По сравнению с первыми двумя десятилетиями после распада Советского Союза — временем постоянных лишений и страха за свою жизнь, поздний СССР выступает в историях мигрантов как обитель безопасности и свободы
Люди послевоенного поколения предоставили всем этим студентам, рабочим, торговцам и другим мигрантам возможность получать разнообразные государственные квоты и участвовать в программах мобильности, спонсируемых государством
Когда Москва стала столицей нового советского государства, она быстро превратилась, по словам Эрика Скотта, в «многонациональный мегаполис, обладающий собственным самосознанием» [81]. В. И. Ленин и другие большевистские лидеры верили, что Москва станет центром международной социалистической революции. Высшее образование в Петрограде и Москве оставалось инструментом выстраивания связей, мобильности и потенциального влияния не только на граждан нового государства, но и на колонизированные народы всего мира. Потоки студентов направлялись в Коммунистический университет трудящихся Востока (КУТВ), открывшийся в Москве в 1921 г. [82] Первый ректор университета Г. И. Бройдо видел миссию вуза в том, чтобы «подготовить кадры для советского и партийного строительства и их устройства в местные предприятия, для укрепления советской власти трудящихся в далеких степях и горах Азии» [83]. В 1925 г. КУТВ назвали в честь Иосифа Сталина. Университетский лозунг отражал идеи Сталина об отдельном, самодостаточном советском Востоке и остальном Востоке — колонизированном и зависимом, народам которого нужна была помощь московских просветителей. Один студенческий поток КУТВ насчитывал от десятков до сотен представителей каждой официально признанной национальности в пределах СССР, от Кавказа до Дальнего Востока [84]. Перед студентами всего мира предстала другая Москва, отличная от образа, нарисованного Бройдо: она стала «пунктом назначения» для иностранцев. Мигранты, вдохновленные коммунистическими идеями, мечтали увидеть мир, свободный от нищеты и имперского порабощения, а также получить в Москве бесплатное образование [85]. Треть учащихся КУТВ составляли студенты, прибывшие из арабских государств, Индии, Китая и Африки. В
Мечты о том, что они достигнут успеха в Ленинграде, придавали им сил. Несмотря на тесные помещения, без душевых, они считали себя счастливчиками. Каждая из них работала в разных отделах — одна торговала картофелем и луком, другая — яблоками, третья продавала капусту и морковь, — и каждая приносила в качестве «трофеев» домой часть товара, чтобы приготовить ужин. Хамагова также вспоминала, что их кормили сытными пятикопеечными обедами, которые им выдавали на рабочем месте. «Женщине [в общежитии], ответственной за [их] культурное развитие», Хамагова была особенно благодарна. Она вспоминала: «Она раздавала нам билеты в оперу, на спектакли, в театры — вы не представляете, как трудно было „достать“ билеты на балет или в театр Товстоногова [Большой драматический театр в Ленинграде], а нам они доставались, и иногда совершенно бесплатно — а также в музеи и на выставки». Эта «особая женщина» была их воспитателем: должность воспитателя в общежитиях для рабочих и учащихся была общереспубликанской; таких людей нанимали для «прививания советских социалистических ценностей» молодежи, впервые приехавшей в крупные российские города. Воспитатели должны были также следить за культурным и физическим развитием проживающих и их успехами в учебе [710]. Дважды в неделю Хамагова и ее друзья могли оказаться рядом со сливками ленинградского общества. Связи, сформировавшиеся на различных мероприятиях, и насыщенная культурная программа позволили Хамаговой влиться в городскую жизнь Ленинграда.
[рублей], а в паспорте лежали бы сверху еще десять, то есть как бы „чаевые“ <…> без проблем сразу выписывали билет» [839]. Орузбаев выглядел очень довольным, когда продемонстрировал интервьюеру свою способность подсунуть эти дополнительные деньги кассиру. Он ошибочно полагал, что после распада СССР «Аэрофлот» обанкротился, и считал это справедливым возмездием государству, которое допускало такое поведение на территории всего Союза.
Коррупция — или, точнее, использование коррупции — могло создать чувство принадлежности и лидерства, но также и вызвать ощущение разочарования. Орузбаев гордился своей способностью использовать коррупцию в советской государственной авиакомпании «Аэрофлот» и помогать соотечественникам. «Без взяток часто невозможно было купить билеты, даже когда самолеты летали наполовину пустые. Если бы вы протянули паспорт и попросили билет до Оша, они бы сказали: „Билетов больше нет“. Но если билет стоил, допустим, шестьдесят
Жизнь Хамаговой снова изменилась в 1975 г., когда она встретила польского студента, за которого впоследствии вышла замуж. Юридические особенности системы не позволяли советским гражданам, подобным ей, вступившим в брак с иностранцами с разных факультетов университета, совместно претендовать на жилье в городе. После бесплодных боев с ленинградской администрацией Хамагова уехала на учебную стажировку в Дели. По возвращении ее разочарование было уже не настолько острым, поскольку ее муж, «лучший студент Ленинграда», теперь получал ежемесячную стипендию в 100 рублей, а также стипендии от польского посольства. Вместе с ее окладом в 46 рублей у пары было достаточно денег, чтобы в 1977 г. снять квартиру в престижном районе Купчино [717]. Супруги «вели жизнь, несравнимую с жизнью многих их однокурсников», наслаждаясь обедами в ресторанах по всему городу и устраивая вечеринки с едой и напитками. «Больше всего, — рассказывала она, — я любила, когда меня (ошибочно) принимали за ленинградку» [718].
покупать пользующиеся спросом товары, от электроники до синих джинсов, и позже перепродавать их советским однокурсникам [656]. Оджагов вспоминал, что африканские студенты относились к другим «высокомерно», и это его раздражало [657]. Советские граждане с Кавказа и из Средней Азии через противопоставление себя африканским студентам чувствовали большую включенность в советское общество, разделяя его ценности: осуждение иностранной коммерции и плохое отношение к элитам
Кавказские и среднеазиатские студенты разделяли негодование ленинградцев и москвичей по поводу того, что африканским студентам предоставлялись различные привилегии, хотя на своем опыте они сами хорошо знали, как к ним относились из‐за системы квот в советских университетах. Африканцы получали более высокие стипендии — до 90 рублей в месяц, в отличие от стандартных 30 рублей, которые выдавали большинству советских студентов, и это при том, что они получали также финансирование от правительств их стран [655]. Поскольку кандидаты на обучение в СССР отбирались правительствами африканских стран, в лучшие вузы Ленинграда и Москвы прибывали дети — в основном сыновья — из семей элиты. Возможность часто перемещаться давала африканским студентам неслыханную выгоду: дважды в год они ездили в Западную Европу, что
