И называть себя Марией горько сердцу моему, Я покупаю сигареты и сосу из них ментол, Я себя, как взрывпакеты, на работе прячу в стол, А как стану раздеваться у Садового кольца — С нервным тиком, в свете тихом обручального кольца — Слезы умножаются, тьма стоит промеж, Мама отражается, Говорит: поешь
Такою ли меня ожидала мать, И прадеды, и прабабки, и вся родня? Едва голова научится понимать, Она обернется к ним помимо меня. Ты утло, утро рожденья, безлюдный стол, Скатерка, сыр, и видит уснувший сын: Родные мои стоят надо мной как стон, Не мною, а их обедом он будет сыт. Я влага, какую род и нальет, и пьет, Двусложный его безмасленный бутерброд, И если ты уйдешь, отирая рот, Ты будешь прав, – у меня не осталось прав. Но праздник – вот, без имени, как шпион, Он щелк да щелк, не хочет уйти к себе, Пока растет на воздушных дрожжах пион И я за дверью пою в водяном столбе. А я при своих пою в огне водяном, Что поле зрения стало Бородином, Зеленым флагом внутреннего сгорания. Июнь, июнь; бывало и ранее.
