Для Альдоны

Глава I

Ночной воздух был наполнен ароматом влажного камня – недавно улицы омыл сильный осенний дождь, на границе восприятия удавалось ощутить металлические нотки с примесью гари, словно после проехавшего поезда. Только в анклаве не было поездов. Как и людей. По крайней мере, живых людей…

Рудницкий с беспокойством поглядывал на клубящийся вокруг туман. Свет газовых ламп создавал во мраке фантастические формы, обманывал глаза, дурачил разум. Фонари в анклаве горели и днем и ночью, хотя подачу газа давно прекратили. Однако варшавский анклав жил по своим правилам. Как и все другие. К счастью, проникновение затронуло только самые крупные города, в Российской Империи пострадали только три: Петербург, Москва и Варшава.

Внезапный порыв ветра разогнал мглу, и в луже отразилась Луна. Рудницкий беспомощно выругался – полнолуние. Ноябрь, значит, Луна Охотника. Здесь и сейчас обыкновенное предзнаменование. Несмотря на утешительную тяжесть револьвера и алхимические вещества в закупоренных бутылках из хрусталя, Рудницкий предпочитал не думать, кому, если что, выпадет роль охотника, а кому – дичи.

Из-за угла донесся звук, напоминающий скрежет железа по стеклу, и Рудницкий нервным жестом потянулся за оружием. Но, прежде чем он успел прицелиться, упал на мостовую, сваленный ударом по затылку. Через мгновение грубым пинком его перевернули на спину.

– Кто такой? – спросил солдат в мундире жандарма, прищурив глаза.

– Ал… алхимик. Лицензированный, – добавил Рудницкий поспешно. – Мои документы…

– Лежать! – рявкнул солдат, подкрепляя приказ дулом карабина.

Рудницкий невольно съежился, топот ботинок свидетельствовал, что жандарм был не один.

– Покажите документы, – произнес холодный голос на польском. – И никаких резких движений!

Безупречное произношение свидетельствовало о том, что незнакомец, несомненно, командир патруля, был или поляком, или прекрасно знал польский. Одно и другое казалось одинаково маловероятным: для охраны границ варшавского анклава специально набирали россиян, и редко, когда патруль возглавлял кто-то выше сержанта или вахмистра. А те не блистали образованием.

Рудницкий потянулся к карману плаща и вытащил документы, очень медленно подняв руку.

– Действительно, алхимик, – буркнул незнакомец. – Лицензированный. Вот только лицензия истекла в полночь и уже несколько часов недействительна.

– Пристрелить? – равнодушно спросил жандарм, прижимая приклад щекой.

– Пока нет, – ответил командир с реальным или притворным замешательством в голосе. – Кто знает, зачем нам понадобится господин алхимик? Вставайте, – резко кинул он.

Рудницкий поднялся на ноги, со стоном ощупывая голову. Он стиснул зубы, разглядев кровь при свете ближайшего фонаря. Еще этого не хватало… Он вытащил из кармана кусок марли, обрызгал экстрактом с добавлением порошкового гематита.

– Было бы неплохо, если бы кто-то помог мне перевязать голову, – сказал он.

– Сами не справитесь? Нам еще и нянчиться с вами?

– Без меня вы не доживете до рассвета, – гневно кинул Рудницкий. – А что касается няньки…

– Перевяжи его, Матушкин, – нетерпеливо приказал командир. – Иначе будет ныть до утра.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

Рудницкий резко выдохнул. Еще раз посмотрел на командира патруля: три звездочки, так что старший лейтенант. Куда ему до высокоблагородия? Этот титул применим к капитанам и выше. До полковника включительно. Да и офицер какой-то странный: обычный, что ли, с умным выражением лица, которое портил только сломанный нос, как у боксера, на глаз лет сорок. В этом возрасте лейтенантом мог быть полный неудачник. А незнакомца окружала аура компетентности и власти. К тому же отличное знание польского… Та-а-а-к, похоже, ему попался необычный патруль.

Он кивком поблагодарил солдата, закупорил бутылочку и осторожно положил ее в сумку, что висела через плечо.

– У кого-то еще есть раны? – Он повысил голос.

– Раны? Нет. Только царапины, – ответил равнодушно офицер.

– Их нужно обработать, – смиренно произнес Рудницкий.

Лейтенант презрительно фыркнул, а подчиненные поддержали его смехом.

– Переживем, – заверил его Матушкин, хлопая Рудницкого по плечу.

– Недолго, – процедил поляк.

Солдаты не произнесли ни слова, однако свободный воротничок алхимика внезапно стал сжимать горло, словно петля висельника.

– Можете объяснить? – попросил офицер с обманчивой мягкостью в голосе.

– Сейчас полнолуние, – быстро ответил Рудницкий. – И ноябрь. Это время называется Луной Охотника. Тут, в анклаве, и так опасно. Хватит запаха крови, чтобы спровоцировать то… что тут живет. А полнолуние усугубляет проблему. А Луна Охотника…

Он был прерван выражениями, какие редко используют даже в казармах. Только через минуту Рудницкий сориентировался, что солдаты проклинают не его, а собственную глупость.

– Поэтому вы беспокоились о перевязке?

В этот раз в голосе офицера не было снисходительных ноток, а в предложении – русских грамматических конструкций.

– Конечно. Этот эликсир не только остановит кровь, а также ликвидирует ее запах.

– Вы осмотрите раненых?

– Естественно, только не тут. Лучше зайти в какое-нибудь помещение. Нам надо поговорить.

– Обязательно, – признал офицер многозначительным тоном.

Они пошли вперед, подгоняемые офицером. Рудницкий шел посреди улицы, жандармы заняли позицию спиной к стенам зданий. Принимая во внимание, что и офицер, и каждый из трех солдат несли дополнительные винтовки, патруль был в значительной степени неполным. Ничего удивительного для анклава…

Постепенно здания становились все больше нереальными, обманывая чувства. Приземистые варшавские каменицы росли ввысь, как готические костелы, на крышах появлялось все больше горгулий и химер с раззявленными в хищных гримасах пастями, появились стрельчатые окна.

– Может, тут? – предложил офицер.

Врата каменицы зияли почти осязаемой тьмой, словно вход в склеп, а рядом лежала газета, освещенная светом ближайшего фонаря.

– Не двигайтесь! – резко кинул Рудницкий.

– Господин алхимик. – Лейтенант с уважением пропустил его вперед.

– «Утренний курьер», криминальная хроника, – прочитал вслух Рудницкий. – «Вчера, во втором часу ночи, вызванная за Иерусалимские рогатки[1] «Скорая» обнаружила в луже крови тридцатилетнего работника Михальского с колотой раной в области сердца. Раненого доставили в Госпиталь Младенца Иисуса, где он вскоре умер». Идем дальше!

– Почему?

– Это предостережение! – рявкнул поляк.

– Предостережение?

Рудницкий беспомощно вздохнул: в голосе лейтенанта не было агрессии, и, хотя ствол винтовки небрежно нацелен в мостовую, однако не было сомнений, что мужчина ожидал ответа. Исчерпывающего ответа.

– Анклав живет, – тихо ответил алхимик. – Существует множество более или менее правдоподобных теорий на тему его появления и свойств, но это сфера ученых и философов. А может, теологов… А на практике лучше воспринимать его как охотничью территорию, район с чрезвычайно опасными хищниками. Никто из них не оставляет следов, к которым мы привыкли, но время от времени можно наткнуться на какую-нибудь подсказку. Это, – он указал на газету, – одна из них.

– Словно след волчьей лапы? – отозвался Матушкин.

– В этом случае скорее не волчьей, а тигриной.

– Идем отсюда, – решил офицер.

Следующие врата также не вызывали желания зайти, однако алхимик без колебаний углубился в темноту.

– Внимание, ступени, – предостерег он.

Двери были открыты, как обычно в анклаве, из зала доносились звуки вальса. Солдаты молниеносно разбежались по помещению, проверяя все уголки.

– Никого, – отрапортовал невысокий, коренастый жандарм с залихватски закрученными усами.

– И патефон играет… – пробурчал под нос офицер.

– Ничего не трогайте, – предупредил Рудницкий. – Не выходите из помещения одни. И обращайте внимание на все, что кажется вам странным.

– Я так понимаю, что это не касается самоиграющих патефонов или вчерашних газет? – спросил лейтенант.

– Не касается, – сухо признал поляк. – А сейчас обработаем раны. И помните, считается каждая царапина!

* * *

Рудницкий запил сухари чаем и снова подвинул стакан в сторону самовара. Усатый солдат по фамилии Ершов открутил краник.

– Это точно нам не навредит? – спросил он.

– Нет, еда в основном безопасная. Ну, эта нормальная…

– Не понимаю…

– Лучше не есть того, что убивает, – объяснил алхимик.

На лице жандарма появилось отвращение.

– Реально кто-то пробовал?

– Бывало, – подтвердил Рудницкий. – Некоторые считают, что мясо существ, живущих в анклаве, обладает особыми свойствами.

– Это правда? – быстро спросил офицер.

– Без понятия. – Поляк пожал плечами. – Я не занимаюсь магией. Содержу аптеку.

Крепкого телосложения солдат, дремавший до этого времени под окном, поднял голову и окинул Рудницкого внимательным взглядом, в котором не было и следа сонного отупения. Знаки на погонах гиганта выдавали в нем вахмистра.

– Расскажите, что вы тут ищете, Олаф Арнольдович, – попросил он.

Рудницкий неуверенно откашлялся. С того момента, как он осмотрел их раны, они обращались с ним с упреждающей, просто неестественной вежливостью, несовместимой со стереотипом простого солдата. И задавали вопросы. Грамотные вопросы. К тому же совсем не беспокоились о реакции командира, словно знали, что он не будет злиться на подобные расспросы. Они даже не спрашивали позволения вмешаться в разговор, что сильно контрастировало с моделью дисциплины в российской армии. И речь не в легкомыслии командира, все его распоряжения выполнялись беспрекословно.

– Что вы знаете о спагирической медицине? – ответил он вопросом на вопрос.

– Немного. Название кажется мне знакомым и только.

– Наверное, речь идет про объявления в прессе, – со злорадной усмешкой сказал Матушкин. – Знаете, про те, что обещают мгновенное лечение смущающих болезней. Вахмистр Батурин регулярно их читает…

Батурин ответил непристойным жестом, однако по нему не было видно, что он действительно злится, словно колкости подчиненного его совершенно не волновали.

– Ну и, Олаф Арнольдович? – осторожно подталкивал он.

– Если это для вас сложно…

– Вахмистр только выглядит как троглодит, на самом деле он может сосчитать до двадцати, не используя пальцы рук и ног, – поддержал просьбу подчиненного лейтенант. – И я с удовольствием узнаю что-то новенькое.

Рудницкий поднял брови, но не прокомментировал то, что солдаты интересуются алхимией. Курам на смех.

– Как пожелаете. – Он пожал плечами. – Само слово «spagiria» происходит от греческих терминов «spao» – отделить и «ageiro» – объединить. Если коротко, то речь идет об отделении энергии минералов, растений или животных, сборе ее в лекарства и объединении с энергией человека. Сам процесс очень сложный, и каждый алхимик выполняет его по-своему, путем многократной дистилляции, сублимации, экстракции, ректификации…

– Но это же безумие! – влез в разговор усатый Ершов. – Энергия животных!

– Ну хорошо, – буркнул Рудницкий. – Попробую на примере… Недавно поляк Казимир Функ открыл, а скорее извлек новую субстанцию, которую назвал «витамин». Если его не хватает в организме человека, то он начинает болеть. Лечение очень простое – достаточно восполнить недостаток. Сам феномен изучается давно, хотя неизвестно точно, чего не хватает человеку. Сотни лет люди лечили цингу лимоном или квашеной капустой, а куриную слепоту – сырой печенкой. Только не каждый хотел или мог съесть сырую печень… Лучше бы было сохранить необходимый ингредиент в таблетках или… ну я не знаю… В сиропе. И давать больному.

– И этим вы занимаетесь? – спросил Батурин.

– Не совсем. Классическая медицина исследует отдельные компоненты, входящие в состав лекарств, алхимия подходит к этому более обобщенно, нас не волнует, что находится в лекарстве, главное, чтобы оно действовало. Мы сосредоточены на том, чтобы насытить его как можно большим количеством активной субстанции и сделать его максимально усваиваемым для человека. Существует еще одна разница между нами и лекарями: медицина считает, что нет никакой связи между человеком и вселенной, мы – наоборот. Согласно принципам алхимии, каждый орган сформировался под воздействием разных сил: глаза и сердце – благодаря энергии солнца, а, например, части тела, которые так интересуют вахмистра Батурина… – Рудницкий позволил себе легкое злорадство. – …подвергаются воздействию Венеры. Поэтому проблемы с сердцем мы будем лечить золотом, а венерические болезни соединениями меди, металлом, которым управляет Венера.

– И это работает? – спросил Матушкин с сомнением в голосе.

– Я же говорил, что содержу аптеку. Если бы мои лекарства не помогали людям, то у меня не было б клиентов.

– Логично, – признал жандарм.

– А возвращаясь к сути дела: что вы делаете в анклаве? – вспомнил Батурин.

– Тут все… особенное. Бывает, что спагирические препараты лечат болезни, при которых классическая медицина бессильна, но, так или иначе, это не всегда эффективно. Однако ингредиенты, взятые из анклава… Тут практически нет никаких ограничений. Зато существует другая проблема: нужно их собрать и при этом выжить.

– Какие ингредиенты? – спросил офицер.

– Почти все, – с раздражением ответил Рудницкий.

Лейтенант был единственным человеком, который не представился, не назвал имя, фамилию, отчество, что вынуждало алхимика лавировать в грамматике. Поскольку он не собирался обращаться к россиянину «ваше высокоблагородие».

– А конкретно? – Командир лениво улыбнулся.

– Разные металлы: золото, серебро, медь. Растения… в анклаве есть несколько садов и скверов, часть Саксонского сада. К тому же…

– То есть алхимики воруют собственность людей, которые тут когда-то жили? – прервал его офицер.

– Господин лейтенант, – со злостью процедил Рудницкий, – еще одно слово в таком тоне, и я потребую сатисфакции! И может, вы, наконец, представитесь, к чертовой матери!

Минуту в комнате царила полная удивления тишина, солдаты таращились на поляка, словно у него выросла вторая голова, наконец они разразились громогласным хохотом.

– Представьтесь, ваше высокоблагородие, иначе господин алхимик порубает вас саблей или застрелит, – посоветовал Батурин, утирая слезы. – И останемся мы сиротками без командира.

Разгневанный Рудницкий вскочил из-за стола. Кинутое тихим голосом «молчать», остановило и жандармов, и алхимика. Солдаты вытянулись по стойке смирно, а все веселье как ветром сдуло.

– Прошу прощения, – с поклоном произнес офицер. – Александр Борисович Самарин. И, если меня память не подводит, герб Рудницких – это ястшембец[2]?

Все еще бледный от гнева Рудницкий кивнул.

– И мой тоже.

– Не понимаю.

– Я тоже запечатываю ястшембецом. Кто знает, может, мы родственники? – добавил Самарин с улыбкой. – Я еще раз прошу…

Его перебил шум, доносящийся с лестничной клетки. Солдаты молниеносно схватились за оружие.

– Стреляйте, как только появится на пороге! – приказал лейтенант.

Она выглядела как женщина, хотя голубоватый оттенок кожи четко свидетельствовал, что она не принадлежит ни к одной известной расе. Она была голая, но вид ее не вызывал эротических желаний, только чувство чуждости и страха. Парализующего страха. Она пела что-то высоким, похожим на звук флейты голосом, и Матушкин рухнул на пол, истекающий кровью из носа и рта. Рудницкий ответил коротким заклинанием, создание задергалось, словно его прижгли раскаленным железом, и взгляд желтых кошачьих глаз остановился на алхимике.

– Это демон! – закричал Рудницкий, неловко вытаскивая револьвер.

– Пли! – гаркнул Самарин.

Грудь женоподобного существа разорвали серебряные пули, кожа покрылась темными пятнами, запахло гнилью. Через мгновение, равное удару сердца, раны стали затягиваться здоровой тканью.

Солдаты остановили ее еще одним залпом, лязгнула сталь, и сабля Самарина перерубила ключицу демона. В этот раз рана не затянулась. Жуткий вой заморозил Рудницкого до костей, поэтому алхимик позорно промахнулся, стреляя почти в упор. Самарин вырвал у него оружие и несколькими выстрелами разнес созданию голову.

– Что, черт возьми, это было? – заорал он, тяжело дыша. – Господин алхимик?

Рудницкий медленно поднялся и подошел к Матушкину.

– Помогите его поднять, – попросил он. – Нужно дать лекарство, иначе он захлебнется собственной кровью.

– Вы справитесь? – с недоверием спросил Батурин. – Мы раньше видели такие случаи, они всегда заканчивались смертью.

Алхимик подождал, пока вахмистр посадит солдата, после чего смочил губы Матушкина парой капель эликсира, пахнущего миррой и нардом.

– Посмотрим, – спокойно ответил алхимик. – Чем быстрей дать антидот, тем больше шансов.

– Олаф Арнольдович, – требовательно произнес офицер. – Может, вы ответите на мой вопрос?

– Сейчас, – рассеянно пробормотал алхимик. – Нужно поспешить, иначе за несколько минут… – Он не закончил. – Черт! У меня нет инструментов!

– Вы хотите его оперировать? – Лейтенант нахмурился. – Сейчас? Без обезболивающего?

– С чего это!? Я собираюсь вытащить у нее сердце…

– А сами говорили, не есть ничего, что охотится, – напомнил Батурин.

– Александр Борисович, вы не одолжите мне саблю? – попросил алхимик, не обращая внимания на шутку солдата.

– Может, лучше я? – предложил дипломатично офицер. – Мне кажется, у меня больше опыта…

– В таком случае прошу, разрежьте грудную клетку, не повредив сердце.

– Ну…

Самарин подошел к трупу и ударил. Удар разрубил грудную кость с невероятной точностью.

– Помогите! – закричал Рудницкий. – Сейчас нужно раздвинуть ребра!

Офицер и Ершов, не проявляя признаков отвращения, помогли алхимику вытащить еще пульсирующее сердце из грудной клетки создания.

– Оно бьется, – заметил Самарин.

– Это только рефлекс, как у курицы с отрубленной головой.

– И что вы с ним сделаете?

– Сожгу, – объяснил Рудницкий, уходя на кухню.

– В смысле?

– Я же говорил уже: спагирическая медицина использует также ткани животных.

– Вы же кричали, что это демон, а раньше кинули в нее заклинанием…

– Заклинание – это сильно сказано, я не маг. Это скорее формула, что позволила распознать уровень угрозы, какой представляет местная… фауна.

– И насколько опасным это было?

– Очень.

– Вы бы сами справились? Один?

– Вы же видели, как я стреляю, – с неохотой произнес алхимик. – Мы помогли друг другу.

– Помогли? – Ершов прыснул смехом. – Если бы не его высокоблагородие…

– Если бы не мое оружие, эта леди распотрошила бы нас всех, – выдал ему Рудницкий. – Вас ничему не научили ваши погибшие? Скольких вы потеряли? Четверых? Пятерых?

Самарин поджал губы и не ответил, глядя на кусок мяса на железной плите. Сердце сгорело мгновенно, оставив после себя только маленькую щепотку черного пепла. Алхимик до последней крупинки собрал пепел в стеклянный флакон.

– Мы можем тут отдохнуть? – отозвался офицер. – Хорошо бы дождаться утра. Да и Матушкин…

– Можем. Только выкиньте эту стерву из дома.

– Зачем? Разве тело не привлечет… падальщиков?

– Нет. Это скорее послание для существ, живущих в анклаве. Что-то типа: «Мы убили сильнейшую суку в этом районе, если хочешь быть следующим, милости просим»…

– Батурин, Ершов! – приказал офицер, не повышая голос.

Быстрый топот подкованных сапог свидетельствовал о том, что солдаты кинулись выполнять приказ.

* * *

Из сна Рудницкого вырвало осторожное прикосновение; как странно, он проснулся мгновенно, хотя дома ему нужно несколько минут, чтобы прийти в себя. Возможно, причина в изменении окружения – в комнате над аптекой он чувствовал себя в безопасности, а в анклаве совсем наоборот.

– Рассветает, – проинформировал его Ершов. – И с Матушкиным все в порядке. Пришел в себя час назад, только слабый, как новорожденный.

– Ничего удивительного, – буркнул Рудницкий. – Он с литр крови потерял.

– Если бы не вы…

– Да ладно вам. – Алхимик отмахнулся от благодарности. – Если бы я был один, то кто-нибудь выпустил бы мне кишки.

– Это не первая ваша вылазка в анклав, правда?

– Естественно, – признался Рудницкий, не давая дальнейших пояснений.

В комнате о битве напоминал только неприятный запах гниющего мяса. Солдаты не только вынесли труп, но и удалили пятна крови. Офицер поздоровался с алхимиком кивком головы, а жандармы отдали честь.

– Благодарю, господин алхимик! – проскандировал, вытянувшись в струнку, Матушкин.

– Садитесь. – Самарин пригласил Рудницкого к столу. – Чем богаты…

В этот раз его угостили не только сухарями, кто-то поделился консервой и банкой сгущенного молока. Похоже, его акции пошли вверх.

– Что будем делать? – спросил через минуту Самарин. – Как думаете, какое расстояние до границы анклава?

– У нас все равно нет выхода, мы должны попытаться добраться до стены. Сейчас, после восхода солнца, достаточно безопасно, большинство живущих тут существ – создания ночи. К сожалению, есть одно «но».

– Ну и?

– Самых сильных созданий можно встретить и днем…

– Сколько времени это займет?

– Черт его знает. – Рудницкий пожал плечами. – Пару минут или бесконечность. Согласно моим расчетам, мы недалеко, где-то на стыке Беланской и Сенаторской. Если все будет хорошо, через час-полтора мы должны быть возле стены. Причем только первые полчаса будут самые опасные: у этой мрази аллергия на серебро, большое количество этого металла они ощущают на расстоянии, и ни один из них не подойдет к границе анклава.

Офицер кивнул. Пятиметровая стена вокруг анклава была укреплена толстыми, как мужская рука, серебряными прутьями. Это серебро и позволяло удерживать анклав в границах, создавая непроницаемый барьер как для созданий, что населяют его, так и для их разрастания. Отсюда и смена курса металла – в настоящее время серебро было в несколько раз ценнее золота и в два раза ценнее платины.

– Если мы так близко от стены, то откуда час марша? Согласно карте, нам нужно пройти не больше километра.

– И да и нет, – ответил алхимик, проглотив завтрак. – В анклаве карты немногого стоят и дают только приблизительную картинку реальности.

– То есть? – нахмурился офицер.

– Вы видели, как выглядят каменицы? Эти все аттики, украшенные бог знает какими уродствами, эти дополнительные этажи…

– Я думал, что это оптический обман.

– О нет! Отнюдь. Вы можете повиснуть на одной из этих горгулий. Они абсолютно реальные. Только это реальность анклава. Отражение реальности до проникновения, видимое глазами какой-то чужой сущности, точно не человеческой. Возьмем, например, квартиры: их обустройство напоминает то, что было до проникновения, но все предметы выполнены анклавом.

– Я не понимаю…

– Подойдите к патефону и опишите мне, что вы видите.

– Ничего особенного, патефон как патефон, у моей тетки был идентичный.

– Точно? Вы видите где-нибудь название фирмы?

– Нет.

– А сейчас вытащите пластинку.

Офицер выполнил просьбу алхимика и замер, а Матушкин перекрестился – из патефона продолжали литься звуки вальса «Амурские волны».

– Как это возможно? – пробормотал ошарашенный Самарин.

– В анклаве нет ни одной вещи, которая осталась бы неизмененной. Ни одной! – подчеркнул алхимик. – Все, что мы видим, – это порождение анклава. И конечно, они похожи на оригиналы, но не идентичные. Поэтому я не считаю себя мародером, – добавил он с едва заметным оттенком злорадства.

– Олаф Арнольдович, – укоризненно вздохнул офицер.

– Ладно, ладно, я только… Вернемся к сути: неизвестно, действительно ли улицы, что ведут к стене, и в самом деле ведут к стене. Это меняется каждый день. Ну что, идем?

– Еще минутку. Что не так с нашим оружием? Вчера ночью я потерял людей, потому что серебряные пули не очень-то вредили созданиям, что на нас напали. А ваши моментально превратили в труп того псевдодемона. Ну и сабли! Теоретически посеребренная сталь должна быть слабее, чем чистое серебро, но, если бы не наши сабли, никто бы из нас не выжил. Что тут происходит?

Рудницкий быстро схватил банку и допил молоко, было заметно, что он не желает ничего объяснять.

– Какое это имеет значение? – буркнул он. – Через час будем на той стороне, и я не разбираюсь в оружии.

– Сначала мы должны пережить этот час, – заметил Самарин. – Что будет, если мы встретим по дороге какого-то более сильного представителя местной фауны? И я не уверен, что проблема состоит именно в нашем оружии. Так что, Олаф Арнольдович…

– Я не хочу влезать в ваши дела!

– В какие «наши», ради бога?!

– Такие, которые касаются гарнизона Варшавы и не имеют ничего общего с алхимией или аптекарством! И какого черта мне нужны еще проблемы? Сами ловите своих ворюг!

На лице Самарина промелькнул секундный гнев, и офицер сжал кулаки.

– Вы намекаете…

– Я ни на что не намекаю! – закричал выведенный из равновесия Рудницкий. – Только любезно сообщаю, что полковник Круглов – чертов вор!

– А Круглов – это…

– Интендант гарнизона, – ответил поляк с удивлением в голосе. – Вы не знали?

Офицер скривился, словно съел лимон. Исключительно кислый лимон.

– Я получил перевод из Петербурга, – объяснил он. – Еще не успел сориентироваться в ситуации. Откуда вы знаете, что Круглов вор?

– Только что из Петербурга и сразу вас отправили в патруль? Это же идиотизм!

– Я не буду это комментировать, – с каменным лицом ответил Самарин. – Вернемся к Круглову… У вас есть доказательства?

– Кроме того, что я регулярно даю ему взятки, чтобы получить разрешение на вход в анклав? Тогда, пожалуйста, вытащите пулю, а лучше несколько.

Офицер молча потянулся к патронташу, что висел у него на груди, и кинул на стол горсть пуль.

– А это одна из моих. Вы видите разницу?

– Ваши светлей.

– Конечно, серебро смешивают с медью, и чем светлее цвет, тем больше содержание металла в сплаве. У меня нет при себе пробирного камня или химикатов, но, судя по цвету, содержание серебра в ваших боеприпасах не больше тридцати двух золотников.

Лоб Самарина покрылся горизонтальными морщинами, кто-то из солдат выругался.

– Когда-то по рассеянности я купил невесте сережки семьдесят четвертой пробы и получил по морде, – сказал Батурин.

– Вы это заслужили, – ответил алхимик. – Это самая низкая разрешенная законом проба.

Жандармы засмеялись, напряжение спало. Ненадолго.

– Как бы это выглядело в промилле? – спросил лейтенант. – Для ясности…

Рудницкий удивленно посмотрел на него: на территории всей Империи содержание благородных металлов измерялось в золотниках. И очень сомнительно, чтобы офицер такого низкого уровня делал покупки в Париже.

– Наивысшая проба – это девяносто шесть золотников, практически чистый химический металл. Тридцать два золотника – это триста тридцать три промилле. К сожалению, на фауну анклава действует только выше сорока восьми золотников.

– То есть серебро должно быть пробы выше пятисот? – уточнил Ершов.

Алхимик кивнул.

– Пришибу эту сволочь, – сказал низким, удивительно спокойным голосом Батурин. – Столько ребят погибло. Я…

Он замолчал, остановленный жестом, означающим: «Не сейчас». Видимо, Самарин не собирался стирать армейское белье в присутствии не только гражданского, а еще и поляка.

– Я думаю, сабли вы забрали с собой из Петербурга, а боеприпасы вам выдали на месте, – нарушил Рудницкий неловкое молчание.

– Разумеется, – мрачно бросил офицер. – Благодарю за разъяснение. И заверяю, что у вас не будет никаких проблем. Как только поселюсь в гарнизоне, улажу дело раз и навсегда. А сейчас в путь!

* * *

Они остановились у входа на площадь Железных Врат. Россияне без приказа потянулись за оружием, Рудницкий вытащил большую бутылку из матового стекла. Он попытался сглотнуть слюну. Не получилось. Глубоко вздохнул, стараясь справиться с дрожанием рук.

– Это самая короткая дорога к стене, – сказал, закусив губу, Самарин. – Уже видно сторожевые башни. Если отступим… – Он не закончил.

Уже пару часов они кружили по улицам анклава, все время натыкаясь на ненанесенные на карту закоулки и ведущие в никуда аллеи.

– Олаф Арнольдович, удастся как-то его обойти?

– Сомневаюсь, – ответил поляк.

Чудище даже издалека казалось огромным. Мускулистое, безволосое тело было полностью лишено гениталий, его голову венчали бычьи рога. В руках он держал короткий черный меч.

– Эта скотина высотой с три аршина, – хрипло прошептал Батурин.

– И оружие, – добавил Матушкин. – Это демон? Псевдодемон? – исправился он под суровым взглядом офицера.

Алхимик смиренно кивнул.

– Ну же, Олаф Арнольдович? – настаивал Самарин.

– Мы должны рискнуть.

– Отлично. Батурин…

– Нет! Я первый. Вы подключитесь, когда я дам знак.

Не дожидаясь ответа, Рудницкий вышел на площадь. Вытащил пробку, что-то тихо прошептал и швырнул бутылку. Звук битого стекла привлек внимание монстра, и он побежал, гремя по мостовой раздвоенными копытами. Против него вышла размытая, нечеткая фигура, напоминающая сгусток тьмы. Лезвие промелькнуло, словно черная молния, но, по-видимому, промазало, однако по площади разнесся рык, полный боли и разочарования, и на животе бесполого существа появилась рана, из которой хлынули кровь и внутренности.

– Сейчас! – закричал Рудницкий.

Солдаты кинулись вперед, стреляя на бегу из револьверов. Серебряные пули рвали тело чудища – алхимик разделил между солдатами свои боеприпасы – однако оно продолжало бороться, сплетая вокруг себя стальную паутину, продолжая сеять смерть.

Сабля Ершова встретилась с черным лезвием, и в ту самую секунду жандарм упал с отрубленной рукой. Шашка Батурина вонзилась в бедро монстра, но ее владелец заплатил за это высокую цену: кулак демона лишил его сознания, а звук, напоминающий треск ломающихся веток, говорил о том, что удар переломал жандарму ребра.

Самарин ударил из широкого замаха, стараясь отрубить монстру голову, однако, несмотря на фонтан светлой жидкости, что брызнул из раны, сабля не перерубила позвоночник до конца, словно шея монстра проросла задеревеневшими побегами.

– Матушкин! – отчаянно закричал офицер.

Матушкин отвлек рогатого фальшивой атакой, после чего ловко уклонился от острия черного меча. Воспользовавшись случаем, Самарин перерубил сухожилия на ногах демона, на волосок уклонившись от смертельного лезвия.

– Стреляй! – закричал офицер Рудницкому.

Алхимик послушно вытащил оружие и выстрелил, чуть не попав в Матушкина.

– Ближе! – заорал лейтенант.

Тем временем демон атаковал солдата: огромный рост и длинные руки помогли ему дотянуться даже на коленях. Удивленный Матушкин пытался блокировать удар, но черный клинок разрубил стальную саблю, словно она была из бумаги, и жандарм упал на спину. Он попытался сделать переворот через спину, но не успел: короткое острие рассекло его лицо и застряло в ключице.

Самарин рубил бестию по спине, однако нечеловеческая живучесть монстра не имела никаких границ. Удар когтистой лапы откинул офицера на мостовую. Под кожей демона вздулись синие вены и его раны начали медленно затягиваться, хотя продолжали кровоточить. Стиснув зубы, Рудницкий выстрелил монстру в голову. Мягкая серебряная пуля разорвала морду чудища. Алхимик сунул дуло в глазницу, напоминающую сейчас кровавый кратер, и несколько раз выстрелил. На минуту все замерло, словно насекомое в янтаре, и наконец демон с грохотом рухнул на землю.

Не обращая внимания на погибших россиян, Рудницкий перерезал артерию на шее чудища и подставил флягу.

– Что вы, к дьяволу, делаете? – процедил со злостью Самарин. Офицер уже поднимался с земли, порванный в клочья рукав мундира и гримаса боли на лице говорили, что он не вышел из боя невредимым. Покрытые кровью руки офицера приобретали сине-серый цвет.

– У меня есть раны на лице? – ответил вопросом алхимик.

– Легкие царапины и синяки.

– Это не синяки, это что-то типа гангрены. Молниеносно развивающейся гангрены. Так, как и на ваших руках.

– Сколько у нас времени? – спокойно спросил Самарин.

– Секунды, – так же равнодушно ответил алхимик. – У этой скотины под когтями какие-то токсины. Или что-то подобное. Псевдодемон и псевдотоксины, – невесело фыркнул он.

– Что де…

Самарин замолчал, словно пораженный громом: поляк сделал большой глоток из фляги и теперь протягивал ему.

– Ну, чего вы ждете? – гаркнул Рудницкий. – Это наш единственный шанс. И их. – Он кивнул в сторону солдат.

– Я…

– Пей, к чертовой матери!

Русский послушно сделал глоток, потом второй. Алхимик бесцеремонно отобрал у него флягу.

– Без преувеличения, это самое паршивое питье на свете.

– Не понял…

– И не надо. Помоги мне их поднять, не хочу, чтобы подавились.

Через минуту Матушкин открыл глаза. Батурин и дальше лежал беспомощный, но казалось, что дышит уже легче.

– Ну а этому уже ничто не поможет. – Рудницкий посмотрел на Ершова.

Жандарм был мертв. Его лицо приобрело синь неба.

– И на мече что-то было, – хмуро констатировал поляк.

– Это нас… вылечит? Эта кровь? – спросил Самарин.

– Без понятия. Теоретически… – Алхимик пожал плечами.

Офицер посмотрел на руку: кожа стала почти нормального цвета. Заражение отступило. Он сжал руку в кулак.

– Это работает! Ничего не болит.

– Понятно. Посмотрим, какие будут побочные эффекты. Кто знает, не пожалеем ли мы о том, что выжили…

– Идем?

– Секундочку, нам нужно тут еще кое-что сделать.

– Ну, конечно, – бросил Самарин. – Надеюсь, что сердце у этой скотины там же, где у всех, – добавил он, вытаскивая саблю.