Было тепло, уютно и очень интересно!

Кино было событием в деревне: его ждали, гадали, какое привезут. Иногда один и тот же фильм шел дня два или три, и люди смотрели его по два, а то и три раза. Но были фильмы, с которых народ уходил, не досмотрев и до середины, а то и вовсе в зале никого не было. Так было с фильмом «У озера» С. Герасимова. На первый сеанс в клуб набилось много народу, но уже к середине картины в зале было меньше половины зрителей. Кинофильм шел следующие три дня только на дневном сеансе практически в пустом зале.

Лента вышла в 1970 году, мы тогда уже жили в Кемерове. Я приехала на один месяц в деревню летом отдыхать — сильно скучала по деревне, жила у моих друзей. Еще утром я увидела около клуба новую афишу: вечером новый фильм С. Герасимова «У озера».

Дождавшись вечера, мы побежали с подругами в клуб, купили билеты, которые стоили пять копеек, и заняли места уже не на первых скамейках, а на деревянных креслах. Народу было много, началось кино — титры на фоне какой-то тревожной музыки, от которой сжалось сердце, захватило дух и прижало к креслу. На экране появился поезд, уходящий в тоннель, а потом в вагоне-ресторане сидели люди и долго и умно говорили о чем-то. Я практически не понимала их разговора, но почему-то их разговор волновал, даже гипнотизировал — оторваться от фильма не могла.

Особенно меня поразила красивая курящая женщина с очень умными, выразительными глазами. Тогда я не знала ни Белохвостикову, ни Шукшина, ни Жакова, ни Спиридонова, ни Еременко, но их игра меня завораживала. Я сопереживала всем, не видя ни в ком отрицательных героев. Оторвалась от экрана, а фильм шел два с половиной часа, только когда он закончился. Тогда-то и увидела, что зал почти пустой. На второй и третий день еще ходила смотреть эту картину, но уже одна, а в зале нас было человек пять. Помню, как меня поразили стихи А. Блока, которые читала Лена Бармина — героиня Н. Белохвостиковой:

Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.

Попробуйте, сразитесь с нами!

Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы, —

С раскосыми и жадными очами!

Ничего не понимала! Но чувствовала, что эти стихи прекрасны!

Но были фильмы, которые просто обожали и дети, и взрослые. В 1967 году к нам в деревню должны были привезти новый кинофильм «Свадьба в Малиновке». Кто-то где-то в районе уже успел его посмотреть, поэтому слава о картине шла по всей деревне и ждали ее с нетерпением и дети, и взрослые. Наконец, на афише появилось: «Сегодня в 20:00 кинокомедия „Свадьба в Малиновке“». В клубе было так много народу, что и дышать было тяжело. Но фильм все не начинался и не начинался: его еще, оказывается, не привезли из соседней деревни. Взрослые начали отправлять своих детей по домам — время уже было позднее. Нас тоже мама отослала спать, а сама с отцом осталась в клубе ждать кинокомедию. Мы ушли домой, но спать не хотелось, было обидно, что нас спровадили домой. Время шло, а родителей все не было и не было. Проснулась оттого, что услышала, как отец закрывал входную дверь. Родители пришли в превосходном настроении, хоть фильм и удалось посмотреть далеко за полночь. На мои расспросы мама сказала: «Фильм отличный — завтра посмотрите, а сейчас спите!»

На следующий день мы не могли дождаться сеанса, а когда прибежали в клуб, то там снова было такое количество народу, что яблоку негде упасть! Мы с ребятами сидели на полу, фильм смотрели на одном дыхании. Зал дружно смеялся, реагировал живо на все выходки Попандопулы и Яшки-артиллериста. Сразу после просмотра картины народ потребовал от киномеханика повторного сеанса. И снова скачет Николай Сличенко — потрясающий певец, красавец, и снова дед Нечипор то достает, то прячет буденовку: власть меняется часто…

На второй день вся деревня разговаривала цитатами из фильма:

«А то я тебе оторву голову и скажу, шо так и було»;

«А ну сочини что-нить такое, чтобы душа развернулась, а потом обратно завернулась!»;

«Чует мое сердце, что мы стоим накануне грандиозного шухера»;

«Гадский папа!»;

«Где же ты, Маруся, с кем теперь гуляешь? Одного целуешь, а мене кусаешь!»;

«Гриша, у меня же нервная система!»;

«И шо я в тебя такой влюбленный, а?!»;

«У нас никого не бывает. Одна только скука»;

«Я контуженый на всю голову!»;

«Это еще что за статуй?».

Всего и не вспомнить. Нет большего доказательства, что фильм людям пришелся по душе, как когда его растаскивают на цитаты.

Я могла ходить на один и тот же фильм в течение одного дня на два, а то и три сеанса подряд. Так было, например, с кинокартиной «Девчата» и музыкальной комедией «Песни моря». «Девчата» посмотрела за свою жизнь более пятидесяти раз!.. Так мне на душе хорошо, когда я смотрю эту незатейливую картину с прекрасной игрой наших актеров Николая Рыбникова и Надежды Румянцевой. Знаю практически всю ленту наизусть, а все равно при случае стараюсь не пропустить, если ее показывают по ТВ. Может быть, Тося — это я в юности?..

А фильм «Песни моря» посмотрела три раза подряд из-за прекрасных песен, звучащих там в исполнении обаятельного Дана Спэтару, но больше за всю жизнь его не видела.

Фильмы и книги на меня влияли как-то серьезно. Вот, например, когда посмотрела кинокартину о летчике — не помню ни названия, ни актеров, — запало в душу, как жена ждет своего мужа, пропавшего без вести. Проходит жизнь, а она ему остается верной до конца, храня о нем память. Думаю, что этот фильм во многом определил мое отношение к семейной жизни и роли жены-матери.

Надо сказать, что конец 60-х и начало 70-х годов мне запомнились индийскими кинофильмами. На этих мелодрамах всегда был аншлаг. Помню, смотрела фильм «Зита и Гита», это история о двух девочках-близняшках, которых разлучили на много лет. Они получают разное воспитание и образование, да и образ жизни сильно разнится: одна из сестер — Зита — все время пашет на тетю, на дядю и двоюродную сестру. Тетка после смерти ее родителей сделала из нее Золушку. Вторая из сестер — Гита — живет с приемной матерью, тайно забравшей ее у родной матери сразу после родов. Гита — смелая, отважная девушка, выступает на публике вместе с авантюристом Ракой. Потом сестры встречаются, и все в их жизни меняется.

История, как всегда в индийском кино, душераздирающая — зал рыдает, я вместе со всеми переживаю за судьбу девушек, вытирая регулярно слезы то сочувствия, то радости.

А на фильм «Доживем до понедельника» мы сбежали всем классом с уроков труда. Эта картина меня поразила: у нас таких учителей не было, да и ученики были другие. Особенно удивил меня Гена Шестопал, умный, спокойный, талантливый, честный, в самом начале фильма он сидит выше всех на парте и читает книгу — он уже выше других, он не как все. Его стихи, которые Гена оставил в кувшине в кучке пепла от сочинений одноклассников о своем счастье, меня просто перевернули:

Это не вранье, не небылица:

Видели другие, видел я,

Как в ручную глупую синицу

Превратить пытались журавля…

Чтоб ему не видеть синей дали

И не отрываться от земли,

Грубо журавля окольцевали

И в журнал отметку занесли!

Спрятали в шкафу, связали крылья

Белой птице счастья моего,

Чтоб она дышала теплой пылью

И не замышляла ничего…

Но недаром птица в небе крепла!

Дураки остались в дураках…

Сломанная клетка — горстка пепла,

А журавлик — снова в облаках!

Я каким-то чутьем понимала, что это про нас, всех учеников, учителей… После кусочка урока истории, который был показан в фильме, мне стало неинтересно на наших уроках, где мы в основном должны были пересказывать учебники. И я нашла метод занять себя: стала читать книги прямо на уроках, держа бестселлер под крышкой парты, где была щель. На некоторых уроках томик лежал прямо на моей парте. Думаю, учителя видели, что я читаю, но никто не делал мне замечаний.

Илья Семенович — учитель истории в прекрасном исполнении Вячеслава Тихонова — стал для меня кумиром. Как он заступился за Гену, как говорил о лейтенанте Петре Шмидте, как красиво рассказал о его встрече с Зинаидой Ризберг — две встречи, а потом письма, письма… Мне захотелось прочесть их переписку, узнать о них больше. Меня поразило, что Зинаида Ризберг была, как и я, Ивановной. Это обстоятельство как-то меня сроднило с ними — Петром и Зинаидой…

Как мне хотелось встретить такого учителя!

Именно после этого фильма я полюбила бывать в областной библиотеке, где могла просто читать книги, листать журналы, альбомы, готовиться к сочинению или писать реферат, просто дышать этим книжным воздухом. Там прочла «Тихий Дон» Шолохова, который мы в классе не читали — в программе была «Поднятая целина».

                                       Театр

Но больше всего я любила вечера в деревне, когда вся семья была дома и мы, каждый занимаясь своим делом, вместе слушали радиоспектакли или прямые трансляции из театра. Чаще всего передавали записи спектаклей МХАТа и Малого театра. Я любила, когда шла прямая трансляция из театра: слышно было заполняющийся зал, покашливание зрителей, стук кресел, шум открывающегося занавеса… Все это быстро в мечтах переносило меня в таинственный мир, и я уже не просто слушала, а видела сцену, актеров, чувствовала запах театрального зала. Как же прекрасны были эти вечера!

Мы переслушали, наверное, всего А. Островского. Особенно запомнились мне его спектакли «Светит, да не греет», «Гроза», «Правда — хорошо, а счастье лучше», «Не все коту масленица», «Свои люди — сочтемся», «На всякого мудреца довольно простоты», «Бедность не порок», «Бесприданница», «Без вины виноватые»…

Но передавали не только Островского. На меня большое впечатление произвели еще и другие спектакли: «Таня» А. Арбузова, «Собака на сене» Лопе де Веги, «Прошлым летом в Чулимске» А. Вампилова. Именно эти вечера и привили мне любовь к театру, который я люблю до сегодняшнего дня и буду любить до конца дней моих…

Когда мы переехали в Кемерово, я регулярно посещала местный драматический театр и оперетту, зная весь репертуар театров и, конечно, актеров того времени, а в 70-е годы театры Кемерова имели хорошие актерские составы, да и репертуар был интересным.

На сцене тогда блистали Галина Кузнецова, Валентина Литвинова, Борис Суров, Борис Мостовой. Главным режиссером был Борис Соловьев, чьи спектакли были показаны даже на сцене Малого театра в Москве.

А мне запомнился особенно спектакль «Дарю небо и землю», в котором играл тогда совсем молоденький Мирошниченко. Сегодня он мэтр, учит студентов в кемеровском университете культуры. Я ходила в основном на актера Лосева (не помню имени), но вскоре он уехал в Новосибирск, и как сложилась его театральная карьера, я, к сожалению, не знаю.

Любила и оперетту, спектакли которой пользовались популярностью у всего города, театр часто гастролировал в столице, имея шумный успех. Особенно все любили комика Александра Боброва, имя которого теперь носит театр оперетты Кемерова. Конечно, такие спектакли, как «Сильва», «Летучая мышь», «Цыганский барон», «Белая акация», я знала практически наизусть. С опереттой у меня была еще и личная история: в девятом классе я хотела поступить в кордебалет театра и даже ходила на пробы, но не судьба.

                                        Москва

Театр во мне жил всегда. Я любила рассматривать окна многоквартирных домов, представляя, какая там живет семья, чем они заняты, как они ладят друг с другом. У меня дух перехватывало от осознания того, что только в одном доме столько судеб одновременно!

Старшеклассницей я бегала иногда в городской сад на танцы, где звучала живая музыка, а солисткой была моя старшая сестра. Но больше мне нравилось в нашем городском саду бывать днем, когда там играл духовой оркестр. Садилась где-нибудь под деревом на лавочке, чтобы меня не было видно, и наблюдала за танцующими парами пожилых людей, представляя, какую они прожили жизнь, или, закрыв глаза и слушая «Венский вальс», фантазировала о своем артистическом будущем.

Надо сказать, что моя любовь к театру жила настолько сильно, что окончив педагогическое училище, я, никому не сказав о своих истинных намерениях, решила поступать в Высшее театральное училище имени Щепкина. К моему счастью, мою подругу пригласили погостить в это лето в Москву, и я с ней отправилась покорять столицу. У Вали в Москве жила подруга, приютившая нас у себя в комнатке коммунальной квартиры, в которой мы прожили более месяца. Мы жили недалеко от станции метро «Белорусская», поэтому очень хорошо были слышны переговоры диспетчеров Белорусского вокзала, которые первое время не давали мне спать.

Москва произвела на меня ошеломляющее впечатление — столько возможностей! Мы ходили каждый день либо в театр, либо на выставку, либо в музей, либо гуляли по историческим местам. Нам удалось посмотреть и концерт Аркадия Райкина, и спектакль в театре Моссовета «А дальше была тишина» с Фаиной Раневской и Ростиславом Пляттом, и балет «Спартак» с Владимиром Васильевым и Марисом Лиепой в Большом театре, попали на выставку художника Ильи Глазунова в Манеже, отстояв в очереди больше шести часов. Нам даже посчастливилось увидеть и услышать художника воочию. Столько было впечатлений!

Но главным событием для меня все-таки была попытка поступления в театральное училище. Когда решала ехать поступать, я понятия не имела о том, как проходят вступительные экзамены. Просто выучила рассказ Ивана Тургенева «Певцы», стихотворение Андрея Вознесенского «Бьют женщину» и несколько басен на всякий случай. Никто меня не готовил, никто не слушал, как я читаю эти произведения. Полной уверенности, что я хочу стать актрисой, у меня тоже не было. Диплом учителя начальных классов у меня уже был, получила распределение в Кемерово в школу №63, в которой я отработала уже один достаточно непростой для меня год. Видимо, понимая, что я особо ничем не рискую, решила испытать себя в другой деятельности.

Придя в училище на прослушивание, я просто обалдела: небольшой дворик перед зданием забит жаждущими стать актерами. Нас распределили по десяткам, за каждую группу отвечал старшекурсник, который и водил нас на экзамены, информировал и консультировал по всем вопросам, а потом и болел за нас. На первом творческом туре мы читали отрывки из художественных произведений, стихи и басни. Из нашей десятки только двое прошли во второй тур. На втором туре, уже в новом составе десятки, мы снова читали и показывали какие-то этюды. И снова нас осталось двое. Сердце мое лихорадочно билось, было страшно: я и хотела поступить, и боялась, что поступлю. Но все решилось на третьем туре, когда нам предложили разные этюды на пластику: ребята изображали змей, ползая по полу, леопардов, прыгая по стульям и столам, обезьян, корча разные рожицы… Я была в ужасе, а экзаменаторы получали дикое удовольствие. Они просто в голос ржали над каждым выступлением, давая все больше и больше идиотских, на мой взгляд, заданий. Когда очередь дошла до меня, я уже кипела от негодования, считая, что нас здесь просто унижают и оскорбляют. На мне было красивое воздушное кремовое платье в белый горошек, сшитое мамой, подсмотревшей наряд по телевизору на популярной певице Людмиле Сенчиной.

Стою я в этом платье перед комиссией, которую уже просто ненавижу, и слышу: «Ну что, красавица, изобразите-ка нам облако!» «Что?» — вырывается у меня скорее не вопрос, а негодование. «Облако!» — спокойно говорит экзаменатор и смотрит на меня с любопытством и какой-то ухмылкой. «Сами изображайте!» — вырывается у меня, и я со слезами убегаю из аудитории. В коридоре меня догоняет наш старшекурсник-куратор: «Ты что, дура?! А как ты актрисой собиралась стать?!» «Сами вы дураки!» — парирую я и убегаю на улицу. Так закончилась моя актерская карьера, не успев начаться.

Да, с нами в первой десятке поступал в училище Дмитрий Харатьян, уже всем известный юноша, снявшийся в фильме Владимира Меньшова «Розыгрыш». Мы с ним пообщались, он был с гитарой, пел нам песни — открытый и интересный парень. Кстати, он сказал, что не поступил два года назад в театральное училище, кажется, Щукинское, а ведь уже был известен как начинающий актер. После первого тура его забрал какой-то преподаватель, и мы его больше не видели. Зато сейчас часто лицезреем по телевизору в разных программах на разных каналах.

Переживала ровно два дня, а потом начала получать удовольствие от Москвы, театров, выставок, садов и бульваров. Я не стала актрисой — это, возможно, и к лучшему. А эту историю стала воспринимать как забавное приключение.

                Пионер — всем ребятам пример

Весной 1966 года нас всем классом принимали в пионеры в сельском клубе. Все было просто: учащихся выстроили в холле, взрослые сказали слова, затем мы произнесли вызубренную клятву. Я ее повторяла часто по дороге в школу и из школы:

«Я, Момотова Зинаида (нас учили произносить полное имя), вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь: горячо любить и беречь свою Родину. Жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия. Всегда выполнять законы пионеров Советского Союза».

Клятву мы произносили хором, а имя свое называли по очереди. Потом старшеклассники повязали нам галстуки, которые мы принесли с собой.

Закончилась церемония торжественно произнесенными словами старшей вожатой:

«За дело борьбы Коммунистической партии будьте готовы!»

И мы, волнуясь, гордо и громко:

«Всегда готовы!»

Вот и весь ритуал, в котором меня больше всего волновал галстук, который я сохранила до сегодняшних дней. Теперь каждое утро я смачивала водой галстук, отжимала его, он становился мятым, некрасивым, но под утюгом вновь превращался в алый, гладкий, восхитительный галстук. Надевала его на шею и с каким-то особым чувством шла по улице в школу. Я очень любила свой шелковый галстук, мне нравилось, что он весело алел на моей груди. Наличие на груди галстука у меня увеличивало не только гордость, но и ответственность за учебу, общественные дела в классе и школе. Правда, и до галстука активности у меня было хоть отбавляй!

                                  «Шахерезада»

Директор школы — Сокольников Лев Исидорович — жил с женой рядом с нами и дружил с мамой и отцом. Это он уговорил маму пойти работать в школу преподавать домоводство для девочек — учить их шить и готовить. Мама была на все руки мастерицей. Очень быстро все учителя стали мамиными друзьями, стали бывать у нас дома, заказывать у нее себе наряды. Мне было странно видеть у нас учителей — я к ним относилась как к небожителям. Однажды я увидела свою учительницу в огороде, где она полола свои грядки. Меня это потрясло настолько, что я стояла как вкопанная несколько минут и наблюдала за тем, как моя учительница Тамара Васильевна, как обыкновенный человек, управляется на своем огороде, уничтожая сорняки.

У Льва Исидоровича была большая библиотека, которой он разрешал пользоваться и нашей семье. Однажды Михаил, мой брат, отправил меня к нему за книгой «Тысяча и одна ночь», но наказал, чтобы я сказала директору, что эту книгу просит наш папа. Я пришла к директору. У него не было детей, поэтому он к нам относился с особым чувством, встретил меня ласково, угостил конфетой. На мою просьбу о книге откликнулся с удивлением, но выдал мне большую, хорошо иллюстрированную книгу. Я прибежала домой, отдала книгу брату, который тотчас полез с мальчишками на наш сеновал читать ее вслух, но меня прогнал. Буквально на второй день Лев Исидорович поинтересовался у отца, как ему сказки Шахерезады… Попало и мне, и брату. Больше книг у директора я не брала никаких.

                               «Мамин хвостик»

Как росла младшая сестренка, я плохо помню — у меня была своя жизнь, свои друзья. Катя была в основном с мамой, и «мамин хвостик» звали ее не случайно: она с ней не расставалась. Помню я, и помнит именно этот эпизод моя младшая сестренка. Мы с мамой пошли в магазин на другой берег реки, где раньше мы жили в старой школе. Это достаточно длинный путь — около трех-четырех километров, а может быть, и больше. Так вот: мы идем в магазин, а за нами с ревом бежит всю дорогу Катюшка. Мама почему-то всю дорогу возвращает ее домой. Мне жалко сестренку. Наконец, мама сдается, останавливается, ждет малышку, вытирает ей слезы, берет за руку, и мы идем втроем в магазин, до которого осталось совсем недалеко: перейти мост и свернуть по дороге налево и вот он — небольшой сельский магазин, на берегу реки. Входим в него, народу совсем мало, мама покупает какие-то продукты и конфеты, которые продавщица завернула в бумажный кулек (пакетов тогда никаких не было). Конфеты достаются нам с сестренкой. Мы, довольные и счастливые, возвращаемся домой.

Катя идет рядом с мамой, держась за ее авоську, поедая с удовольствием конфеты.

                                 Грустные истории

Проснулась ночью от жуткого крика брата Михаила. Вся семья на ногах — мама хлопочет около брата. Ему приснился какой-то страшный сон. Через какое-то время он успокаивается. Вся семья ложится спать, но эта история продолжается несколько ночей подряд. Что с ним? Никто объяснить не может.

С братом Михаилом всю жизнь случались какие-то жуткие истории. Видимо, все неприятности связаны с его характером: нетерпеливым, вспыльчивым, обидчивым, ориентированным на показ, демонстрацию, желание быть в центре внимания. В раннем детстве он был очень смышленый, рано научился читать — в пять лет был записан в поселковой библиотеке в Воронцовске. К нам, сестрам, относился с любовью, готов был ради нас на все, а уж в обиду никому не давал. Но всегда стремился кому-то что-то доказать — возможно, самому себе. Отсюда масса дурацких поступков, да, собственно, и вся жизнь наперекосяк.

Вот и в Кундране с ним была масса разных историй. Однажды зимним вечером мы были с младшей сестренкой и родителями дома. Мама готовила ужин у плиты, когда все услышали на улице страшный крик брата Михаила. Мальчишки играли на улице в «Царя горы»: главная задача — удержаться на вершине стога сена; кто удержался, тот и победитель. Словом, брат был в команде, которая атаковала стог, а те, кто занимал вершину, отбивались палками, и кто-то попал палкой в глаз брату. Он кричал: «Я ничего не вижу! Я ослеп!» Это было страшно. Родители выскочили на мороз, не одеваясь, притащили его домой, папа побежал искать транспорт, чтобы отвезти его в районную больницу. Слава богу, что в районной больнице оказался хороший врач, который спас брату глаз.

Утром просыпаюсь оттого, что слышу, как плачет мама. Прислушиваюсь к ее разговору с отцом: мама получила письмо от Татьяны, которая наконец-то пишет правду о своей жизни. Оказывается, с Виктором они живут плохо: он ее ревнует и бьет. Мама решает ехать за дочерью. У меня сильно забилось сердечко от волнения — я люблю старшую сестру, очень хочу увидеть свою племянницу Иришку.

Мама уехала за сестрой, а мы остались с отцом, который кормил нас картошкой, макаронами с яйцом и молоком. Мне показалось, что мамы не было вечность.

Идя домой из школы, я уже издали поняла, что мама и Татьяна приехали: во всех окнах горел свет. Это был такой праздник! Назавтра в доме было много людей. Мама знакомила своих друзей со старшей дочерью, которая очаровывала всех своим пением под гитару. Я засыпала в обнимку с племянницей, очаровательной маленькой девочкой, под песню, которую на два голоса пели мама с Татьяной под гитару: «Рідна мати моя, ти ночей не доспала…»

Но приключения были не только у брата. Я училась шить на маминой швейной машинке. Иринка, племянница, крутилась около меня и все старалась выхватить кусочек материи, которую я практически всю исстрочила. Вдруг она сунула свою ручку прямо под лапку, и игла проткнула ей палец насквозь. Что тут началось! Я испугалась так, как будто не палец прошила, а ребенка убила. На мое счастье, дома никого не было, поэтому племяшка потихоньку успокоилась, а остаток иглы из ее пальчика я вытащила. Когда пришли родители и старшая сестра Татьяна, племяшка, уже забыв про боль, играла, поэтому мне особо и не попало.

Той же зимой я шла с подругой из школы вечером — учились во вторую смену. Дорогу нам преградил парень, старше нас лет на пять. Мы попытались его обойти, а он возьми и толкни меня. Я упала, а встать не могу — сильная боль пронзила весь мой организм. Громко закричала, потом заплакала — парень убежал. Мы с подругой поплелись домой. Дома мама, поняв, что с рукой что-то не так (перелом или вывих), повела меня к какой-то бабушке — деревенской целительнице. Про эту старушку местные ребята рассказывали, что будто бы она колдунья и даже «из трубы умеет вылетать». Находились и очевидцы этого полета. Старуха нас встретила прохладно, даже неприветливо, поэтому мне стало страшно. В избе практически не было света, горели какие-то свечи, плохо различались предметы, но иконы в углу, освещенные лампадой, видны были хорошо. Бабушка усадила меня на табурет в центре комнаты, потрогала руку, которая уже опухла, и начала что-то шептать, ходить вокруг меня, водить руками, а потом сильно дернула мою больную руку, я громко вскрикнула, но целительница строго на меня посмотрела и сказала: «Все! Идите!»

От страха мне показалось, что рука перестала болеть. Домой мы пришли поздно. Ночь я спала как убитая, а утром мне стало легче.

Прибежала наша соседка, моя старшая подруга Лида Лебедева. Она возбуждена, говорит быстро, глаза горят: «У нас родился теленок с двумя головами!» Мы все бежим смотреть на это чудо природы. Действительно, одна голова, но две мордочки. Теленочка жалко до слез! Убегаю домой, забиваюсь в угол на русской печи и рыдаю.

Еще одна бессонная ночь. Родители гуляют у директора школы, там много гостей и очень весело. Сначала я слышу смех, потом пение, затем поет мама под гитару. Я засыпаю, но быстро просыпаюсь от крика отца дома, который не просто вопит на маму, а размахивается и ударяет ее, затем снова кричит, но уже не так, а беспомощно: отец приревновал маму на вечере. Это была очень тяжелая для всех нас ночь.

Помню случай со старшим братом. Он летом подрабатывал в колхозе, приехал домой помыться и переодеться. Что-то он сделал такое, что маму вывело из себя, и она ему бросила в сердцах: «Чтоб ты окосел!»

Брат уехал на работу, а вечером вернулся окосевшим. Его или продуло на комбайне, или еще что… Но мама была в полном ужасе. Потом часто она говорила кому-нибудь из нас: «Прикуси язык! Не дай бог — сбудется!»

25 апреля 1967 года. Я катаюсь на велосипеде по дороге, на одной стороне которой стоит столб с репродуктором. Мне нравится кататься и слушать музыку. Вдруг слышу сообщение ТАСС: «…корабль снижался с большой скоростью, что явилось причиной гибели Комарова… безвременная гибель космонавта является тяжелой утратой для всего советского народа…» Я почти падаю с велосипеда. Как?! Погиб космонавт?! Космонавты были для нас небожителями, их знали, за их работой все следили, за них волновались, как за родных людей. Это сейчас мы даже не знаем, кто в космосе: работа космонавтов стала почти рядовой.

Сообщение о гибели космонавта, действительно, повергло всех в шок. Это была первая гибель космонавта. Многие не верили, что он погиб, рассказывали разные байки, были даже версии о краже Комарова инопланетянами. Хотелось верить в любую чушь и думать, что космонавт жив! А что творилось, когда 27 марта 1968 года погиб Юрий Гагарин! Это было просто вселенское горе!

                                «Подлиза»

Конец зимы 1968 года. Почти всех учительниц обшивала мама, поэтому они бывали у нас дома. В деревню время от времени присылали молодых специалистов то по одному, то по другому предмету, которые обязаны были отработать в деревне три года. Чаще всего после этой отработки молодые учителя уезжали обратно в город, но были и те, кто задерживался. Я училась в пятом классе, когда к нам пришла такая молоденькая учительница — преподаватель биологии, которая нам преподавала ботанику. Звали ее, кажется, Елена Николаевна. Высокая, стройная, белокурая девушка с голубыми глазами. Она мне очень нравилась. Елена подружилась с мамой и часто бывала у нас дома. К ее урокам я готовилась особенно тщательно: не хотелось ее огорчать. Однажды в нашем классе произошел конфликт между одной ученицей и Еленой Николаевной: учительница, как считала ученица, неправильно ее оценила, занизив балл. Класс встал на сторону ученицы и договорился объявить бойкот молодой учительнице, сговорившись не готовиться к уроку ботаники и не отвечать на уроке. Я была против затеи, но в той ситуации ничего не могла изменить. Дома, как всегда, приготовилась к уроку, выучив параграф про двудольные растения — подсолнухи. Придя в класс на урок ботаники, сильно волновалась: и с ребятами не хотелось ссориться, и учительницу обижать бойкотом тоже не хотелось. Начался урок. Елена Николаевна начала с опроса домашнего задания — все как в рот воды набрали — никто не отвечает. Учительница в полном замешательстве, голос дрожит — понимает, что класс ее бойкотирует. И тогда она обращается ко мне, как утопающий, хватающийся за соломинку: «Зина, а ты тоже не будешь отвечать урок?» Я, как молнией пораженная, сижу и молчу, не смея поднять глаза на учителя. Слышу ее дрожащий голос: «Зина, неужели и ты не готова к уроку?» Я не выдерживаю и медленно иду к доске. Стою перед всем классом, как на расстреле, и бубню про строение соцветия подсолнечника. Говорю вяло, тихо, но говорю. Елена Николаевна меня начинает подбадривать, похваливать — мне почему-то стыдно, хотя не очень понимаю, в чем моя вина. Класс настроен враждебно теперь уже и по отношению ко мне. Я ответила урок, получив пять, села на свое место — бойкот провалился. Елена Николаевна начала объяснять новую тему, но я ее уже не могла слушать. Прозвенел звонок, все побежали на перемену — со мной никто не разговаривает. Я вышла в полутемный коридор (в нем было мало света, потому что классы располагались по обеим сторонам коридора), побродила по нему, дошла до входной двери (там стоял на табурете бочонок с водой, к которому на цепочке прикреплялась кружка), выпила воды и вернулась в класс. Садясь на свое место, я подняла крышку парты, а на ней огромными буквами было написано «подлиза». Это слово просто прожгло меня насквозь! Схватив свой портфель, я выбежала из класса и побежала, рыдая, домой. В школу я не ходила три дня — родители меня не ругали и не заставляли туда идти. Все уходили по делам, а я лежала на кровати и слушала песню:

Пароход белый-беленький,

Черный дым над трубой.

Мы по палубе бегали,

Целовались с тобой.

Эту пластинку постоянно крутили наши соседи. Как же мне хотелось тогда уплыть на таком пароходе далеко-далеко. Наконец мама, переговорив с директором школы, сообщила мне, что меня переводят в класс 5 «А», где учатся кацапы.

Я шла в школу одна, сильно волновалась о том, как меня примет новый класс. Хотя ребят я знала, но ни с кем не дружила: была занята делами своего класса, да и как-то не было принято водиться с параллельным классом.

Но класс меня принял, как родную. Было такое впечатление, что я просто долго отсутствовала и вернулась. Оказалось, что и учителя по русскому и литературе были у нас разные в 5 «А» и 5 «Б». Запомнился первый урок русского языка в новом классе. Тема была «Правописание приставок пре и при». Учительница (не помню ее имени) нам не рассказала просто правило, чтобы потом мы его повторили и начали бы писать — тренироваться. Она разыграла целый спектакль! На наших глазах она совершала различные действия на «присоединение», «приближение», «прибавления»… Она и пришивала пуговицу, и приоткрывала двери, и присаживалась на стул, и рисовала приусадебный участок, и показывала, как поезд прИбывает на станцию и как пассажир прЕбывает на станции… Словом, это настолько было необычно, интересно, что я на всю жизнь запомнила правописание этих приставок!

Во время перемены все учащиеся выходили на школьный двор. Ребята 5«А» и 5«Б» между собой почему-то мало общались. Я стояла с новыми подругами, а рядом играл мой родной класс. Ребята громко смеялись, демонстрируя мне, как им здорово и без меня. У меня снова перехватило горло от обиды, и я ушла в кабинет.

А через несколько дней после дежурства, шла домой по коридору, дверь в мой бывший класс была открыта, и я увидела, что вся комната залита солнцем — окна 5 «Б» выходили на солнечную сторону, а окна 5 «А» выходили во двор, поэтому в классе всегда было немного сумрачно. Как же мучительно мне захотелось вернуться в свой класс! Поэтому решение родителей переехать в город я встретила с такой радостью! Мне не нужно будет мучиться, ходить мимо своего класса — буду от него далеко, а это спасение: время и расстояние, я была уверена, лечат.

                       Переезд в Кемерово

Весна 1968 года. Татьяна с Иринкой жили с нами недолго, а потом переехали в Кемерово. Андрей уехал учиться в Новосибирск. Соседи стали потихоньку перебираться в город: кто-то уезжал в Новосибирск, кто-то — в Кемерово. Маме учителя твердили, что надо переезжать в город, чтобы дать образование детям. Особенно все пророчили большое будущее брату Михаилу. И родители уехали смотреть города Новосибирск и Кемерово, чтобы выбрать один из них для постоянного местожительства. Помню, когда они вернулись, мама была одухотворенная, в приподнятом настроении, на стол выложила набор открыток с видами двух городов. Мы стали их рассматривать — такая красота! Особенно мне понравились аккуратные, уютные улицы Кемерова — старый центр города: улица Весенняя, Советский проспект, набережная реки Томи. Мама сказала, что и ей больше понравился этот город. Каждый рассматривал открытки, меня охватило какое-то торжественное волнение — нас ждут перемены! Вечером нам было уже точно объявлено, что мы переедем в Кемерово!

Глава 6. Кемерово

                                         Город

Весна 1968 года. Как мы уезжали из Кундрана, почему-то не помню. А вот приезд в Кемерово в апреле 1968 года помню хорошо. Родители купили дом на берегу реки Искитимки — притока Томи. Дом был маленький. И снова отец строил, увеличивал дом. И снова была русская печь с лежанкой. К дому примыкал большой огород, спускавшийся к реке Искитимке, куда мы с мамой ходили полоскать белье, а зимой там был каток, и все дети катались на коньках. А еще был небольшой сад, большую часть которого занимала малина.

В первую неделю после переезда в город отец (мама почему-то с нами не пошла) повел нас, меня и братьев, в кинотеатр «Москва», который находился в центре города. Мы жили в Заводском районе, рядом с автоколонной 1236, поэтому до центра добирались на трамвае, до которого шли почти тридцать минут пешком, но мне все было интересно: и речка, которую перешли через шаткий мостик, и улицы, большие и широкие, и, конечно, поразил трамвай, на котором я ехала впервые. Билеты в кинотеатр нам достались только на балкон — был аншлаг. На экраны вышел фильм Татьяны Лиозновой «Три тополя на Плющихе». Мы сидели на балконе, но видно и слышно было очень хорошо. Первые же кадры — Нюра доит корову — вызвали у меня щемящее чувство ностальгии по деревне. Кинофильм очень понравился, тронул мою душу. Доронина и Ефремов произвели на меня неизгладимое впечатление. Я полюбила этих артистов, и с этой картины начала коллекционировать фотографии актеров (до этого у меня было только несколько открыток с изображением любимых артистов: Николая Рыбникова, Надежды Румянцевой, Сергея Бондарчука, Николая Крючкова, Петра Алейникова, Нонны Мордюковой, Вячеслава Тихонова…).

Моя коллекция состояла из различных предметов: фантики от конфет, разные осколки красивых стеклышек, немного марок и открыток с портретами любимых актеров. Теперь коллекция фотографий киноартистов быстро росла — возможность города я сразу оценила!

«Три тополя на Плющихе» люблю до сих пор, особенно берет за душу эпизод с песней Пахмутовой «Нежность». Переехав в Москву, все собиралась съездить на Плющиху, найти тот дом, у которого Нюру ждет герой Олега Ефремова — водитель такси. Это был первый фильм, который я увидела в городе на большом экране и в большом кинотеатре.

В этот день мы сходили еще в городской парк, находившийся недалеко от кинотеатра «Москва». В парк шли пешком по небольшой улице, названной в честь Кирова, которую пересекал проспект Советский — один из самых красивых проспектов и улиц города. Позднее, одиноко гуляя подолгу по городу, рассматривая здания, я любовалась этими улицами. Меня поразило, что здания почти все разные, но смотрятся одним целым. Возможно, потому что все они имели желто-охристые цвета с белыми деталями-украшениями. Очень нравились башенки со шпилями, которые возвышались над самыми важными зданиями. На проспекте Советском расположились две площади: Советов и Театральная, имеющая потрясающе красивый фонтан, который я живьем видела впервые, поэтому любила бывать на Театральной площади и подолгу смотреть на него. Если смотреть через брызги фонтана на Весеннюю улицу или театр, то кажется, что все становится зыбким и немного прозрачным, как на картине «Призраки» Борисова-Мусатова. По Весенней, самой уютной, улице можно было выйти на набережную реки Томи, по которой я тоже любила бродить. Было ощущение, что город стоит, окруженный лесом и водой. Не было в нем для меня какой-то строгости, торжественности — все создавало уют, покой.

Город с человеческим лицом был доброжелателен и даже весел. Меня он не пугал, а обнимал, манил своими улицами, городским садом, в котором тоже было уютно и радостно от большого количества зелени и, конечно, аттракционов.

Однако не всем в нашей семье город принес радость. Городская жизнь не пошла на пользу ни Андрею, ни Михаилу, на которого возлагали особенно большие надежды. Учиться они перестали, появились компании, стали пропускать занятия…

Единственный раз я видела, как отец, исчерпав все слова, взял ремень и взбешенный бегал за братьями по двору, но им не очень-то досталось — они бегали быстрее…

                                   Письма от друга

После переезда в город прошло около месяца, и я получила первое письмо от Коли, в котором он признавался, что это он написал у меня на парте слово «подлиза», и просил прощения. Я была сильно огорчена и рассержена — никак не ожидала такого предательства от него. На письмо ему не ответила, а первое письмо сожгла. Но потом пришло еще несколько писем, в которых он писал практически одно и то же: «Прости! Был дурак!..»

Гнев мой прошел, пришло благостное настроение, и через два месяца я ему ответила, получив тут же письмо с радостной первой строкой, исписанной одним словом: «Ура! Ура! Ура!..»

Потом была переписка длиною в шесть лет. К сожалению, ни письма, ни мои детские дневники не сохранились. Как-то их нашел Михаил и, читая мои детские наивные записки вслух, просто ржал, чем сильно меня обидел, и я уничтожила все свои записи, о чем сегодня сильно жалею.

                               Поездки в Кундран

Простив всех, я рвалась в деревню. Ездила в Кундран два лета подряд на недели две, 1970-го и 1971-го, и зимой на Новый год, встречать 1971 год. На зиму 1970–1971 года мне купили красивое пальто нефритового цвета и сшили настоящие длинные сапожки на каблучке — до этого ходила все зимы в валенках. Я чувствовала себя взрослой девушкой. Мне очень хотелось приехать в деревню такой нарядной барышей. Мама не хотела меня отпускать зимой: до деревни от райцентра зимой добираться сложно, но я выпросилась.

Приехала в Убинку в пальтишке, сапожках, а там мороз сорок градусов, автобусы не ходят. На автовокзале собралась кучка людей, стремящихся уехать кто в Кундран, кто в деревни поближе. Какой-то парень прибежал с радостной вестью: можно уехать на машине в открытом кузове. Все собрались, и я с ними. Кузов грузовой машины открытый, спрятаться от мороза и ветра негде… Кто-то засунул меня под свой полушубок: я уже не чувствовала ног. Потом, когда уже часть людей сошла в своих деревнях, меня укутали еще двумя полушубками. Совершенно не помню, как мы доехали до деревни. Проснулась оттого, что меня буквально скатывают с кузова машины на руки дяде Коле Киян, в семью которого я и приехала в гости. Он меня на руках занес в дом, раздел, натер каким-то настоем все тело, влил в меня какую-то жуткую жидкость (подозреваю, что самогон), положил на русскую печь, где я и спала до следующего утра. Проснулась оттого, что услышала, как дядя Коля разговаривал с дочерьми — Наташей и Любой. Я подала голос, дядя Коля потрогал мой лоб и весело сказал: «Ты гляди — живехонькая!» Спустилась с печи, обнялась с девочками. А потом мы ели жаренную со шкварками картошку с мороженным салом, пили молоко, весело болтали, а мне все не верилось, что добралась-таки до деревни!

Домой уезжала до района на санях, укутанная теплыми шубами, обложенная сухим приятно благоухающим сеном. Был снова сильный мороз, но я нисколько не замерзла — спасибо дяде Коле!

Сначала рвалась в Кундран, конечно, еще и из-за Коли, с которым мы дружили много лет. Каждый вечер он провожал меня от клуба до калитки, а потом мы сидели до рассвета на лавочке. Он накидывал на мои плечи свой пиджачок, сидел рядом, но практически не касался меня и слушал, и слушал мои байки. Декламировала ему стихи, пересказывала истории из прочитанных книг, увиденных спектаклей, просто о чем-то фантазировала. Я ему нравилась, но он как-то меня побаивался что ли, а, может, просто уважал. Живя в городе, я быстро начала отличаться от деревенских девчат и по уровню знаний и интересов, и по манере одеваться. Наши встречи все меньше и меньше приносили радость. Стала понимать, что мне неинтересно рядом с другом, хорошим и добрым парнем. И после девятого класса уже осознанно не поехала в деревню. После армии Коля нашел меня в Кемерово, но в моей душе никакого уголька уже не осталось…

А сейчас вот с теплотой вспоминаю нашу чистую детскую дружбу и благодарна ему за то, что был в моем детстве надежный мальчик, готовый постоять за меня, всегда прийти на помощь.

Приезд летом 1971 года в деревню запомнился еще и трагедией — гибелью сразу трех космонавтов: 29 июня 1971 года при возвращении на Землю погибли советские космонавты Георгий Добровольский, Виктор Пацаев и Владислав Волков. Что-то там было с клапаном, произошла разгерметизация корабля. О трагедии я узнала, находясь на рыбалке. Мы с ребятами пробросали удочки и побежали к репродуктору около правления колхоза, чтобы узнать, что же произошло. Это событие, конечно, тяжело переживалось всеми…

                                         Подруги

Валя Шеслер. В Кемерове я пошла в пятый класс. Меня зачислили в 5 «Б». Школа 83 находилась на Южном — часть Заводского района города Кемерова. До школы нужно было идти пешком минут сорок. В первые же дни пребывания в городе я познакомилась со своей будущей одноклассницей Валей Шеслер и ее семьей. Она была предпоследней в семье, как и я, но у нее не было сестер — были три брата.

С Валей мы отсидели за одной партой (второй ряд, средний, последняя парта) пять с хвостиком лет. Дружим и по сей день. О ней я рассказываю в нескольких эпизодах.

Люда Береснева. Люда была меня старше на три года — ровесница Михаила. Она жила с мамой вдвоем рядом с нами, на Камышенской улице, которая почти вся пошла под снос: расширялась автоколонна 1236. Со мной она дружила из-за Михаила, как мне кажется. Когда мы с ней познакомились, она училась в восьмом классе. Мне с ней было интересно по разным причинам: во-первых, она была городской девочкой и сильно отличалась от всех девчонок, которых я знала до знакомства с ней; во-вторых, она была интересным собеседником, много читающим человеком. Именно у нее я впервые услышала голос Владимира Высоцкого, исполнявшего песню «Утренняя гимнастика», записанную на рентгеновском снимке чьих-то легких:

Вдох глубокий. Руки шире.

Не спешите, три-четыре!

Бодрость духа, грация и пластика!

Общеукрепляющая,

Утром отрезвляющая,

Если жив пока еще —

гимнастика!

Если вы в своей квартире, —

Лягте на пол, три-четыре!

Выполняйте правильно движения!

Прочь влияния извне —

Привыкайте к новизне!

Вдох глубокий до изнеможения!

Очень вырос в целом мире

Гриппа вирус — три-четыре!

Ширится, растет заболевание.

Если хилый — сразу в гроб!

Сохранить здоровье чтоб,

Применяйте, люди, обтирание!

Если вы уже устали —

Сели-встали, сели-встали.

Не страшны вам Арктика с Антарктикой!

Главный академик Иоффе

Доказал: коньяк и кофе

Вам заменит спорт и профилактика!

Разговаривать не надо.

Приседайте до упада,

Да не будьте мрачными и хмурыми!

Если очень вам неймется —

Обтирайтесь чем придется,

Водными займитесь процедурами!

Не страшны дурные вести —

Мы в ответ бежим на месте.

В выигрыше даже начинающий.

Красота — среди бегущих

Первых нет и отстающих!

Бег на месте общепримиряющий!

Это было так необычно: странная пластинка, странный голос, странный текст! Я попросила проиграть еще раз, а потом еще раз… И с каждым разом мне все больше и больше нравился этот скрипучий голос и его веселая песенка! Пластинок Высоцкого тогда было просто не достать. Вышла его грампластинка с песнями из кинофильма «Вертикаль», но, видимо, очень маленьким тиражом. Как-то люди получали друг от друга записи Высоцкого на рентгеновских снимках и поэтому очень неплохо знали творчество необычного певца с необычным репертуаром и голосом, который сразу тебя захватывал и не отпускал. А когда у людей в 70-х годах появились почти у всех катушечные магнитофоны, то голос Владимира Высоцкого можно было услышать из любого открытого окна! Он был всенародным любимцем.

Люда же познакомила меня и с творчеством Василия Шукшина, дав мне почитать сборник его рассказов «Сельские жители». Я просто влюбилась в творчество Шукшина, потом в областной библиотеке я читала его «Там вдали…».

Когда начали сносить дома, Люда с мамой получили квартиру рядом с железнодорожным вокзалом. Я продолжала с ней дружить, ездила часто к ней в гости. Помню, какое первое впечатление на меня произвела их ванная комната. Я была поражена, считая элементарную бытовую вещь роскошью. В ванной мне позволялось мыться, долго просто лежать, получая необыкновенный кайф.

Люда научила меня гадать на картах. Ворожили, конечно же, на женихов. Помню, как первый раз она взяла меня с собой на городской пляж в центре города. В деревне все было просто: мы купались в трусиках и маечках, на траве валялись без всякой подстилки, никаких полотенец ни у кого с собой не было — высыхали под солнышком. А тут была целая «пляжная церемония»! Во-первых, мы пошли на пляж, взяв с собой купальники, полотенца, циновку, книжки, корзинку с едой и чаем в термосе, надев соломенные шляпки. Придя на пляж, который находился на небольшом островке посредине реки Томи, куда можно было попасть, пройдя по понтонному мосту, мы расположились под ивами. Всякий раз после купания мы вытирались полотенцами, ложились на циновку и читали каждый свою книгу или просто о чем-нибудь говорили, поедая припасы. Словом, для меня этот поход был походом в другой мир.

Лида Лебедева. Лида была тоже меня старше, но ко мне относилась как к равной, не брала на себя роль наставника, а наоборот, могла у меня спросить совета. Интересы, правда, у нее были простыми: ее интересовала собственная внешность, с которой она постоянно экспериментировала, крася волосы или подстригаясь так коротко, что все оборачивались на нее на улице. Возможно, благодаря своей экстравагантной внешности Лида пользовалась успехом у молодых людей.

Вот, пожалуй, и все мои близкие подруги этого периода детства. Помню, что мне нравилось одиночество — легче мечталось. Я любила читать где-нибудь в укромном местечке или записывать в свой дневничок мысли, события, различные свои впечатления от увиденного или услышанного за день.

                                          Соседи

На Камышенской улице, наш первый адрес в Кемерово, рядом с нами жили соседи Гановы, у которых был телевизор, и они частенько разрешали его смотреть даже без хозяев. Так, однажды я одна смотрела у них концерт Эдуарда Хиля, после которого Хиль стал одним из моих любимых исполнителей.

Кстати, у наших родителей был знакомый, который был просто двойником Эдуарда Хиля. Однажды в новогоднюю ночь мы с Катюшей чуть не сошли с ума, когда к нам в дом ввалился «Хиль», которого мы только что с ней лицезрели по телевизору на «Песне года», и вежливо осведомился, как ему увидеть Ивана Прокофьевича. Помню, что мы с сестренкой долго потом смеялись.

Когда и наш дом снесли, родители отказались от квартиры в новой части города — Ленинском районе — и купили снова дом на Кузнецком проспекте. Дом наш находился рядом с тюрьмой, из которой в первый же наш год проживания по новому адресу сбежало несколько преступников. Было сначала страшно, а потом мы все к этому соседству привыкли.

Была такая шутка: «Лучше рядом жить с тюрьмой…» Некоторые юноши, жившие рядом с тюрьмой, потом, находясь в ней, жили около дома — это было страшнее…

У меня товарищей здесь не было, а у остальных моих братьев и младшей сестренки появились даже достаточно близкие друзья, с которыми они проводили много времени.

Самые близкие соседи были Смолеги. Семья состояла из четырех человек: тетя Нина, грузная большая женщина, мать тети Нины, тихая приятная бабушка, старшая дочь Галина, маленькая худенькая девушка-инвалид, и Лиля, младшая дочь — школьница с большими красивыми глазами.

Тетя Нина дружила с мамой, вернее, пользовалась хорошим маминым отношением к людям. Соседка могла прийти к нам в любое время дня и ночи, вела себя достаточно бесцеремонно, сидела в гостях столько, сколько хотела, говорила, что думала, могла обидеть просто так, походя, а могла, отобедав за общим столом, прихватить из кладовки колбаску, замороженные пельмени или окорок, которые делала мама для семьи.

Мама и отец знали, что соседушка не чиста на руку, но терпели — одинокая женщина. Тетя Нина при всех ее недостатках была человеком добрым, открытым, хоть и немного завистливым. Не было ни одного дня, чтобы она не была в гостях у мамы, принося ей все новости из жизни местных жителей.

Когда я вышла замуж и стала жить с мужем в маленьком домике, построенным отцом рядом с нашим домом, тетя Нина стала часто бывать у нас в гостях. Она могла прийти к нам во двор, сесть на завалинку и греться там на солнышке почти весь день, наблюдая за нами. Часто мне говорила: «Зина, вот вы уже со Славой живете третий год — о чем вы все с ним разговариваете? Удивляюсь! Я с мужем все темы проговорила за первую неделю замужества!»

Катюша дружила с Галей, старшей дочерью тети Нины, не стеснялась ее уродливого горба и даже не замечала его, бывала с ней на разных мероприятиях, ходила в кино, виделась каждый день. Галя очень дорожила дружбой моей сестры. Что их объединяло, мне было трудно понять, да я и не вникала в их отношения, но свою сестренку уважала за эту дружбу.

                                    Евангелие

Впервые я увидела книгу Нового и Старого Завета, большой увесистый том, когда училась уже в начале восьмого класса.

Как-то зайдя к Смолегам в гости, застала дома только бабушку — маму тети Нины. Пройдя к ней в комнатку, увидела в углу небольшой иконостас: несколько иконок и тлеющую лампадку. Примерно такой же набор иконок был и у моей бабушки. Ни одной иконы я тогда не знала и не могла их различать — все они казались мне на одно лицо. На столе лежала толстая черная книга с огромным позолоченным крестом. Хорошо помню, какую испытала тревогу, даже страх, парализовавший меня, когда увидела эту книгу. Я замерла и была не в силах оторвать взгляда от черной обложки и золотого креста на книге.

Заметив мое оцепенение и страх, бабушка ласково предложила мне полистать книгу. Я стояла молча и не могла притронуться к книге, тогда старушка сама открыла какие-то страницы со столбиками текста, без иллюстраций и начала тихо читать мне:

«Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал.

И приступил к Нему искуситель и сказал: «Если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами».

Он же сказал ему в ответ: «Написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих».

Потом берет Его диавол в святой город, и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: «Если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею».

Иисус сказал ему: «Написано также: не искушай Господа Бога твоего».

Опять берет Его диавол на весьма высокую гору, и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: «Все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне».

Тогда Иисус говорит ему: «Отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи».

Тогда оставляет Его диавол…»

Я молча слушала тихий и спокойный голос бабушки, страх немного отступал, но в душе начал расти какой-то неясный протест. Старушка замолчала и внимательно посмотрела на меня: «Что поняла?» «Ничего», — ответила я и со слезами выскочила из ее комнатки. Больше я никогда к ней не заходила.

                                   Родственники

Как-то так сложилось, что мы потеряли связи со своими родственниками и по папиной, и по маминой линиям. Вот несколько фотографий, которые удалось найти.

                             Обязанности по дому

Мы росли в своем доме, родители держали скотину, поэтому работы по дому хватало всем. Мальчишки, как правило, работали во дворе и помогали отцу управляться с домашней живностью: кормили, поили, убирали в хлеву. На нас с младшей сестренкой лежали обязанности по уборке дома: помыть пол, посуду, вытереть пыль, навести порядок с вещами, полить комнатные цветы. В городе у парней обязанности по дому исчезли — не стало большого хозяйства. Появилось много свободного времени, которым они распоряжались не очень умело. А наши с сестрой обязанности остались при нас и даже расширились.

Уже во втором классе я мыла пол во всем доме, кроме кухни, на которой порядок наводила мама сама. Я не просто махала мокрой тряпкой или делала вид, что мою пол, — мыла, как взрослая, залезая во все углы, а с четвертого класса помыть пол в доме было моей обязанностью; мыла посуду, что очень не любила делать: жирная посуда плохо отмывалась, а средств для мытья посуды, кроме горчицы и соды, никаких не было. Всякий раз, когда мы делили уборку по дому с сестрой, тому, кто мыл посуду, доставалось уборки очень мало — посуда была главной проблемой: ни Катя, ни я не были ее фанатами.

Конечно, убирали в комнате за собой вещи, а в Кудране я даже иногда носила по два ведра воды на коромысле с водокачки, находящейся почти в полукилометре от дома. В огороде основную работу делали родители, мы с сестренкой пололи грядки, а мальчишки поливали овощи, зелень, цветы, а вот картошку, которую выращивали всегда помногу — и для себя, и для скотины, — сажали, пололи, окучивали и убирали всей семьей. В Кемерове сажали картошку в поле. Участок был выделен отцу на работе. На открытых грузовых машинах, прямо в кузове, народ возили на работу в поля, где у каждого был свой земельный надел. Отец брал 10—15 соток земли, на которой и росла наша картошка.

Помню, как осенью, когда я училась в шестом классе, мы ездили копать картошку. В ту осень рано выпал снег, поэтому в поле было холодно, неуютно, но надо было убирать картофель, потому что на эту работу отводилось один-два дня, выделяли машины для перевозки урожая по домам, давали выходной рабочим. Все понимали, что этот день год кормит.

Я работала наравне со взрослыми, стараясь найти каждую картофелину клубня в лунке, находящуюся в холодной, влажной земле.

Мы все устали, промерзли, и, когда уже возвращались домой на той же открытой машине, я заснула, прижавшись к маме. Засыпая, услышала, как мама меня хвалила какой-то женщине: «Да что бы мы без нее сегодня делали! Работала, как взрослая! Такая молодец!» С приятными мыслями я заснула.

А была и другая осень: теплая, звонкая, золотая… Такую осень описал Иван Бунин — лучше и не скажешь:

Лес, точно терем расписной,

Лиловый, золотой, багряный,

Веселой, пестрою стеной

Стоит над светлою поляной.

Березы желтою резьбой

Блестят в лазури голубой,

Как вышки, елочки темнеют,

А между кленами синеют

То там, то здесь в листве сквозной

Просветы в небо, что оконца.

Лес пахнет дубом и сосной,

За лето высох он от солнца,

И Осень тихою вдовой

Вступает в пестрый терем свой…

И вот в такую осень мы с семьей ездили копать картошку. Работа шла весело, легко. Земля была теплая, приятная, поэтому выкопали картофель быстро, и осталось много свободного времени — ждали, когда приедут грузовые машины за нашими мешками с картошкой. Наша семья трапезничала, когда подъехали двое мужчин на лошадях. Спешившись, они разговорились с отцом, мама пригласила их к импровизированному столу на мешках с картофелем. Мы с Михаилом попросились прокатиться на лошадях — опыт езды был еще с Кундрана. Мужчины нас подсадили на коней, и мы поехали, не спеша, к лесу, а там, скрывшись от глаз взрослых, пришпорили коней и понеслись рысью наперегонки. Моя лошадка была помоложе, поэтому была гораздо резвее, чем конь Михаила, который скорее шел, чем бежал рысью. Брат сердился и обижался почему-то на меня за то, что он не мог нас догнать. А потом начал просить поменяться лошадьми, но мне не хотелось, поэтому так каждый на своей лошадке и вернулись мы к нашему биваку, где обед уже давно закончился, и мужчины нас ждали, чтобы продолжить объезд полей. Я получила такой заряд бодрости, ощутила себя такой счастливой, что до сих пор стоит перед глазами картина той осени: тонкие осинки с трепещущимися яркими листочками на ветру; опушка леса, устланная цветной мозаикой из листьев разных деревьев и трав, приятно шуршащих под копытами наших лошадей; лесные тропинки, по бокам которых стоят березки с листьями лимонного цвета; рябина с пламенеющими кистями ягод; и, конечно же, небо сине-изумрудное, просвечивающееся сквозь все листочки деревьев, образуя восхитительные узоры…

Мы с сестрой активно участвовали и в генеральных уборках по дому, мама мне доверяла белить стены и даже потолок комнат уже с седьмого класса. Как правило, генеральная уборка шла весь день, начиналась ранним утром и заканчивалась к полуночи. Я очень любила, когда уборка была завершена: пахло свежей известью, благоухали шторы и половики, везде сияла чистота и обнимал уют. Довольная мама, поддерживающая нас в течение дня словами: «Глаза боятся — руки делают!» весело смеется: «Ну вот: сделал дело — гуляй смело!»

А вот готовила мама сама, хотя пельмени и вареники мы стряпали всей семьей — особенно зимой для заморозки, поэтому вареники и пельмени я умела делать еще в детстве. Помню, как-то родители летом уехали в гости на несколько дней, и мы с сестренкой Катюшей решили постряпать вареники. Я завела столько теста, что мы вынуждены были кормить варениками всю деревню, чтобы не выбрасывать продукты — холодильников не было. Зато все ребята были довольны.

                                   Интересы

Во все кружки, которые были во Дворце пионеров и различных Домах культуры, я записывалась сама, начиная с шестого класса. Благо, все кружки и студии были тогда бесплатными. Ходила на прослушивания и показы, выбирала себе руководителей кружков — нравились далеко не все. Больше всего я любила кружки, связанные с танцами и театром. Ни разу в голову не пришло пойти учиться рисовать — не умела и не любила, да никто и не советовал заняться этим видом искусства. Когда в доме появилось пианино, вынуждена была брать уроки игры на фортепиано.

Помню, как я ушла из хореографического кружка, когда мне решили дать в танце партию мальчика: мальчиков практически не было, а партии были. Я ушла, обидевшись на руководителя, и не вернулась, когда она меня звала обратно, встретив случайно на улице.

                                Пионерский лагерь

Летом 1969 года отцу на работе дали для меня путевку в пионерский лагерь. Я никогда не ездила в пионерские лагеря — все лето проводила дома.

Лагерь «Дзержинец» был от УВД, где отец работал столяром в СМУ ОКСа УВД Кемеровской области, и находился на берегу реки Томи в сосновом бору.

Мама собрала мне маленький чемоданчик, куда положила зубную щетку и порошок, парадную форму с пионерским галстуком, несколько смен белья и спортивную форму. Рано утром мы с отцом поехали в центр города к главному зданию УВД, где во дворе стояли автобусы, на которых детей должны были отвезти в лагерь.

Папа подошел к какой-то женщине со списками, поговорил и отвел меня к автобусу, на котором было написано «1 отряд». Я около автобуса попрощалась с папой, у которого вдруг неожиданно для меня увлажнились глаза. Отец прижал меня к себе и пробурчал: «Ну, давай!..» Я вошла в чужой автобус, в чужой мир, который мне не нравился, и почувствовала себя безумно одинокой. Посмотрела в окно — отец стоял в стороне и ждал, когда автобус тронется. Он тоже стоял один. Мне захотелось выбежать к нему и вместе с ним вернуться домой, но вожатая строго мне сказала: «Займи место и не прыгай!» Тут в наш автобус ввалилась группка ребят, которые громко и весело начали со всеми здороваться и обниматься. Они в лагерь ездили не первую смену и не первый год, поэтому чувствовали себя хозяевами положения и не могли дождаться, когда же тронутся автобусы.

Раздался звук заведенного мотора, автобус задним ходом начал выруливать с площади на проспект. Я помахала рукой отцу, он мне в ответ ободряюще улыбнулся и побрел на автобусную остановку. Ехать было весело: ребята пели знакомые мне песни, шутили, дурачились. Какой-то мальчишка обратился ко мне: «Эй, курносая, ты чего грустишь?!» Меня поразило это обращение — так никто ко мне еще не обращался.

Я была всех младше в отряде, а почему оказалась в первом отряде, до сих не знаю. Возможно, по росту. Я была достаточно высокой девочкой для своего возраста.

Чем запомнился мне лагерь? Помню утренние линейки, зарядку, уборку территории, поход в столовую строем, вечерние танцы под баян… На все мероприятия лагеря отряды ходили строем с песней, а на особенно торжественные и с барабанным боем — в каждом отряде были свои барабанщики. Я тоже научилась барабанить несколько маршей. Особенно мне нравились барабанные ритмы:

«Кем был, кем был старый барабанщик,

Чем был, чем был старый барабан».

«Сбор, сбор, сбор!

Бей, барабанщик, сбор!

Бей, барабанщик, старый барабанщик,

Бей, барабанщик, сбор!»

«Старый барабанщик,

Старый барабанщик,

Старый барабанщик крепко спал.

Он проснулся, перевернулся,

Три копейки потерял!»

Я лихо отбивала эти ритмы на барабане и даже несколько раз шла впереди отряда с барабаном, играя эти марши. У нашего отряда была отрядная песня из кинофильма «Дети капитана Гранта». Эту песню мы все любили и с удовольствием пели при всяком удобном случае:

«А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,

Веселый ветер, веселый ветер!

Моря и горы ты обшарил все на свете

И все на свете песенки слыхал.

Спой нам, ветер, про дикие горы,

Про глубокие тайны морей,

Про птичьи разговоры,

Про синие просторы,

Про смелых и больших людей!

Припев:

Кто привык за победу бороться,

С нами вместе пускай запоет:

Кто весел — тот смеется,

Кто хочет — тот добьется,

Кто ищет — тот всегда найдет!..»

Но особенно запомнились ночи: засыпали не сразу, только после нескольких уговоров и угроз воспитателей и вожатых. Когда все укладывались и уже приходило время сна, кто-нибудь из девочек начинал рассказывать страшные истории, от которых сон улетучивался. Истории были одна страшнее другой. Помню обрывки этих страшилок, не связанных в один рассказ. Помню только, что истории были захватывающие: о любви, о жуткой смерти, о тайнах… На ряду со взрослыми страшилками у нас пользовались популярностью и совсем детские страшилки:

«Это было давно.

На одной черной-черной планете был черный-черный город. В этом черном-черном городе был большой черный парк. Посреди этого черного-черного парка стоял большой черный дуб. В этом большом черном дубе было черное-черное дупло. В нем сидел страшный большой скелет…

— ОТДАЙ МОЕ СЕРДЦЕ!»

«Жила-была Синяя Перчатка. Все ее боялись, потому что она преследовала и душила людей, которые поздно возвращались домой. Однажды шла по улице девочка — а была эта улица темная-претемная — и вдруг увидела она, что из кустов выглядывает Синяя Перчатка. Девочка испугалась и побежала домой, а за ней Синяя Перчатка. Девочка вбежала в подъезд, а Синяя Перчатка за ней, поднялась на свой этаж, а Синяя Перчатка за ней. Стала открывать дверь, а ключ застрял. Но девочка открыла дверь, вбежала домой. Вдруг — стук в дверь. Девочка открывает дверь, а там — СИНЯЯ ПЕРЧАТКА!»

Последние фразы в темноте произносились зловещим голосом и сопровождались резким движением руки в сторону рядом лежащей девочки, которая начинала истошно кричать, а за ней поднимали крик и остальные.

А как-то ночью в наэлектризованную страхом палату через открытое окно влезли мальчишки, укутанные белыми простынями, — тут такой поднялся шум, что прибегал к нам даже директор лагеря.

Помню, как мы с ребятами убегали из лагеря во время сон-часа и ели черемуху в каком-то овраге. Съели столько черемухи, что заболели животы практически у всех. Словом, после первых дней одиночества я обрела душевное равновесие, ребята меня приняли, и душа моя перестала рваться домой.

В последнюю неделю лагерной смены в один из солнечных дней июля проходила игра «Зарница». Все пионеры были разделены на отряды, каждый из которых, соревнуясь друг с другом, выполнял кучу заданий: и костер разводили, на котором готовили обед, и стреляли из пневматических винтовок, и лазали по канатам, переходили вброд мелкую речушку, накладывали повязки «раненым», собирали лечебные травы. Все эти задания были распределены в отряде между ребятами. Я занималась «ранеными» и собирала траву, в которой ничего не понимала, как и остальные участники этой операции, поэтому мы собрали больше сорной травы, чем лечебной, зато вдоволь наелись земляники, которой в тот год были усыпаны все лесные поляны и опушки леса. Нужно было найти еще и флаг. За эту операцию отвечали разведчики-мальчишки. Весь день прошел на природе за территорией лагеря, поэтому было ощущение, что мы вырвались на свободу: многие лагерные правила здесь не работали, часто нам самим нужно было принимать решение, чтобы выполнить ту или иную задачу. В этой игре наш первый отряд стал победителем.

Во вторую неделю пребывания в лагере нам объявили, что завтра родительский день. С утра была тщательная приборка территории и корпусов, в столовой вкусно чем-то запахло, кругом царила предпраздничная суета. Словом, готовились к встрече все: и дети, и вожатые, и администрация лагеря, и обслуживающий персонал.

Сначала я увидела нарядную улыбающуюся маму, а потом отца, идущего с ней рядом и несущего сумку с гостинцами. Встреча была чудесной: мама накормила меня домашними пирожками прямо на одной из лавочек под деревом, походили по территории, которую отец хорошо знал, потому что его бригада готовила пионерский лагерь к этому летнему сезону, заглянули в наш корпус, где мама похвалила меня за хорошо заправленную кровать, и пошли на концерт, организованный силами пионеров и комсомольцев — вожатых.

Расставалась я с родителями легко, хотя и было немного грустно. Мама сказала: «А я думала, что ты с нами домой уедешь». И было мне не совсем понятно: обрадовалась или расстроилась она, что я не попросилась домой.

Смена пролетела быстро. Нас снова на автобусах привезли на городскую площадь, откуда забирали в лагерь. Только теперь я здесь испытывала совсем другие чувства — грусть от расставания с друзьями. Мы обнимались, плакали, пели, смеялись, договаривались о встречах в городе. Домой добиралась самостоятельно, меня никто не встречал — все были на работе. Дома было тихо, чисто и уютно, но мне стало скучно и захотелось вернуться в лагерь. Однако больше я не ездила в лагерь в качестве отдыхающей, зато взрослой несколько лет подряд провела в пионерских лагерях в качестве вожатой, старшей вожатой и воспитателя.

                                     Турслет

В шестом классе в начале учебного года вся школа выехала за город на турслет. Сначала мне все нравилось, было весело: соревнования по разжиганию костра, установке палаток, совместная трапеза, смех, песни, беготня, крики. А потом началось соревнование по ориентированию на местности. Мы с подругой Валей, получив компас и карту, побежали по какому-то перелеску, потом попали в лес, пересекли ручей, поляну… Бежим, бежим и вдруг понимаем, что мы заблудились! Долго кружили, совсем выбились из сил. Веселье давно ушло, начал накрапывать дождь, пришло отчаяние… Наконец, грязные, уставшие, мы вышли на ту поляну, где, собственно, и проходил наш турслет, но только уже никого не было — ни души! Нас просто забыли! Мы с трудом вспомнили, как сюда приехали, и пошли пешком в город. На окраину города пришли уже к вечеру. Мы были так измотаны, что даже особенно и не радовались, когда увидели маленький хлебный магазинчик, рядом с которым была автобусная остановка. Голодные и промерзшие, мы зашли в магазин, где так пахло свежевыпеченным хлебом! Народу было много, на нас никто не обращал внимания. Мы, не сговариваясь, схватили вдвоем одну и ту же сдобную булочку и выбежали из магазина. Разделили пополам благоухающую, еще теплую сдобу и, захлебываясь слезами от стыда, обиды на всех, стали быстро уничтожать «улику». Подошел автобус, кондукторша оказалась доброй женщиной — отвезла нас бесплатно. В школе так никто и не понял, что на турслете были потеряны две девочки!

                              Учеба и учителя

Учиться мне нравилось всегда. Любила делать домашнюю работу, отвечать на уроках, хотя не все предметы любила и понимала. Особенно не клеилось с физикой и химией. Или просто не повезло с педагогами. Физику преподавал Виктор Петрович очень скучно, неинтересно. Химию мы изучали с Фаиной Васильевной. У нее на уроках было чуть лучше, я даже запомнила один урок, правда, он не имеет отношения к химии. Как-то педагог нам сказала: «Настоящий друг — тот, кто умеет слушать. Если из двоих друзей оба или обе только болтают, а слушать никто из них не умеет, то эта дружба быстро рухнет, даже по-настоящему не начавшись!» Я тогда подумала: «А я болтаю или слушаю? Надо понаблюдать за собой». Вот такой урок химии на всю жизнь! Кстати, мой муж обладает уникальной способностью слушать…

Математику я любила, как любила и преподавателя Светлану Григорьевну, красивую, небольшого роста, сильную характером женщину. Вот и ее урок запомнила на всю жизнь. Как-то она пришла к нам (это было в девятом классе) на первый урок очень расстроенной. Долго не могла собраться, а потом подошла к окну и оттуда начала с нами такой доверительный разговор, как со своими самыми близкими друзьями. Она рассказала нам, что каждое утро спешит на один и тот же рейс автобуса, чтобы увидеть красоту — двух удивительно красивых девушек. «Я любуюсь их молодостью, их красотой, и день мой всегда, если я утром встречаю их в автобусе, наполняется каким-то светом, радугой!»

И вот сегодня она снова увидела этих двух красавиц, но чары были разрушены.

Девушек, весело болтающих между собой, старичок попросил передать денежку за билеты и, видимо, как-то неуклюже это сделал, толкнув одну из них в плечо. «Что тут началось! — сокрушалась Светлана Григорьевна. — Они так кричали на старика! Лица их исказились! Красота испарилась! И передо мною были две уродины!..» Этот урок «Внутренняя и внешняя красота человека» я запомнила тоже на всю жизнь!

Наш класс считался сильным, потому что было несколько человек, которые учились с удовольствием. Среди них была Нина Строева, ее родители имели высшее образование — были врачами. Я увлекалась театром, даже мечтала стать актрисой. Однажды мы с Ниной шли из школы, и она меня спросила: «А ты читала о системе Станиславского?» Я не читала, но признаться было стыдно. Как-то вывернулась, но на следующий же день побежала в библиотеку и взяла книгу К. С. Станиславского «Моя жизнь в искусстве». Прочла на одном дыхании, а через неделю как бы случайно вернулась к системе Станиславского в разговоре с Ниной. Помню, как она была удивлена, что я так много помню из «давно» прочитанного. Оказалось, что сама Нина не читала Станиславского, но слышала от других о его системе. В чем суть системы, она толком не знала, поэтому с уважением слушала «знатока».

В восьмом классе к нам пришел новый преподаватель истории, кажется, бурят по национальности. Имени его не помню. Проработал он у нас полгода. Не могу сказать, что мне нравились его уроки, но я любила историю, поэтому готовилась к каждому уроку и всегда получала отличные отметки. Не знаю почему, но историк меня выделил из класса и только мне за четверть поставил «отлично». Ребята возмутились и стали говорить ему, что это несправедливо — остальные тоже знают на «отлично».

Молодой преподаватель не хотел уступать классу и ничего лучше не нашел, как подставить меня.

«Хорошо, — сказал историк, — пусть Зина отвечает вам на ваши вопросы по изученному разделу. Если она не ответит хотя бы на один ваш вопрос, я поставлю и ей четверку».

Ничего себе! Я стояла у доски, как на расстреле, — вопросы летели из разных углов класса. Особенно гоняли по датам, с которыми, к счастью, я дружила. Все уже выдохлись, когда прозвучал совсем неожиданный вопрос: «Расскажи о детстве Шамиля». Я знала о нем только то, что было в учебнике: предводитель кавказских горцев, боролся против России, попал в плен…

Но, памятуя, что могу получить на балл ниже, тут же назвала какого-то автора и, ссылаясь на этот источник, якобы мною прочитанный, начала просто нагло нести ребятам о детстве Шамиля — мальчика из бедной семьи, пасшего овец, выросшего практически в неволе и воспылавшего жаждой свободы…

Все слушали раскрыв рот — никому и в голову не пришло, что я просто на ходу сочиняю биографию Шамиля. А после того как историк сказал: «Да, книга хорошая — я читал», — все пришли к полному согласию: Зина знает больше нас, поэтому «отлично» у нее стоит правильно.

А я, сгорая от стыда, после уроков побежала в районную библиотеку и прочла в Большой советской энциклопедии, что Шамиль родился, действительно, в семье крестьянина. Больше информации о его детстве не нашла, а значит, то, что сочинила, могло быть и на самом деле. И я успокоилась.

Это сейчас есть различная информация о Шамиле и о том, что он родился в богатой и знатной семье. К счастью, эта история быстро забылась… Пришла другая преподаватель по истории, и в классе появились еще «отлично» у других ребят.

Историю и обществознание преподавала Анфиса Васильевна до конца десятого класса. Уроки у нее были скучными, какими-то бесцветными.

Она почему-то невзлюбила мою подругу Валентину, регулярно занижала ей отметки. Валя думает, что эта нелюбовь связана была как-то с ее национальностью немки. Анфиса Васильевна воевала с фашистами на фронте, и, возможно, Валентина у нее ассоциировалась с какими-то неприятными воспоминаниями, связанными с немцами… А, возможно, просто чудила старушка.

Чтобы получить хорошую отметку по истории — Валя собиралась на юридический факультет, — мы решили с ней подготовиться так, чтобы у Анфисы Васильевны не было ни одного шанса снизить отметку моей подруге. Мы занимались два дня и все утро перед экзаменом, решив прийти к концу экзамена, когда комиссия уже устанет слушать и будет более лояльной к экзаменующимся. Но мы просчитались и опоздали на экзамен — комиссия устала гораздо раньше и разошлась по домам. Мы с Валей в испуге бросились к Анфисе Васильевне домой. На наше счастье, она не сильно нас ругала и отправила за разрешением сдать экзамен на следующий день к директору. Роберт Карлович дал нам разрешение. Наутро мы сдавали историю и обществознание одни в кабинете. Я получила две пятерки — за историю и обществознание, а Валюха — пятерку и четверку. Не зря готовились.

Литературу нам преподавала Анна Яковлевна Пахомова. Я любила читать, любила новые книги, пахнущие типографской краской. Всю литературу, которую нам предстояло изучать в течение учебного года, я прочитывала накануне летом, получая первые, никем не испорченные впечатления. Литературу нам преподавали скучно, требуя не знание текста изучаемого автора, а пересказ параграфа учебника об этом тексте.

В десятом классе Анна Яковлевна, посмотрев на портрет Маяковского, сказала: «Не люблю Маяковского — скучный поэт!» Я обалдела: мне он казался сложным, но уж никак не скучным…

Правда, человек она была неплохой — переживала за нас, особенно на выпускных экзаменах в десятом классе.

Интернета не было, но были у нас свои способы узнать, какие, возможно, темы сочинений будут наутро на выпускном экзамене. И это волшебное место было около фонтана у драматического театра в центре города.

Мы с ребятами приехали к фонтану, там уже толпились десятиклассники со всего города. Кто-то сообщил предполагаемые темы сочинений, мы их переписали и поехали к Анне Яковлевне домой. Она нас встретила хорошо, проговорила основные моменты по всем темам, порекомендовала еще, какую литературу нужно посмотреть дома.

А утром, придя на экзамен, мы узнали, что темы-то совсем другие! Ни одного совпадения! Анна Яковлевна распереживалась и, ходя по рядам, быстро говорила: «Все пропало, все пропало!»

Потом она успокоилась и стала потихоньку нам давать рекомендации, что и как писать, а потом из-под полы начала раздавать все, что у нее было по предложенным темам, тем, кому совсем уж было сложно самому осилить сочинение.

По-моему, мы все успешно справились со своими опусами. Двоек было немного — одна или две.

Вспоминаю учителя по начальной военной подготовке подполковника в отставке Александра Спиридоновича Костюшкина.

Наши мальчишки помогали ему оборудовать тир в подвале школы. Сколько трудов было положено… А потом он учил нас стрелять. В десятом классе военрук возил наших ребят на стрельбище училища связи, где они стреляли из настоящих карабинов. Для них это было событие. Наверное, благодаря ему многие мои одноклассники поступили в военное училище. Я легко разбирала и собирала автомат, любила стрелять и стреляла довольно хорошо, попадая нередко в десятку.

Но запомнились мне уроки, где нам рассказывали об атомной войне. Особенно поразил мое воображение документальный фильм, где поднимался атомный гриб, а все дома, как карточные домики, в одно мгновение сдувало с земли… После этого урока я долго не могла нормально спать — снились одни кошмары.

Очень любила уроки географии у Александра Прокопьевича Субботина. Он пришел к нам в шестом классе. Молодой, с длинными ресницами и голубыми глазами, которые мы с девчонками разглядели за его очками.

Я знала все страны Африки со столицами, почти вслепую могла показать любую.

Он любил задавать вопросы на эрудицию, проверять наши знания, которых нет в учебнике, и за правильный ответ ставил нам пятерки в журнал. Его уроки были интересными, и звонок с урока звучал для нас всегда неожиданно.

В нашем классе была волейбольная команда, в которой играла и я, будучи не самым сильным игроком. Царила в команде, забивая голы и делая непробиваемые блоки, Мороз — девушка, пришедшая к нам в десятом классе. Она была немного развязная, спортивная, независимая, чем и притягивала к себе девчат и ребят. И, конечно, главным ее коньком был волейбол. Мы выигрывали у всех школьных команд благодаря ее ловкости.

Выпускной вечер мы ждали. Девочки шили себе платья, делали прически, мальчишки покупали новые костюмы и рубашки. Мама сшила мне белое платье с бантом на груди, купили белые туфли — я была похожа на невесту. Но как такового выпускного вечера у нас на было. Нас собрали в актовом зале, вручили аттестаты, сказали напутственные слова и отправили из школы. Классного руководителя с нами не было: Владимир Семенович ушел в последний наш год с работы. Мы вышли на порог школы, почувствовав себя, с одной стороны, ненужными никому, а с другой стороны, свободными и взрослыми. Немного потолкались и решили идти на берег реки Томи в центр города встречать рассвет. Всей гурьбой пешком мы пошли в центр города, распевая по дороге во всю глотку песни. Расположившись в скверике около «Орбиты», мальчишки снесли скамейки со всего парка и сделали из них круг, где мы и просидели всю ночь. Так, дурачась и вспоминая истории из школьной жизни, вчерашние школьники встретили рассвет и свою новую жизнь.

                         Классный руководитель

В пятом классе к нам пришел классным руководителем Сизов Владимир Семенович — человек, созданный совсем не для школы. Он несколько лет отработал переводчиком в посольстве в Берлине, знал несколько языков, но за связь с немкой из ФРГ был отправлен в Россию и, по сути, сослан в Кемерово. Нашему классу он преподавал немецкий язык. Ну как преподавал — мы не хотели учить «язык фашистов», а он особенно и не стремился нас учить, не понимая, как он нам может пригодиться в стране, практически живущей в изоляции.

Однажды к нему в школу пришла дочка пяти лет от роду. Уроки закончились, и мы в классе готовились к какому-то празднику, делая газету и прибирая в кабинете.

Приход маленькой девочки привлек наше внимание. Владимир Семенович поговорил с ней по-английски, потом перешел на немецкий язык, французский — она ему отвечала, явно понимая, что он ей говорит.

Мы, разинув рты, слушали их беседу и были уверены в том, что девочка не знает русского языка, но, когда она сама обратилась к отцу на чисто русском языке: «Папочка, мама сказала, что мы вместе пойдем домой. Я пойду в коридор поиграть?..», мы были просто раздавлены, ощутив свою полную дебильность! Боже! Какие же мы дремучие!

Однако это негодование по отношению к себе скоро исчезло, оставив только неприятный осадок и досаду на классного — нас так не учит…

После окончания школы мы как-то встречались с Владимиром Семеновичем — он знал уже больше тридцати языков. Изучал языки просто так, для себя. Говорил, что ему просто интересно, да и время проще убить. А потом, в девяностых, пришла весть о том, что его убили. Убийц так и не нашли. Страшное было время, убивали почти каждый день, поэтому и искать, наверное, не стали…

Мальчишки нашего класса сначала недолюбливали нашего Семеныча. Что-то им мешало его принять.

В шестом классе Владимир Семенович решил бросить курить и для того, чтобы преодолеть тягу к курению, стал приносить в школу долгоиграющую карамель в красивой жестяной баночке, которую оставлял на своем учительском столе. Мальчишки таскали из баночки карамель и угощали нас, девчонок.

Так продолжалось около двух недель, а потом классный руководитель или преодолел болезненное влечение к курению, или решил, что его скромный доход не позволяет больше кормить конфетами обнаглевших сладкоежек. К великому нашему сожалению, вскоре бесплатная «кондитерская» закрылась.

В старших классах наши парни уже были друзьями с классным руководителем, помогая ему во всем, а некоторые наши девочки были влюблены в него. У меня с классным руководителем были тоже дружеские отношения. Он часто, когда нужно было мне что-то поручить, называл меня Зинулей, что мне очень нравилось и мотивировало на выполнение поручений.

Помню, я проводила классное собрание, посвященное столетию со дня рождения великого вождя Владимира Ильича Ленина. Классный руководитель, как всегда, не принимал участия в подготовке этого мероприятия, но почему-то решил поприсутствовать.

На собрании прозвучали высокие слова о революции, о детстве и революционной деятельности вождя, прозвучала «нечеловеческая музыка» — любимая Лениным «Аппассионата» Бетховена.

Я так гордилась собой! Все было хорошо, но встал Семеныч и спросил: «А кто из вас читал самого Ленина, его письма, распоряжения?.. Вы детки уже взрослые, что же вы все пересказываете разных сказителей — читайте оригинал…»

Сказал и вышел из класса. Я тогда на него обиделась: надо же — и пальцем не повел, а критику развел…

                                     Стихи

Помню, я впитывала все, тянулась к знаниям, мне было стыдно знать меньше других. В классе несколько человек были увлечены поэзией, и я учила стихи, участвовала в классных соревнованиях «Кто больше прочтет наизусть» и частенько выигрывала. А соревновалась я чаще всего с Надей Коваль. Она увлеклась Эдуардом Асадовым, и я начала учить его стихи.

Асадовым я заинтересовалась в седьмом классе. Вот стихи, которые мне особенно нравились:

Шар луны под звездным абажуром

Озарял уснувший городок.

Шли, смеясь, по набережной хмурой

Парень со спортивною фигурой

И девчонка — хрупкий стебелек.

Видно, распалясь от разговора,

Парень, между прочим, рассказал,

Как однажды в бурю ради спора

Он морской залив переплывал,

Как боролся с дьявольским теченьем,

Как швыряла молнии гроза.

И она смотрела с восхищеньем

В смелые, горячие глаза…

А потом, вздохнув, сказала тихо:

— Я бы там от страха умерла.

Знаешь, я ужасная трусиха,

Ни за что б в грозу не поплыла!

Парень улыбнулся снисходительно,

Притянул девчонку не спеша

И сказал: — Ты просто восхитительна,

Ах ты, воробьиная душа!

Подбородок пальцем ей приподнял

И поцеловал. Качался мост,

Ветер пел… И для нее сегодня

Мир был сплошь из музыки и звезд!

Так в ночи по набережной хмурой

Шли вдвоем сквозь спящий городок

Парень со спортивною фигурой

И девчонка — хрупкий стебелек.

А когда, пройдя полоску света,

В тень акаций дремлющих вошли,

Два плечистых темных силуэта

Выросли вдруг как из-под земли.

Первый хрипло буркнул: — Стоп, цыпленки!

Путь закрыт, и никаких гвоздей!

Кольца, серьги, часики, деньжонки —

Все, что есть, — на бочку, и живей!

А второй, пуская дым в усы,

Наблюдал, как, от волненья бурый,

Парень со спортивною фигурой

Стал спеша отстегивать часы.

И, довольный, видимо, успехом,

Рыжеусый хмыкнул: — Эй, коза!

Что надулась?! — И берет со смехом

Натянул девчонке на глаза.

Дальше было все как взрыв гранаты:

Девушка беретик сорвала

И словами: — Мразь! Фашист проклятый! —

Как огнем детину обожгла.

— Комсомол пугаешь? Врешь, подонок!

Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь! —

Голос рвется, яростен и звонок:

— Нож в кармане? Мне плевать на нож!

За убийство — стенка ожидает.

Ну, а коль от раны упаду,

То запомни: выживу, узнаю!

Где б ты ни был, все равно найду!

И глаза в глаза взглянула твердо.

Тот смешался: — Ладно… тише, гром… —

А второй промямлил: — Ну их к черту! —

И фигуры скрылись за углом.

Лунный диск, на млечную дорогу

Выбравшись, шагал наискосок

И смотрел задумчиво и строго

Сверху вниз на спящий городок,

Где без слов по набережной хмурой

Шли, чуть слышно гравием шурша,

Парень со спортивною фигурой

И девчонка — слабая натура,

«Трус» и «воробьиная душа».

                            ***

Хоть мать-природа не сидит без дела,

Но идеалы редко созидает.

И красота души с красивым телом

Довольно редко в людях совпадает.

Две красоты, и обе хороши.

Вручить бы им по равному венцу!

Однако часто красота души

Завидует красивому лицу.

Не слишком то приятное признанье,

А все же что нам истину скрывать?!

Ведь это чувство, надобно сказать,

Не лишено, пожалуй, основанья.

Ведь большинство едва ль не до конца

Престранной «близорукостью» страдает.

Прекрасно видя красоту лица,

Душевной красоты не замечает.

А и заметит, так опять не сразу,

А лишь тогда, смущаясь, разглядит,

Когда все то, что мило было глазу,

Порядочно и крепко насолит.

А, может быть, еще и потому,

Что постепенно, медленно, с годами,

Две красоты, как женщины в дому,

Вдруг словно бы меняются ролями.

Стареет внешность: яркие черты

Стирает время властно и жестоко,

Тогда как у духовной красоты

Нет ни морщин, ни возраста, ни срока.

И сквозь туман, как звездочка в тиши,

Она горит и вечно улыбается.

И кто откроет красоту души,

Тот, честное же слово, не закается!

Ведь озарен красивою душой,

И сам он вечным расплеснется маем!

Вот жаль, что эту истину порой

Мы все же слишком поздно понимаем.

Очень любила стихи Юлии Друниной «Скрипачка», даже читала их на школьном конкурсе художественной самодеятельности.

                            ***

Скрипачка вышла на эстраду —

Не хороша и не юна.

Из-под очков смущенным взглядом

Взглянула в темный зал она.

Какой-то франт со вздохом тяжким

Шепнул соседу своему:

— Ну и уродлива бедняжка —

Не пожелаю никому… —

Но тишина вдруг раскололась,

По струнам заскользил смычок.

Послушен скрипки чистый голос,

Он так рыдает горячо.

Рыдает о годах суровых,

Что называются войной,

Рыдает он о юных вдовах,

О тех, кому не быть женой.

И, подчиняясь странно власти,

Мужчины не скрывают слез…

Потом смычок поет о счастье,

О белом пламени берез,

Гремят в концертном зале взрывы,

Гудят ветра, шумит вода…

Как эта женщина красива!

Как бесконечно молода!

А потом я зачитывалась Заболоцким, Евтушенко, Рождественским… Стихи Заболоцкого «Не позволяй душе лениться» помогали мне бороться со своей ленью.

Не позволяй душе лениться!

Чтоб в ступе воду не толочь,

Душа обязана трудиться

И день, и ночь, и день и ночь!

Гони ее от дома к дому,

Тащи с этапа на этап,

По пустырю, по бурелому,

Через сугроб, через ухаб!

Не разрешай ей спать в постели

При свете утренней звезды,

Держи лентяйку в черном теле

И не снимай с нее узды!

Коль дать ей вздумаешь поблажку,

Освобождая от работ,

Она последнюю рубашку

С тебя без жалости сорвет.

А ты хватай ее за плечи,

Учи и мучай дотемна,

Чтоб жить с тобой по-человечьи

Училась заново она.

Она рабыня и царица,

Она работница и дочь,

Она обязана трудиться

И день, и ночь, и день и ночь!

А потом очаровалась Анной Ахматовой, особенно нравились ее ранние стихи:

Двадцать первое. Ночь. Понедельник.

Очертанья столицы во мгле.

Сочинил же какой-то бездельник,

Что бывает любовь на земле.

И от лености или со скуки

Все поверили, так и живут:

Ждут свиданий, боятся разлуки

И любовные песни поют.

Но иным открывается тайна,

И почиет на них тишина…

Я на это наткнулась случайно

И с тех пор все как будто больна.

                            ***

Протертый коврик под иконой,

В прохладной комнате темно,

И густо плющ темно-зеленый

Завил широкое окно.

От роз струится запах сладкий,

Трещит лампадка, чуть горя.

Пестро расписаны укладки

Рукой любовной кустаря.

И у окна белеют пяльцы…

Твой профиль тонок и жесток.

Ты зацелованные пальцы

Брезгливо прячешь под платок.

А сердцу стало страшно биться,

Такая в нем теперь тоска…

И в косах спутанных таится

Чуть слышный запах табака.

                            ***

Я научилась просто, мудро жить,

Смотреть на небо и молиться Богу,

И долго перед вечером бродить,

Чтоб утомить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи

И никнет гроздь рябины желто-красной,

Слагаю я веселые стихи

О жизни тленной, тленной и прекрасной.

Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь

Пушистый кот, мурлыкает умильней,

И яркий загорается огонь

На башенке озерной лесопильни.

Лишь изредка прорезывает тишь

Крик аиста, слетевшего на крышу.

И если в дверь мою ты постучишь,

Мне кажется, я даже не услышу.

                            ***

Слава тебе, безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был душен и ал,

Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

«Знаешь, с охоты его принесли,

Тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!..

За ночь одну она стала седой».

Трубку свою на камине нашел

И на работу ночную ушел.

Дочку мою я сейчас разбужу,

В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:

«Нет на земле твоего короля…»

Впоследствии пришла любовь к стихам Андрея Вознесенского, его стихи «Бьют женщину» читала на вступительных экзаменах в театральное училище имени Щепкина. Любила ходить одна по безлюдным паркам, дорогам и читать вслух стихи. Особенно нравилось уходить по недействующей железной дороге далеко за город, там можно было даже кричать во все горло стихи Евгения Евтушенко:

Нас в набитых трамваях болтает,

Нас мотает одна маета,

Нас метро то и дело глотает,

Выпуская из дымного рта.

В шумных улицах, в белом порханьи

Люди, ходим мы рядом с людьми,

Перемешаны наши дыханья,

Перепутаны наши следы.

Из карманов мы курево тянем,

Популярные песни мычим,

Задевая друг друга локтями,

Извиняемся или молчим.

По Садовым, Лебяжьим и Трубным

Каждый вроде отдельным путем,

Мы, не узнанные друг другом,

Задевая друг друга, идем.

                            ***

Ничто не сходит с рук:

ни самый малый крюк

с дарованной дороги,

ни бремя пустяков,

ни дружба тех волков,

которые двуноги.

Ничто не сходит с рук:

ни ложный жест, ни звук,

ведь фальшь опасна эхом,

ни жадность до деньги,

ни хитрые шаги,

чреватые успехом.

Ничто не сходит с рук:

ни позабытый друг,

с которым неудобно,

ни кроха-муравей,

подошвою твоей

раздавленный беззлобно.

Таков проклятый круг:

ничто не сходит с рук,

а если даже сходит,

ничто не задарма,

и человек с ума

сам незаметно сходит…

                            ***

Дай бог слепцам глаза вернуть

и спины выпрямить горбатым.

Дай бог быть богом хоть чуть-чуть,

но быть нельзя чуть-чуть распятым.

Дай бог не вляпаться во власть

и не геройствовать подложно,

и быть богатым — но не красть,

конечно, если так возможно.

Дай бог быть тертым калачом,

не сожранным ничьею шайкой,

ни жертвой быть, ни палачом,

ни барином, ни попрошайкой.

Дай бог поменьше рваных ран,

когда идет большая драка.

Дай бог побольше разных стран,

не потеряв своей, однако.

Дай бог, чтобы твоя страна

тебя не пнула сапожищем.

Дай бог, чтобы твоя жена

тебя любила даже нищим.

Дай бог лжецам замкнуть уста,

глас божий слыша в детском крике.

Дай бог живым узреть Христа,

пусть не в мужском, так в женском лике.

Не крест — бескрестье мы несем,

а как сгибаемся убого.

Чтоб не извериться во всем,

Дай бог ну хоть немного Бога!

Дай бог всего, всего, всего

и сразу всем — чтоб не обидно…

Дай бог всего, но лишь того,

за что потом не станет стыдно.

Стихи помогали мне понимать себя, жизнь, отвечали порой на очень сложные вопросы и, наверное, воспитывали меня.

Странно, но любовь к Пушкину пришла уже в зрелом возрасте, после посещения пушкинских мест: набережной Мойки, 12, Черной речки, Михайловского, Тригорского… Пушкин мне как-то неожиданно открылся! Перечитала его хрестоматийные произведения, которые проходила в школе, и поняла, что Пушкина не знала! Так им увлеклась, что выучила наизусть две первые главы из «Евгения Онегина». Теперь вот думаю, что надо успеть до конца жизни выучить все это удивительное произведение, написанное совсем молодым человеком.

                                       Книги

Книги я любила всегда, правда, читала без особого разбору. Никто моим чтением в подростковом возрасте не руководил, о чем я очень жалею. Много было прочитано и мусора, книг-однодневок. Обязательную по школьной программе классику я прочитывала летом, но понимала, видимо, мало, а в школе серьезной работе с текстом нас никто тогда не