нее было одно великое и редкое для пожилой женщины достоинство: она не забыла собственную юность.
Не сердитесь, это вредно для здоровья.
Вскоре я понял, что уснуть мне не удастся — и не удастся даже сомкнуть глаза. Я был совершенно бодр, кроме того, меня трясло, будто в лихорадке. Все нервы в моем теле трепетали, все чувства были сверхъестественно обострены. Я метался в постели, перепробовал все положения, упорно искал прохладные уголки постели — но напрасно. То я укладывал руки поверх одеяла, то совал под одеяло, то яростно вытягивал ноги до самой спинки кровати, то судорожно поджимал их под подбородок, будто боялся, как бы они не сбежали, то встряхивал измятую подушку, переворачивал прохладной стороной вверх, расправлял и тихо укладывался на спину, то сердито складывал ее пополам, ставил на попа, подтыкал к изголовью и пытался заснуть полусидя. Все мои усилия оказались тщетными, и я застонал от досады: меня ожидала бессонная ночь
У него было маленькое сердце, жалкий ум, покладистый нрав, высокий рост и красивое лицо.
Владелица всего этого жила в прошлом, жила среди старых воспоминаний и старых ассоциаций — добровольно отказалась от всего, что имело отношение к нынешнему дню.
Слабые места быстрее проявляются на хрупком материале. Красота, кумир человечества, легче всего покидает свое кратковременное убежище в том единственном Храме, где мы особенно любим поклоняться ей.
Черт побери аристократов! До того торопятся на гильотину, что не дают человеку спокойно съесть хлеб свой насущный!
Невеста засмеялась и покраснела:
— Вы верите в приметы, Шарль?
— Если Шарль и верит в приметы, моя милая, смеяться тут не над чем, — вмешалась пожилая дама, не дав сыну ответить. — Когда вы станете его женой, быстро отучитесь выражать сомнения в его словах, даже в мелочах, когда кругом полно посторонних. Все его убеждения имеют под собой самую надежную основу, и если бы я считала, что он и в самом деле верит в приметы, я, несомненно, и сама приучила бы себя в них верить.
Постепенно единственной целью и устремлением Данвиля стало хитростью придать своей жизни такое направление, чтобы примкнуть к набирающему силу революционному движению и плыть по течению вместе с ним — куда, не важно, лишь бы ничего не угрожало ни его жизни, ни имуществу. Мать Данвиля с ее слепой приверженностью своим старосветским убеждениям, невзирая на все опасности, упрашивала его, распекала, твердила о чести, отваге и принципиальности — все напрасно: он не слушал ее, а если слушал, то лишь смеялся. Данвиль избрал неверный путь в обращении с женой, а теперь намеревался поступить так же со всем миром.
То, что пять лет назад было восстанием, теперь — Революция: Революция, поглощавшая и престолы, и титулы, и державы, назначавшая новых королей, некоронованных, ненаследственных, и своих советников — и топившая их в крови десятками; Революция, бушевавшая беспредельно, яростно, искренне, пока не остался лишь один король, способный управлять ею и подчинить ее себе, пусть и ненадолго. Имя этому королю — Террор, и тысяча семьсот девяносто четвертый — год его царствования.
