Я уверен, что в интересах самой власти встречать перед собой не страдательные только орудия, а живые, независимые силы, которые одни могут дать ей надлежащую поддержку, ибо тот, кто способен стоять за себя, может быть опорой для других. Поэтому нет хуже политики, которая стремится сломать всякое сопротивление. Действуя таким образом, власть воображает иногда, что она увеличивает свою силу, а между тем, она подрывает собственные основы и в минуты невзгоды она слишком поздно видит перед собой лишь надломленные орудия или встречает лишь глухую оппозицию, способную произвести брожение, но неспособную ничего создать.
Герцен — это дионисийское начало русской общественной мысли, находившееся в безудержном поиске нового уклада жизни. Чичерин — это скорее аполлоническое начало, предпочитавшее степенный, но эволюционировавший порядок
по мнению К. Н. Леонтьева, подлинная революция и есть либерализм, который грозит тотальной эмансипацией. Социализм, напротив (конечно, помимо своего желания), противодействует этой тенденции: «Социализм скоро… сделается орудием новой корпоративной, сословной… не либеральной и не эгалитарной структуры государства».
обеспечила конституирование государства в современном понимании этого слова — в первую очередь в лексиконе европейского политика и мыслителя Нового времени. Такое государство не нуждалось в харизматическом лидере и даже теологическом обосновании. Оно должно было управляться посредством жестких регламентов, которые полностью механизировали всю систему управления, обеспечивая ей предельную эффективность. Их наличие позволяло упразднить средневековые привилегии — очевидные рудименты предыдущей эпохи. Вместо этого новая государственная власть могла требовать полного подчинения себе любого подданного, который должен был с максимальным напряжением трудиться во имя «общего блага».
Идти рука об руку с властью не значит поступаться своими правами, а еще менее отрекаться от независимости своих суждений… Я уверен, что в интересах самой власти встречать перед собой не страдательные только орудия, а живые, независимые силы, которые одни могут дать ей надлежащую поддержку, ибо тот, кто способен стоять за себя, может быть опорой для других. Поэтому нет хуже политики, которая стремится сломать всякое сопротивление. Действуя таким образом, власть воображает иногда, что она увеличивает свою силу, а между тем, она подрывает собственные основы и в минуты невзгоды она слишком поздно видит перед собой лишь надломленные орудия или встречает лишь глухую оппозицию, способную произвести брожение, но неспособную ничего создать.
Правду говаривал покойник [Т. Н.] Грановский, что изучение русской истории портит самые лучшие умы. Привыкнув следить в русской истории за единственным в ней жизненным интересом — собиранием государства, невольно отвыкаешь брать в расчет все прочее, невольно пристращаешься к диктатуре и, при всем уважении к истории, теряешь в нее веру.
Столичная бюрократия следовала своему ритму. Чиновник вставал в 8–10 часов утра. Служба в присутственных местах редко начиналась раньше одиннадцати. Пил кофе с булкой и шел в присутственное место. Усевшись за стол, не сразу принимался за работу. Надо было побеседовать с коллегами, прочитать утреннюю газету. В первом часу чиновник шел в буфет завтракать. В некоторых учреждения было принято приносить завтрак прямо на рабочее место. Обычно расплачивались с буфетом в день получения жалованья. В 4–5 часов вечера присутствие заканчивалось. Чиновники расходились. Шли обедать — кто домой, кто в ресторан, кто в дешевую кухмистерскую. Около двенадцати шли спать
Россия одновременно шла в противоположных направлениях. Она рвалась в будущее и держалась за прошлое. Она формировала новые институты и консервировала прежние. Она коренным образом изменила столичную власть и сохранила всю архаику провинциальной администрации.
