У нее было достаточно опыта, чтобы иметь определенные ожидания, но все-таки не достаточно, чтобы помочь ему справиться с неловкостью
Иногда он задавался вопросом, что хуже — когда тот, кого любишь, становится другим с другим или же когда он остается с ним таким же, каким ты его знаешь сам? А может, это плохо одинаково? Ведь в любом случае тебя обкрадывают — похищают то, что тебе принадлежит или должно принадлежать.
При ее живости, уме, остроумии, притом что она была не просто симпатичной, но имела милую манеру смахивать белокурые локоны, морщить нос.
Я ощущал собственную беспомощность. Мы сидели в гостиной за обеденным столом, Юлия и я с одной стороны, Свен и Паула — с другой, и я вспомнил о своем отчаянии, когда между моими родителями назревала ссора, а я боялся, что эта ссора вспыхнет и разрушит все, на чем зижделось мое доверие к этому миру.
Потому что со мной мир становится прекрасней. Вы видите лишь то, что он вам являет, а я — его сокровенность.
В тот трудный год Лиза старалась иногда быть к нему поближе, но он отталкивал ее, хотя и отталкивал, как ребенок, который делает это из желания, чтобы его любили еще сильнее.
— Почему ты не бросила отца?
— Что за вопрос. — Она покачала головой. — Есть пора, когда можно выбирать. Можно делать то или это, жить с тем человеком или с этим. Потом этот человек и его дела становятся частью твоей собственной жизни, а вопрос о том, почему ты продолжаешь жить собственной жизнью, довольно глуп.
Он предпочитал фантазировать, поскольку фантазии всегда оказывались ярче, волнительнее, чем действительность.
Только ритуал исполнения супружеских обязанностей оказался утрачен. Когда и почему так получилось, он не знал. Он помнил то утро, когда, проснувшись, увидел припухшее лицо лежавшей рядом жены, услышал острый запах ее пота и ее свистящее дыхание — и почувствовал отвращение. Он помнил и пережитый испуг. Откуда вдруг это отвращение, когда раньше ее припухшее лицо хотелось целовать, ее острый запах возбуждал, а свист дыхания веселил. Иногда он подхватывал мелодию и, насвистывая этот cantus firmus [36], будил ее. Нет, еще не в то утро, но позже их взаимное влечение как-то иссякло. Как-то никто из двоих уже не делал первого шага, хотя каждый с удовольствием откликнулся бы на первый шаг другого. С маленьким удовольствием, как раз с таким, какого хватило бы для второго шага, но для первого не хватало.
Томас оставался в больнице неделю. Он рисовал себе, как врач взрезает его, обнаруживает неоперабельную карциному поджелудочной железы или возникшие везде метастазы и — зашивает живот. Он бы тогда прожил еще несколько недель или несколько месяцев. Ни за что не нес бы ответственности, ничего никому не был бы должен, все обращались бы с ним внимательно и предупредительно, может быть, даже преклонялись перед ним, учитывая его положение. Он распрощался бы с Хельгой, Вероникой и Юттой, и они не могли бы его ни в чем упрекнуть, и ему самому не пришлось бы ни в чем себя упрекать. Он написал бы еще одну картину, свою самую последнюю и самую глубокую. Он проводил бы время со своими детьми, и это было бы время такой прекрасной близости, что оно еще долго освещало бы их жизнь после его смерти. Он написал бы эссе о мостах, свое теоретико-архитектурное завещание. Несколько месяцев, больше ему и не нужно, чтобы все закончить и обрести покой. И счастье. Он завидовал тем, кому остается жить лишь несколько месяцев. Они действительно освободились от забот.