Часть первая

Уд гангренный

Октябрь 1717 года

Глава 1

«Как мерзко, везде обман – денатурат разлили, народ травят, мерзавцы. И буржуи, забугорные твари, отраву продают нам, чтобы быстрее передохли русские люди!»

Мысли пронеслись в голове, но одновременно с ними накатила тошнота. Клубок чего-то очень горячего рванулся из желудка. Алексей, еще толком не придя в себя, успел повернуться на бок и, почувствовав рукой пустоту с края кровати, наклонился. Его мучительно вырвало, от сильного спазма содрогнулся всем телом.

«Повезло – желудок был почти пустой, оттого не помер, а блевал желчью, пусть долго и мучительно. Фу, как мне хреново – голова сильно болит, живот. Надо же, не помню, как до кровати добрался и лег».

Снова затошнило, но Алексей немалым трудом унял порыв. Мозг уже сбросил оцепенение – мысли потекли быстро, без всякого напряжения, даже в висках молоточки перестали колотить.

«Лежать нельзя, надо попытаться встать. Есть активированный уголь, нужно принять, но вначале напиться и промыть желудок – вывести токсины. Да убрать на полу, подставить тазик – самому же этой гадостью дышать. И бутылки в раковину слить – еще кто-нибудь на эту отраву позарится, так до смерти ведь дело дойдет!»

Алексей рывком сел на кровати и открыл глаза – где-то минуту ничего не мог разглядеть, все плыло в каком-то тумане. Пришлось тряхнуть головой – помогло, будто навели резкость.

– Охренеть…

«Где это я?!»

Это была не его комната, в которой он прожил пять долгих, мучительных лет. Натуральные бревенчатые стены, щели заткнуты чем-то похожим на мох, потолок из досок, порядочно грязных и почерневших. На самодельном столе – массивный подсвечник, в нем горит толстая свеча, судя по всему даже не парафиновая, а сальная. Копоть буквально летала в воздухе – он отметил маленькие черные лохмотья в ярком пламени.

«Не понял! Это явно не больница!

Это куда меня привезли?!

Похоже на зимовье в тайге – окно из кусочков стекла собрано. Оп-па-па – попал, тут меня и порешат, как я все бумаги подпишу».

Внутри заледенело – о таких случаях ходили слухи. Бандиты выискивали одиноких пенсионеров, тех, кто не имел родственников и на свою голову приватизировал жилье. Пытками заставляли переписать, даже оформляли дарственные, а потом убивали жертву.

«Со мной такой номер у них не прокатит – я не оформил документы, все отойдет государству.

Или они в сговоре с чиновниками?!

Тогда плохо мое дело – присвоят комнату. И сестра ничего не сделает: жилплощадь государственная, подвал в центре Иркутска в двадцать квадратов – лакомая добыча. Убьют, как подпись свою поставлю!»

Алексей почувствовал, как у него вспотело тело, стало немилосердно жарко. Отбиться и удрать не сможет, куда там инвалиду, что полторы руки имеет и еле ходит, хромая.

«Мне нужен нож – при удаче хоть одному гаденышу брюхо вспорю и потроха наружу выпущу. Не зазря пропаду хоть!»

Комната поплыла перед глазами, когда Алексей встал на ноги. Он был бос, ступни сразу ощутили холод дощатого пола. По лицу неприятно поползли капли пота, машинально вскинул левую руку – иной раз ему снилось, что кисть цела, и сейчас возникло такое же ощущение. Однако прикосновение не обрубка, а вполне живых пальцев к лицу ошеломило, и он бессильно рухнул на топчан, оторопело разглядывая уже обе ладони.

– Офигеть! Это сон!

У него имелось две руки с узкими ладошками, длинные тонкие пальцы – и все без малейших следов ожогов.

– Этого не может быть!

Алексей языком облизал пересохшие губы и тут же вскочил – он почувствовал гладкую кожу, а не рубцы, и зубы во рту были нормальные, какие природой положены, а не стальные мосты протеза.

– Я вижу сон, иначе бы меня давно инфаркт тряхнул…

Сомнамбулой Алексей поднялся с топчана и провел пальцем по пламени свечи. Зашипел котом, которому на хвост наступили, сунул палец в рот – боль была настолько явственной, что любой человек сразу бы проснулся. А потому сразу же уселся на топчан и посмотрел на красное пятнышко ожога, что хорошо было видно на белой коже.

– Это кто меня так приодел?

И только сейчас Алексей обратил внимание, что его привычный тренировочный костюм с отвисшими коленками на штанах превратился в кальсоны с рубашкой, но не из хлопка, а из льняной ткани, жесткой, скорее серого, а не белого цвета.

Да и постель была застлана точно такой же простыней, причем вместо матраса была шкура, скорей всего медвежья. Роль одеяла играло покрывало из очень плотной ткани, теплой и мягкой – шерсть пальцы ощутили сразу. А вот подушка вполне себе обычная, только размером вдвое больше – птицы извели на нее немало.

– Нет, я не понял – что это за шутки?

Недоумение переросло в ошеломление… Зловредные бандиты исчезли – криминальному элементу не под силу творить чудеса. Убить – да, это они могут, а вот заново вырастить ладонь – тут даже медицина бессильна. Да и не сон это – боль ведь вполне реальная.

– Может быть, я в сказку попал?! Маг или чародей решил меня излечить и сотворил сразу две руки, чтобы контраста между ними не было?

Версия оказалась почти убедительной – любой взрослый человек читал в детстве сказки и помнит, как в сопливой юности мечтал полетать на Сером Волке или чтоб Конек-Горбунок предложил послужить ему честно, как хозяину. Особенно хорошо волшебную щуку выловить и как дурак Емеля сказать: «По щучьему велению, по моему хотению». Или как в кинофильме, где мальчишка коробок с волшебными спичками нашел: сломал одну – и желание моментально исполнилось.

– Скорее всего, это добрая сказка.

Алексей усмехнулся и покачал головой, ему никак не верилось, что такое возможно. Он тронул ладонью грудь – там что-то касалось кожи. Потянул ворот и достал крестик, причем очень массивный и тяжелый.

И эта находка его сильно удивила – он не был верующим, потому православный крестик никогда не носил. А тут прямо ювелирное изделие из желтого металла с блестящими камушками. Судя по тяжести, скорее всего из золота, а ограненные стеклышки явно не от пивной бутылки.

– Бриллианты?! Но почему красные? Рубины вроде бы алого цвета, если мне память не изменяет. Дорогая вещица!

Алексей хмыкнул – он держал на ладони перед лицом драгоценный крестик, что висел на обычном гайтане – веревочке. А должна быть цепь золотая, толщиной в палец, чтобы соответствовать моменту.

– Новые русские удавились бы от такого великолепия – с меня бы его живо содрали. Или купили – миллиона за три, хотя стоит дороже. Таких денег мне бы надолго хватило!

Алексей немного помечтал, потом мотнул головой, отгоняя мысли. И встал с топчана, подошел к окну, за которым царствовала ночь. Ему захотелось посмотреть на свое отражение, благо видел, как на темном стекле играет пламя одинокой свечи.

– Это не я! Странно, почему я даже не удивился?!

На стекле отразилось лицо, пусть смутно, но этого хватило. На него смотрел совершенно иной человек – лицо узкое, без малейших следов ожогов, а потому приятное. А если учесть черные волосы до плеч, а не те седые, что у него были, то новый образ ему понравился.

– Спасибо тебе, неизвестный колдун, ты настоящий маг, волшебник и чародей. А судя по драгоценному крестику и моим холеным рукам, я царевич или королевич…

Алексей обвел взглядом бревенчатую комнату, стол и приставленную к нему такую же лавку, поправился:

– Нет, королевичи живут в замках, а не избах. Я царевич!

Обозначенная роль ему понравилась – царевичи в сказках герои, а не дураки, им полцарства положены и Василиса Прекрасная в жены. И это здорово – он теперь сможет целоваться…

Глава 2

«Стану как в сказке жить, мед-пиво пить, во дворце, слуги во всем угождать будут, в ноги кланяться! Стой! Ты о чем, мерзавец, теперь мечтаешь – над людьми измываться?! Забыл уже, как сам жил?!»

Алексей одернул себя мысленно – действительно, нехорошо как-то получается. Он ведь искренне разделял коммунистические идеи, а тут размечтался, как новый русский: как бы народ заставить себе служить и тиранить его, обдирать как липку.

– Стыдись, – буркнул он себе под нос и встал с топчана.

Огляделся – и удивился несказанно.

– Это не изба.

Подозрения усилились – в углу у топчана выступала кирпичная стенка, обмазанная и в побелке. Прикоснувшись рукой, убедился, что теплый камень. Хмыкнул – печь, и топится она по-белому, на то похоже. Дым ведь, зараза такая, во все щели пролезет, как их ни заделывай, и потолок был бы не в пятнах копоти, а в саже.

– Странно, моей одежды нет, на полу домотканый коврик, такой у бабушки был в комнате, свеча, стол и лавка, топчан… И все?! А где моя одежда? И чем лужицу поганую подтереть?!

Алексей огляделся – ничего похожего на половую тряпку не имелось. Зато узрел под топчаном большой горшок с крышкой, похожий на ночной. Не поленился и достал – так и есть, параша. Пованивало от емкости – видимо, не мыли после употребления толком.

– И это все?!

Алексей прикусил губу – диспозиция ему перестала нравиться. Либо это опочивальня, но тогда зачем в ней стол с лавкой? Или просто комната, но тогда возникает закономерный вопрос: куда делись одежда и обувь? Ведь перед сном ее складывают на стул, то есть лавку, а те же тапки стоят рядом с кроватью. А тут ничего нет от слова совсем, даже на стене нет, а ведь гвоздь вбить в бревно проще простого.

Подошел к двери, сбитой из толстых плах, толкнул – не открылась, стояла как каменная стенка.

– А может, я под замком? Взяли и посадили под арест?! Но тогда почему окно решеткой не забрано и креста дорогого меня не лишили?! Может быть, просто дверь в пазы плотно входит и нужно сильнее толкнуть?

Придя к такому выводу, Алексей тут же приложил достаточные усилия, навалившись плечом. Дверь стала отползать по миллиметру, и он, вдохновившись результатом, удвоил натиск.

– Ой, мать…

За дверью что-то бухнуло, послышались слова, напоминавшие ругань. Еле слышно произносились слова и весьма недовольным тоном, напоминавшим бухтение, но, несомненно, на русском языке, ругань на котором всегда одна и та же. Объяснял ему один знающий человек, что русский мат аналогов не имеет. А дело в том, что все европейские языки в плане ругани построены на оскорблениях, проклятиях и богохульствах, и лишь русские всегда поминают процесс сотворения человека и все связанные с ним проблемы, включая разнообразные связи, в том числе и родственные.

– Сей час, царевич, прикорнул я малость!

«Надо же, не ошибся – я на самом деле царевич. Это я удачно перевоплотился – было бы хуже в тюрьме очутиться».

Алексей отступил на несколько шагов и уселся на топчан. Дверь открылась, и в комнату вошел мужчина лет тридцати, волоса длинные, рыжеватые или шатен – все же в комнате стоял сумрак. Одет в старинное иностранное платье – кафтан темно-серого сукна, под ним камзол, белый галстук, коротенькие штанишки красного цвета, серые чулки или гетры. На ногах солидные полуботинки с большими пряжками – все как в фильмах про Петровскую эпоху, а посмотрел их Алексей немало. «Юность Петра» и «Россия молодая», да и другие тоже.

– Вот, испей кваса, царевич. Здесь, в Режице, его помнят, как делать, не забыли. А то чухна да немчины здешние только глаза умеют пучить, дрянь всякую пьют, а квас не ставят. Вот, испей, Алексей Петрович!

«Надо же, он мое имя с отчеством знает. Значит, не Иван-царевич я, это только в сказках имя одно, как Бова-королевич. Точно, колдун постарался. А это слуга его, вон как мне угождает!»

Жидкость оказалась холодненькой, с пузырьками, щипала язык, вкус с небольшой горчинкой.

– Из репы квас ставят, этим летом хлебушко у них не уродился. Тут пашен добрых нет, а на болотах что вырастишь?! Ничего, как приедем, батюшка царь тебя приветит, а я в баньке тебя отпарю, с веничком, а квас у нас не чета этому, хлебный дух от него – страсть!

«Странно, а ведь голос у него дрогнул в конце, когда про царя заикнулся, вильнул как-то нехорошо, сбойнул. А так всегда делают, когда лгут. И глаза отвел в сторону».

– А к батюшке мы в Москву едем или в Киев?

Брякнув про последний город и увидев заметно округлившиеся глаза слуги, выругал себя, вспомнив уроки истории в шестом классе. Хотя учительница постоянно мямлила, но многое рассказывала верно, да и фильмы исторические смотрел, и книги читал – по программе требовали. Два экзамена сдал на четверки – по истории и литературе.

«Дурак, в Киеве ведь только князья были, а в Москве вроде цари. Глупость сморозил. Надо в сторону разговор увести».

И сразу спросил, видя, как слуга начал открывать рот, опередил:

– А ты чародею служишь, волшебнику, что меня сюда перенес и тело новое дал?! Как тебя зовут?

Слуга от таких слов прямо присел, будто ноги разом ослабли. Глаза уже не то что округлились – из орбит вылезли, а челюсть отвисла, как у собаки. Деревянный ковш выпал из его рук – хорошо, что пустой был, – только звук от падения по комнатенке прокатился.

– Это ж что такое, царевич-батюшка, Алексей Петрович?! Какой чародей, какое тело?! Волшба злокозненная! То-то ты во сне бредил, приказывал красными знаменами махать! Горбатого поминал словами нехорошими, врагом Отечества называл, иудой!

Слуга запричитал горестно, лицо за считаные секунды буквально залила смертельная белизна – как побелка на печи.

– Ой, дурень я, ты ведь вчера упал, когда штоф хлебной водочки изволил выкушать, и головой о печку ударился. Ой, горе какое! Ведь у тебя там шишка вскочила!

Слуга сунул свою ладонь в его волосы на затылке, что-то там нажал пальцами. Алексей, изрыгая вычурную ругань, оттолкнул мужика. Дотронулся сам до больного места – действительно, пальцы нащупали шишку с небольшое яйцо, пусть не куриное, а перепелиное точно.

– Ой, лишенько, казнят меня, ей-богу, казнят, не углядел. Прости, царевич, не знаю я про чародея, не ведаю про волшбу злонамеренную. Я сейчас Петру Андреевичу все скажу про колдуна богомерзкого, а князь-кесарь его живенько отыщет. Ох, разгневается государь Петр Алексеевич, никому голов не сносить. Прости, царевич!

Мужик рухнул на колени, подполз, принялся целовать Алексею босые ступни, коснувшись ладонью лужицы. Машинально посмотрел на пальцы – в свете свечи они отдавали багровым цветом.

– Опоили тебя, царевич, бесовским зельем! Сейчас я, за лекарем!

Мужик чуть ли не закричал заполошно, выскочил за дверь в мгновение ока. Послышался громкий крик, где-то бухнула дверь, по деревянному полу затоптали сапоги. В доме началась суматоха.

Алексей наклонился над лужицей – то действительно была желчь, но с кровью, ошибки быть не могло. Запах шел омерзительный – сразу снова затошнило. Перед глазами все поплыло, и он стал терять сознание. И, не удержавшись на топчане, рухнул на пол…

Глава 3

– Ты все записал, что царевич в бреду говорил?!

Голос принадлежал пожилому человеку, властному, привыкшему приказывать, пожившему изрядно на веку. Видел очень многое на свете, ничему не удивится, такой человек не только для врага опасный – своего, случись нужда какая, без жалости раздавит.

– Все сделал, кормилец, третью ночь без сна, – слугу Алексей узнал сразу по дрожащему голосу. – Как усну, а царевич метаться начнет, то Гришка его слова пишет и меня будит тотчас.

– Смотри, пес, что упустите – кожу сдерут. Государь Петр Алексеевич на царевича гневен сильно – он измену учинил, сам знаешь! Бегун окаянный! Ишь, удумал – у цезаря войско просить и на отца ратью идти!

– Сам слышал, благодетель, те его речи воровские, все написал в точности, как ты велел. Ефросиньи слова тож, якобы и у Карла свейского помощи просил, и посланца к нему отправил – офицера Дарю, на французской службе обретающегося. Изменник он, кормилец!

– Судить царевича токмо сам Петр Алексеевич будет, а мы, холопы его верные, обязаны все в точности сообщить, в Петербурх нарочного с листами отправим. Ты ведь не зря слугой при нем два года обретался, доверие получил, как и девка… Кхе-кхе…

Слова оборвались покашливанием, словно говоривший вовремя сообразил, что сказал нечто лишнее, о чем даже доверенным слугам знать непозволительно.

«Все, мне конец!

Как вовремя я очнулся – узнал, наконец, в какой сказке я обретаюсь. Со страшным концом сказочка будет – под пытками умру, а то и удавят подушками в одночасье. Такой вот старикашка придет с обломами, и выполнят волю царскую, задушат.

Пропал я!»

Алексей очнулся совершенно случайно; лежа на топчане с закрытыми глазами, он подслушал разговор двоих – его собственных тюремщиков и конвоиров. И понял все, осознал, кто он и какова его участь – все же не зря учебник по истории в седьмом классе читал и картину видел, где Петр Великий допрашивает своего блудного сына.

«Вляпался по полной норме, на расстрел с повешением через четвертование. Я оказался в теле царевича Алексея Петровича, сына императора Петра Первого, причем при самом плохом варианте – уже в роли изменника, что желал смерти своему отцу и просил помощи войском и деньгами у австрийского цезаря.

Однозначное предательство без всякого снисхождения!

Девка Ефросинья, на которой этот дурак, то есть сейчас сам я, жениться хотел, на очной ставке то подтвердила, полностью слила царевича, стерва, а он ведь ее искренне любил. Как же, видел старый фильм, там этот момент хорошо обыгран!

Ой, как хреново!

Неужто со шведами тоже шашни закрутил?!

Похоже на то, потому отец его собственноручно пытал, суду предал и приказал казнить. Собственный слуга и любовница сдали – судя по всему, их к нему приставил кто-то из вельмож, а не сам царь.

Кто?!

Откуда мне знать? Чужой памяти в мозгу нет, начнут пытать, а я и ответить не смогу царю. А потому не поверят, начнут терзать еще сильнее. Скажу правду – бес вселился, – а такое костром попахивает.

Что делать?! Что?!»

Отчаяние заполнило теплотой прежде холодное тело, придало сил, и Алексей непроизвольно дернулся, застонал.

– Царевич!

– Алексей Петрович! К жизни возвернулся!

В голосах присутствующих прозвучала такая искренняя радость, что можно было бы умилиться, если бы он не слышал их разговора раньше. Их счастье, впрочем, объяснимо: не выполнить царское поручение и привезти в Петербург хладный труп вместо живого царевича – одно «спортлото» сплошное, где отсутствие выигрыша означает неминуемую казнь для каждого игрока, причем мучительную.

– Помогло соборование со Святыми Тайнами с причастием! Отмолили царевича!

– Заткнись! Гришка, лекаря сюда живо! Алексей Петрович, царевич, открой очи, моргни – ты хоть мои слова слышишь?!

«Ах ты лиса хитрая, проверку решил устроить?! Ты меня за дурака не держи, я ведь книг много прочитал. Так что буду лежать бездыханно – не слышал я ваши беседы ни одним ухом».

– Батюшка, ты хоть пошевелись! – Крепкие пальцы схватили ладонь, и, к удивлению Алексея, руку стали целовать, причем истово. – Очнись, ваше высочество! Заклинаю, приди в себя!

Перед глазами Алексея всплыло злорадно ухмыляющееся лицо генсека, на блестящей лысине отсвечивало большое родимое пятно. От кошмарного видения Алексей почувствовал, как сердце в груди стало останавливаться и удары стали редкими, замедляясь.

– Лекарь! Удавлю! Ты где?! Отходит царевич!

От этих слов Алексею стало страшно, он сам почувствовал, что умирает, но самый ненавистный человек продолжал его мучить, склонившись – «клякса» расползалась по черепу.

Не в силах пошевелиться, чувствуя, как замирает сердце, он стал звать на помощь, еле шевеля губами, почти беззвучно. Но склонивший ухо к его рту мужчина обладал каким-то невероятным слухом и успел не только разобрать бессвязный шепот, но и сделать определенные выводы:

– Горбатый колдун тебя мучит?! С пятном диавольским на голове?! Так ведь, царевич?! Он рядом?! Прогнать надо?!

Видя перед собой ухмыляющуюся морду, искаженную расползшимся по лицу пятном, Алексей попытался сказать, но не смог. Но его затравленный хриплый призыв был услышан.

– Ты пришел, Александр Иванович?! Это колдун, порчу он навел! Капитан, его изловить надобно, рядом чародей проклятый!

– От нас не уйдет! Поручик! Ловить всех горбатых и под караул брать строгий! По всей округе на полсотни верст! Потом разберемся, кто таковы! Сейчас всех хватать надобно! Драгунам в седла!

– Постой, капитан! У колдуна метка диавольская на черепе есть, по ней искать надобно, могут под париками скрывать! Это он царевича зельем своим опоил!

– Найдем, теперь знаем, кто лиходей! По коням!

Голос военного хриплый и грубый – капитан был лет сорока, что удивило Алексея, ведь в таком возрасте столь невысокое звание говорило о никчемности офицера: либо горький пьяница, либо «залетчик» – встречал раньше таких «вечных» капитанов.

– А вот и ты явился, дохтур! Царевича колдун душит, порчу на него навел! Видимо, кто-то сильно не хочет, чтобы он до отца доехал. Да, а ну, парик снимай! Горбатый не горбатый, а метка есть!

– Затцем мой парик? Тфой плох?

– Снимай! Помнишь, что по артикулу воинскому с колдунами, ведьмами да ворожеями всякими делать приказано?! Или напомнить?!

– Профосы толжны казнить с отсечением компфа! А там сжечь на костре то пепла! Вот мой парик.

– А вот мой – у нас пятен нет! А потому всех проверить, кто с накладными волосами! Соль царевичу давай!

«Придурки! Какие колдуны с ведьмами?!

С дуба рухнули?! Чушь собачья – в поповские бредни верят!

Не думал, что Петр Первый до таких глупостей опустится, во всякую чертовщину поверит. Да еще в устав воинский вписывать! Кому рассказать в наше время – помрут со смеху!»

Все происходящее казалось Алексею дурным театром, в который почему-то все верили и играли положенные роли, согласно замыслу обезумевшего режиссера.

И тут под нос что-то сунули – то был не нашатырный спирт, но мерзость первостатейная, описать которую было невозможно. Алексею показалось, что его заставляют нюхать выпаренную мочу. Запах был стойкий, острый и застарелый – именно такой царит в привокзальных уличных сортирах, особенно в провинциальной глубинке.

– Апчхи! Апчхи!!!

В первую секунду показалось, что фугасом взорвался мозг, – настолько сильно он чихнул два раза подряд. Глаза неожиданно раскрылись – в них хлынул яркий дневной свет. Моргнув несколько раз, Алексей увидел склонившегося перед ним старика небольшого роста, с коротко остриженными седыми волосами. Красный мундир был расшит золотыми позументами, на боку шпага, в одной руке зажат пышный парик с длинными локонами. А вот взгляд не понравился – умный, цепкий, подозрительный.

И он брякнул совершенно искренне первое, что пришло в голову:

– А вы кто, дедушка?

Глава 4

Лицо старика приняло неописуемое выражение – жуткая смесь удивления, озадаченности, животного страха и в то же время непонятной радости. Он даже отшатнулся от топчана, впившись взглядом в Алексея.

– Как кто, царевич?! Дык я Петр Андреевич Толстой, ты меня уйму лет знаешь!

– Воспитатель мой, что ли? Да я тебя первый раз вижу, товарищ, что ты мне гонишь?! Старый ты уже, чтобы пургу гнать!

«Блин горелый, я что-то не то сказал или у него припадок начался – перекорежило личико. Последняя стадия удивления – это полное охренение! А ведь терять мне нечего – о местных реалиях я ни сном, ни духом, ни нюхом. Интересно, и кто ты таков, Петр Андреевич? Не тот ли самый, что царевича и его девку отыскал в Австрии и Италии, как помнится, и уговорил к отцу вернуться, обещая прощение.

Старая сволочь – хитрая и расчетливая!

А я тебя правдой тогда брать буду – в нее ты никогда не поверишь. Такие люди, как ты, по жизни всегда лгут и поверить в то, что другим это занятие без надобности, никогда не смогут».

– Царевич, милостивец ты мой, я ведь дела многие, что государем Петром Алексеевичем поручены были, с тобой вершил.

Показалось или нет, но у старика на лице капли пота выступили, и глаза как-то странно забегали по сторонам.

– А куда мы едем?!

– В Петербург, ваше величество, как и велено было. Царь-батюшка тебе на Ефросинье жениться позволяет, что от тебя в тягости пребывает. А если захочешь в монастырь уйти от мирской жизни, то препон в том никаких нет – твой младший единокровный брат Петр Петрович скипетр и державу отцовскую примет!

Алексей непроизвольно дернулся всем телом, громко застонал, попытался подняться с топчана. Сил не хватало, а в голове неожиданно щелкнуло – он вспомнил роман одного писателя, типа рассказов о Петре Великом, что прочитал в последний год перестройки, тогда многое печатать начали, что раньше рукописями в издательствах держали.

«Я все вспомнил, и Пикуль вроде тоже намекал. Жаль, на морды я тут никого не знаю, а то можно стравить тут их всех. Они как пауки в банке, вроде ЦК нашего в последний год после партконференции.

Или стоит рискнуть?!

А что я теряю?!

Этот старикашка меня на смерть фактически везет. Судя по повадкам и глазам, сволочь он первостатейная!

А, была не была, надо до конца бороться! Выжил обугленный там – и здесь попытаться надо. Тело молодое и здоровое, не то что было, – зачем его под пытки подставлять?

Сейчас ты у меня зубами защелкаешь и блох начнешь пастью ловить!»

– Помоги мне подняться, Петр Андреевич, – попросил Алексей старика, отнюдь не играя, силенок действительно было маловато, да и голова кружилась немного, перед глазами плыло.

– Сейчас, царевич.

У старика неожиданно оказались очень крепкие руки, он обхватил и легко приподнял Алексея. А тот воспользовался тем, что ухо Толстого оказалось перед его губами, и зашептал:

– Мачеха ведь от Монса царевича Петра прижила, кхе-кхе. А ты, борода многогрешная, знаешь о том и государю не говоришь. Может, тебе напомнить, как ты Федьке Шакловитому обещал батюшку извести, стрельцов призывал бунтовать, а взамен боярскую шапку получить?! А я многое сейчас вспомнил и отцу о том поведаю. Выслужиться хочешь перед ним, да не с той фигуры ход делаешь! Ты не меня на смерть везешь, ты свою голову на плахе со мной положишь – я о том позабочусь! Многое про тебя расскажу, а что не знаю или не вспомню, то от души добавлю и выдумаю!

Вовремя в память пришел роман «Петр Первый», и, судя по тому, что внезапно побледневший Петр Андреевич разжал руки за его спиной, многое в нем было верно написано. Так что, упав на подушку, Алексей чуть не рассмеялся, глядя на ошарашенное лицо Толстого.

«Ты ведь стольником тогда служил и стрельцов по наущению боярина Милославского на бунт поднял. И предал Софью в момент нужный, потому что вовремя предать – предвидеть!

Вот только служба на нее в глазах Петра как клеймо, вот ты из кожи и лез