Оглавление

ГРАНИ ВЫБОРА

.Николай Борисов-Линда

САТРАП

Посвящается русским добровольцам

отрядов «РДО», «Царские Волки», «Белые Волки».

Здоровья и Божьей благодати живущим!

Честь, Слава и Вечная память погибшим!

ТАМИЛИН Алексей Валерьевич (09.07.1961 г., Житомир — погиб 14.12.1994 г. у с. Пресеница на горе Белашница при отражении неприятельского нападения. Похоронен на военном кладбище в с. Дольни Миличи — Сербское Сараево)

БОЧКАРЁВ Александр Юрьевич (06.04.1971 г., Белгород — погиб 10.02.1994 г. в районе Еврейского Гробля в Сараево. Похоронен на военном кладбище в с. Дольни Миличи — Сербское Сараево)

ГАНИЕВСКИЙ Василий Викторович (16.01.1960 г., Саратов — погиб 12.01.1993 г. под Вишеградом при штурме неприятельских позиций под Твыртковичи. Похоронен на кладбище г. Вишеград)

БОГОСЛОВСКИЙ Константин Михайлович (04.02.1973 г., Москва — погиб 12.04.1993 г. в бою на Заглавке и Столце при отражении неприятельского штурма. Похоронен на кладбище г. Вишеград)

МИРОНЧУК Сергей Александрович (1970 г., Одесса — раненым попал в плен на горном массиве Трескавица, зверски замучен 19.06.1995 г. Тело его обменяли. Похоронен на военном кладбище в с. Дольни Миличи — Сербское Сараево)

САФОНОВ Владимир Васильевич (30.05.1957 г., Санкт-Петербург — погиб 12.04.1993 г., в бою на Заглавке и Столце при отражении неприятельского штурма. Похоронен на кладбище г. Вишеград)

АЛЕКСАНДРОВ Александр (1961 г., Санкт-Петербург — погиб 21.05.1993 г. в районе Бория, подорвался на мине во время разведрейда. Похоронен на кладбище с. Хореш)

ЧЕКАЛИН Дмитрий Евгеньевич (03.01.1971 г. — погиб 10.03.1993 г. в бою на горном массиве Маевица. Подорвал себя гранатой в неприятельском окружении. Похоронен на кладбище г. Прибой)

ПЕТРАША Юрий Сергеевич (1967 г., Белоруссия — погиб 11.10.1995 г. в бою на высоте Хум на горном массиве Трескавица. Похоронен на военном кладбище в с. Дольни Миличи — Сербское Сараево)

АНДРИАН Дмитрий (румын, 1970 г. — погиб 03.05.1995 г. в бою на горном массиве Трескавица. Похоронен на кладбище Пале)

АНИСИМОВ Валерий (1956 г., Санкт-Петербург — погиб 1995 г. Перезахаронен в России)

АСТАПЕНКОВ Анатолий Сергеевич (17.11.1968 г., Пермь — погиб 24.01.1994 г. в бою в составе 3-го РДО в районе Златиште при штурме неприятельских позиций (отель Осмица/Анжина Куча). Похоронен на военном кладбище с. Дольни Миличи — Сербское Сараево)

СИЛЬВЕСТРОВ Александр Борисович (17.12.1952 г. — погиб 1994 г. на Гырбовице. Похоронен на военном кладбише с. Дольни Миличи — Сербское Сараево)

СИЛЬВЕСТРОВА (КОТОВА) Елена Павловна (1963 г., Россия — доктор в больнице Касиндол. Погибла в 1994 г. на Горбовице. Похоронена на военном кладбища с. Дольни Миличи — Сербское Сараево)

МАЛЫШЕВ Пётр Анатольевич (25.06.1967 г., Москва — погиб 03.10.1994 г. во время боёв за Мошевичкое Брдо (гору). Похоронен на военном кладбище в с. Дольни Миличи — Сербское Сараево),

МАЛЫШЕВ Роман Серафимович (20.02.1970 г., Вятка — Киров — погиб 25.10.1994 г., во время боёв на Мойшевичком брду (Моховая гора) в северо-западной части Сербского Сараево. Тело Романа было захвачено неприятелем и выдано сербам после выкупа. Похоронен на военном кладбище в с. Дольни Миличи — Сербское Сараево)

ШКРАБОВ Александр Владимирович (04.04.1954 г., Литва — погиб 04.06.1994 г., в бою при штурме неприятельских позиций на Мошевичко Брдо (Нишичское плато). Похоронен на военном кладбище с. Дольни Миличи — Сербское Сараево)

СТАРЦЕВ Сергей (погиб, пропал без вести в бою с албанскими боевиками в районе Дреницы)

НИМЕНКО Андрей Николаевич (10.09.1971 г., Москва — погиб 03.12.1992 г.в бою под г. Вишеградом. Похоронен на кладбище г. Вишеград)

ТРОФИМОВ Михаил Викторович (16.02.1963 г., Винница — погиб 07.06.1993 г. в ходе рейда 2-го РДО в районе Челопек (село Бятели) недалеко от Сараево. Перезахоронен на Украине)

ГАВРИЛИН Валерий Дмитриевич (1963 г., Белоруссия — погиб в1995 г. на Гыр-бовице. Похоронен на военном кладбище с. Дольни Миличи — Сербское Сараево)

КОТОВ Геннадий Петрович (1960 г., Волгодонск — погиб 09.02.1993 г. в неприятельской засаде под г. Вишеградом. Перезахоронен в России)

ПИГАРЕВ Владлен (Вадим). В Боснии с августа 1995 г. Воевал в разведотряде «Белые Волки» (Пале — Яхорина) Сараевско-Романийский корпус. Погиб в 1996 г.)

ШУЛЬГА Фёдор (погиб 31 мая 1999 г. на границе с Албанией)

ЯНГОВИЧ Виктор Валерьевич (1960 г. — погиб в 1995 г.)

ТЕПТИН Александр Георгиевич (12.09.1969 г., Пермь — 07.06.1993 г. в ходе рейда 2-го РДО в районе Челопек (село Дятели), недалеко от Сараево, пропал без вести)

СЫЧЁВ Юрий (1967 г., Курган — погиб в 1995 г. Перезахоронен в России)

ПОПОВ Димитрий (12.11.1957 г., Санкт-Петербург — погиб 12.04.1993 г. в бою на Заглавке и Столце при отражении неприятельского штурма. Похоронен на кладбище г. Вишеград)

БАТАЛИН Сергей Юрьевич (14.09.1961 г., Москва — подорвался на мине при штурме неприятельских позиций под Твыртковичи, умер в 1993 г. в г. Вишеграде. Похоронен на кладбище г. Вишеград)

НЕОМЕНКО Борис Владимирович (1963 г., Россия — погиб в 1994 г. на Гырбовице. Похоронен на военном кладбище в с. Дольни Миличи — Сербское Сараево)

ЛУЧИНСКИЙ Леонид (1970 г., Адлер — погиб в 1995 г. Перезахоронен в России)

БЫКОВ Валерий (1962 г., Санкт-Петербург — погиб в августе 1995 г. в районе Добриня в Сараево. Похоронен на военном кладбище с. Дольни Миличи — Сербское Сараево)

ДЕСЯТОВ Виктор Николаевич (12.02.1955 г., казак, Екатеринбург, — погиб 06.01.1994 г., вытаскивая под огнем раненную женщину на улицеОхридска, (Еврейское Гробле). Похоронен на военном кладбище с. Дольни Миличи — Сербское Сараево)

КУЦАРОВ Йордан (1968 г., болгарин — погиб 04.07.1995 г. в бою на горном массиве Трескавица. Перезахоронен в Болгарии)

МЕРЕШКО Сергей Владимирович (29.07.1965 г. — 30.09.1992 г.)

БУЛАХ Виктор (погиб на границе с Албанией)

БОНДАРЕЦ Олег Дмитриевич (1969 г., Киев — погиб 20.11.1995 г. в Сараево на улице Озренской. Похоронен на военном кладбище с. Дольни Миличи — Сербское Сараево)

ГОМЕТОВ (Гошетов) Виктор (личные данные и обстоятельства гибели не известны)

ЖЕЛИНСКИЙ Мечислав (поляк, погиб при отражении неприятельского штурма в районе г. Санский Мост в 1995 г. Похоронен на кладбище г. Зворник)

САПОНЕНКО Андрей (1956 г., Ростов-на-Дону — погиб в 1995 г. Перезахоронен в России)

ШАШИНОВ Владимир (личные данные и обстоятельства гибели неиз-вестны)

СЛАВИН Олег Станиславович (10.04.1970 г., Донецк — погиб 24.07.1995 г. при взятии мусульманского анклава Жепа. Похоронен на кладбище г. Миличи)

САМОЙЛОВ Виктор (1965 г., Новосибирск — погиб в 1995 г. Перезахоронен в России)

ПИЛИПИЧИК Юрий Павлович (03.03.1967 г., Кишинев — погиб 16.06.1995 г.в районе Мошевичко Брдо (Нишичское плато) при отражении неприятельского нападения. Похоронен на кладбище г. Соколац)

ИВАНОВ Сергей Евгеньевич (1960 г., Санкт-Петербург — погиб в 1995 г. в Сараево, подорвавшись на мине)…

и другим Героям, лежащим в земле бывшей Югославии.

«Врага встречают не дома, а на околице».

Они первые встретили врага на дальних подступах к России и… пали.

И вот враг уже у порога России…

Над боснийской землей распахнулась ясная звездная ночь. Леса и горы слились в единую черную массу, и казалось, все живое в их глубине, оцепенев, погрузилось в сон.

На самом деле было не так.

При бледном свете луны тревожными тенями с горы уверенно спускался неболь­шой отряд вооруженных лю­дей. Долина, куда они стремились, едва обозна­чалась робкой прозрачной голубизной, дрожащей в унисон ярко мерцающим звездам. Девять человек шли цепочкой. Бойцы двигались налегке и почти бесшумно, они словно призраки скользили по земле, чуть шелестя ветвями кустов, деревьев и палой листвой. Го­рячее дыхание молодых, сильных людей было напряжено. Инстинкты войны властвовали над ними, идеалы и страсти влекли в неизвестность.

Выстрел ударил щелчком пастушьего кнута. Взрывы, пулеметные оче­реди загремели одновре­менно и со всех сторон. Вспоров жгучими трассами темноту, пули находили свои жертвы и жалили зряче, безжалостно. Яростные крики отчаяния, вопли, грохот разрывов всполошили тишину.

Только на мгновение Никита увидел, как впере­ди идущего Радко разор­вало на куски, и тут же его самого ударило в спину, сбило с ног. Он огрызнулся автоматной очередью, рванулся что было сил в гущу деревьев. «Выжить, выжить», — било в висках. «Вжить, вжить», — свистело со всех сторон. Впереди оказалась пустота. Покатившись кубарем и не чувствуя под ногами опоры, Никита завалился на бок, выставив вперед согнутую в локте руку. Каменистая земля приняла его. Пули тупо шлепали по деревьям, иные, жалобно пискнув, летели дальше.

«Быстрее, быстрее, не лежать. Сейчас забросают гранатами», — он слышал бег преследователей. Сде­лал мощный бросок вперед, но земли впереди не оказалось. На этот раз падение было менее удачным, лицо чвакнуло носом и губами о землю, и рация так саданула по спине, что от боли Никита на секунду потерял сознание. Вкус крови привел в чувство. Пре­возмогая боль, он встал на колени и в ожидании вскинул автомат. Вверху, чуть в стороне, слышались редкие выстрелы, с шипением взлетали ракеты. Там добивали его товарищей.

Никита сплюнул кровь. Запрокинул голову, всасывая носом в себя воздух вперемешку с кровью, попытался оглядеться и понять, куда попал. Узкий просвет звездного неба над головой подсказывал, что он на дне какой-то глубокой ямы или оврага.

Как же всё глупо и просто: они попали в засаду. Вспомнился Радко… и слепящие вспышки, грохот… а его… спасла рация. Он стащил с себя тяжелый и неуклюжий ящик, на ощупь проверил целостность. Разбитая крышка и два больших отверстия говорили о том, что на этот раз смерть прошла в сантиметре. Никита осторожно поставил на землю то, что осталось от рации.

— Ну, братья славяне, воевать так воевать, — встал с колен и медленно, сдерживая дыхание, сделал несколько неуверенных шагов по дну оврага. Где-то вдалеке длинно застучал «калашников», ему в ответ откликнулась суматошная стрельба. Никита радостно встрепенулся, озираясь и соображая, с какой стороны доносятся выстрелы, засуетился, ускоряя шаг. Значит, кто-то еще ушел, уцелел из группы. Но мимолетная радость сменилась тревогой за того неизвестного, кто бил длинными очередями, словно пытаясь перед смер­тью отстрелять по врагам весь свой смертельный боезапас.

Дно оврага было сухим и без зарослей. Никита некоторое время бежал по нему, затем свернул и полез по склону. Крутой, заросший кустами склон не пускал, Никита скользил по нему, падал и ползком карабкался, стремясь поскорее выбраться из неожиданной ловушки к тому, кто вел свой последний бой.

Сербские парни не были профессиональными воинами. Рабочие, шахтеры, пастухи, электрики, кузнецы, взяв в руки оружие, воевали отчаянно и мужественно, но часто неумело. Вот и сейчас «калашников» бил почти без остановок, а ведь мог бы и скрыться в ночном лесу.

Никита лихорадочно грёб под себя землю, кусты, бормоча:

— Ну что? Что ты стрекочешь? Братко, уходи, милый, уходи. Затаись, — словно тот, к кому он обращался, мог услышать. Еще метр — и он наверху. Вдруг внизу, где он только что был, где оставил рацию, рвануло несколько взрывов. Чуть ли не с десяток осветительных ракет зависло, освещая не только глубокую впадину, которую он только что оставил, но и крадущиеся, бегущие тени врагов.

Никита зло усмехнулся: «Блох так не ловят. Шустрее надо, братья славяне, шустрее. С ночниками, а дальше своего носа не видите».

Отгорели осветительные ракеты, тишина и темень поглотили лес и тех, кто в нём был.

Сладкий азарт игры ударил в голову. Почудилось, что он опять в каменистых ущельях Кандагара. Там, давным-давно, вот так же в ночь они вышли на кара­ван духов. От воспоминаний перехватило дыхание. Томная истома, как после затяжки «кажгарского» плана, расплылась по телу.

«Ай-яй-яй! Братья славяне, потеряли? Ну как же так? Нехорошо», — он скалился в ночь, блестя белками широко распахнутых глаз. Сердце радовалось игре, шаловливая бесшабашность распирала, захотелось свистнуть громко, сильно, по-разбойничьи, но сдержался. Радовало то, что преследователи его потеряли, что короткие очереди одинокого «калашникова» уходили все дальше, в гущу леса, и то, что приглушенные голоса внизу, под ним, были в его власти.

Никита отцепил две гранаты, коснулся их разбитыми губами и со словами: «Кто не спрятался, я не виноват» — швырнул одну за другой вниз, в едва различимый просвет среди деревьев. Сам, хватаясь за что попало, раздвигая ветви кустов, полез в заросли, в гору. Сзади дважды ахнуло, крики команд, стоны раненых смешались, слились со стрельбой. Он даже не оглянулся, ему было наплевать, что там творилось внизу.

— Чертовы заросли, — ругался Никита. Расцарапанное, разбитое лицо горело, саднило от пота. Местами он лез на четвереньках, потом вставал, снова продирался — и вслушивался, вслушивался.

«Калашников» перешёл на одиночные выстрелы, стрелял с большими паузами и оставался на месте, не уходил.

Заросли кустарника неожиданно расступились, и Никита вывалился на чистый пятачок. Тяжело дыша, встал на одно колено, выставил ствол автомата перед собой. Сердце бешено колотилось. Он слушал шорохи, всматривался в темные силуэты, раскрытым ртом вдыхая холодный предутренний воздух, от чего, как ему казалось, его слух обострился. Тишина, гнетущая тишина. Никита на несколько секунд перестал дышать, не закрывая при этом рта. Только стук его сердца и нарастающий звон в ушах.

«Калашников» больше не стрелял. Может так статься, что из всей группы он остался один.

Их расстреляли в упор, даже не пытаясь взять живьем. Как? Как такое могло случиться? Откуда хорватам стал известен их маршрут? Никита смотрел на небо. Звезды поблекли. Светает. Пути обратно нет. Сел, вытянул с наслаждением ноги, расслабился. Смахнул росу с травы, влажной холодной рукой провел по лицу и почувствовал, как распухли губы, нос. Скривился в улыбке: вот бы ребята сейчас его увидели таким, — и… осознал происшедшее. Никогда больше, никогда, ни он, ни они его не увидят. Печаль, скользнув по сердцу, исчезла. Ноги гудели, но усталости не было. В Афгане за нечеловеческую выносливость его называли волком. Но он не был волком, он был человеком, настырным, своенравным, но человеком. Господи, когда же это было? Молодой старлей мечтал стать генералом, а вместо этого… разжалование… Союз. Заныло сердце.

Никита снял чёрный берет, легонько отряхнул его, вывернул наизнанку, пополоскал по росе, прижал к лицу. Откинулся на упругие прутья куста и закрыл глаза. Минутная слабость, нужно гнать её, гнать так же, как воспоминания. Тяжёлая, тревожная тишина. Всё живое в лесу замерло, даже ветер словно онемел, заце­пившись за верхушки деревьев.

Никита пригладил короткие волосы, натянул берет на голову и аккуратно положил на колени автомат. Он кожей, всем своим существом почувствовал, ощутил приближающуюся опасность, она была рядом. Весь собрался, обратился в зрение и слух. Как бы осторожно ни шли в лесу, он их услышал. Не поднимаясь, перевернулся на живот и змеей заполз за куст, приготовился к бою. Поляна была как на ладони. Приподнявшись на руках, он ещё раз внимательно осмотрелся, намечая для себя ориентиры и выверяя расстояния. Достал три гранаты и положил перед собой, сняв автомат с предохранителя, замер, слился с землей. Чёрная форма и куст над ним делали его в предутренней серости почти невидимым.

Враги вышли на поляну настороженно, один за дру­гим, и оказались в десяти метрах от Никиты. Их было пятеро. Двое, при-гнувшись, разбежались по краям поляны и присели, напряженно осматриваясь. Третий на полусогнутых ногах крадучись пробежал чуть вперёд и тоже присел, образовав треугольник. Он был в двух шагах.

Никита затаил дыхание: неужели что-то почуяли? Хорват был прекрасно экипирован, в каске и бронежилете. Никита видел его так хорошо, что даже тревога на лице хорвата, спрятанная за гримом, не ускользнула от него.

«Боитесь, это хорошо. Из-за деревьев бить вы можете, — Никита поймал в прицел лицо ближнего. — Посмотрим, умеете ли держать удары. Только бы не встретиться взглядом».

Для себя решил однозначно: он не вправе выпускать пятерку живым. Они как раз из тех, кто расстреливал группу, кто убил его товарищей. Двое присели возле рации. Связались с кем-то, что-то сообщили и за­кончили передачу. Никита внимательно наблюдал, ожидая дальнейших действий. Нет, пока стрелять нельзя, трое в охранении свою работу знают, и в ответ можно получить не одну пулю. Нужно выждать.

Группа соединилась и, тихо пере­говариваясь, двинулась по поляне в сторону от Никиты. Они выровнялись в цепочку и развернулись к нему боком. Уходят. Пора. Никита одновременно выдернул кольца у двух гранат и с задержкой в две секунды мягко, по-кошачьи, едва приподнявшись от земли, кинул обе над хорватами. Они рванули почти разом, не успев коснуться земли. Хорватов разбросало. Трое, по-видимому, были убиты; тот, что с рацией, пытался подняться, но рация всякий раз, перевесив, роняла его на землю. Где-то в долине взвилось несколько ракет. Хорват с рацией корчился, стоная. Никита лежал не двигаясь, выжидал. Шедший последним медленно, почти незаметно, перевернулся на живот и подтянул к себе автомат.

Пятый был жив и даже не ранен и, что ещё хуже, лежал к Никите лицом, был готов к бою и, по-видимому, соображал, что это было? Минные растяжки или брошенные гранаты? И если определил правильно, то гадал, откуда их бросили. А если ещё жив кто-то из них?

Никита ждать и играть в прятки не мог, время работало против него, но уйти был не в состоянии. Малейшее движение, шорох с его стороны, и хорват вгонит в него всю обойму.

Радист не вставал, он лежал на боку и поскуливал. Никто из лежащих не шевелился. Пятый не выдержал, приподнял голову и медленно начал пятиться, пытаясь спрятаться за радиста. Этого было достаточно.

Никита нажал курок. Автомат сухо выплюнул три пули. Хорват дернулся и затих. Петляя из стороны в сторону, Никита бросился добивать, но увидел — хорват мертв. Пятеро застыли в неестественных позах, смерть безжалостно прошлась по ним, словно растоптав.

— Вот так, братья славяне, а минуту назад вы были живы, — Никита обошёл, осмотрел убитых, ни на секунду не сожалея о содеянном.

Из-под стонущего радиста торчал ствол «калашникова». Никита нагнулся: «Ну-ка, дай сюда эту цацку», — и грубо выдернул из-под него автомат. Передернул затвор, патронов не было. На рукоятке «калашникова» красовалась русская гравировка «Сатрап». Никита заскрипел в ярости зубами, тяжело сглотнул набежавшую слюну. Это был его автомат, они обменялись месяц назад с Веско в знак дружбы.

Черногорец Веско, отважный богатырь, говорил по-русски с таким забавным акцентом, что заставлял Никиту смеяться до слёз. А когда Никита начинал говорить по-сербски, Веско смеялся, как ребёнок, и просил повторить ещё раз то или иное слово.

Для него он всегда был Никитушкой с мягким ударением на «у». И теперь вот… Веско нет…

— Вы, сукины дети, пришли на чужую землю и охотитесь на её хозяев! Ты знаешь, мразь, кого вы убили? — У Никиты тряслись руки. — Вас здесь везде будет ка­раулить смерть! Везде! Смерть! Понял! И вам не по­могут ваши вонючие, трусливые янки!

Радист лежал на спине, на рации, и жалобно стонал, глядя в небо мутными глазами.

— Где он? Где вы его бросили? — Никита сунул ему в лицо «калашников», схватил за грудки, приподнял. — Я тебя спрашиваю! Сучий потрох, где он? — Радист закатил глаза, судорожно схватил ртом воздух и затих. Никита отбросил его. Огляделся. Озноб бил тело. Уже почти рассвело. Внизу, в долине, стелился туман, занимался новый для него день. Он отхлебнул из фляги.

Утренняя свежесть прокралась в самое сердце и хо­лодила, пытаясь подчинить своей воле. Сейчас сюда спешат люди, чтобы убить его так же — а может ещё злее, — как он убил этих, несколько минут назад здоровых, молодых парней.

— Ну что, братья славяне, повоевали? — Никита осмотрел убитых, пошарил в карманах, взял несколько гранат, шоколад, флягу. Снял с одного бронежилет и надел на себя. С тоской подумал, что если бы у них были «бронники», то хорваты не взяли бы их так легко.

Офицера перевернул на живот, вложил в его ещё теплую руку гранату, подсунул руку под тело, аккуратно вытащил кольцо. И устремился туда, откуда при­шли хорваты.

Никита шёл быстро и осторожно, «Сатрап» легонько бил по спине, словно подгоняя. Хоть он и был готов к неожиданностям, но от увиденного оторопел.

Веско сидел на тропе, прислоненный к дереву, будто отды­хал. Его отрезанная голова лежала у него на коленях.

— Веско, братко! — Никита упал перед ним на колени. — Веско, вставай. Вот и «Сатрап» со мной. Мы уйдем, слышишь. А где у тебя сапоги, а?! — и осекся, завыл, задрав голову. Истинно волк, почуявший кровь, кровь своего ближнего. Он смотрел невидящими гла­зами в небо и выл, раскачиваясь из стороны в сторону.

И тут эхо принесло взрыв гранаты. Никита при­слушался: «Слышишь, Веско, это им привет от тебя». Он потрогал мертвые босые ноги друга, и жуткая реальность резанула по сердцу, дохнув безысходностью. — А сапоги-то зачем сняли?

Осторожно взял в руки отрезанную голову, перепачканную в крови, отложил бережно её в сторону, оттащил тело с тропы. Разметил и в считанные минуты буквально выгрыз штык-ножом небольшую могилу. Положил в неё тело товарища, принёс голову, поцеловал её в лоб и приставил к телу, как должно быть. Закрыл лицо капюшоном камуфляжа и лихорадочно забросал землей. Несколько секунд постоял перед могилой на коленях, прощаясь. Подхватил оружие и, не оглядываясь, побежал по тропе в гору.

Но интуиция подсказала, что хорваты идут за ним несколькими группами, что после того, что он сделал, его постараются не упустить. Остановился, достал гранату, прикрепил в рогатке куста чуть ниже уровня лица, поперек тропы натянул лесу, оценивающе окинул взглядом. Горе потерявшим бдительность,

а хорваты спешат… И, не таясь, побежал между деревьев в гору. Но метров через двести остановился: куда? зачем? Вверх нельзя, нужно наоборот вниз, к ним, там его не ждут.

Он увидел себя с высоты маленьким и одиноким. Происходящее показалось продолжением начатой игры, чьей-то замысловатой игры, ему непонятной, но тем не менее он в ней участвует и не просто участвует, а на кон поставлена его жизнь. Или же он её сам поставил.

Волна щемящей тоски ударила в сердце. Страха не было, непонятный, неожиданно возникший вопрос: «Зачем?» — остановил, сковал, обесцветил мир, его самого.

«Что такое?» Никита схватился руками за голову. «Что такое? Что за наваждение?»

Суматошная жизнь: Афган, Приднестровье, Абхазия и вот теперь Краина, будто на кончике незаженной спички, мгновение, вспышка, и его не станет, и не будет уже никогда. Он не увидит ни неба, ни солнца и не будет дышать. А ведь он дышит, как дышали те парни, которых он убил, как дышал Веско, которого убили они.

Чувство опасности исчезло. Никита повернул назад и бездумно, словно пьяный, углубился в лес, в непролазную чащу, полез через неё вниз, к долине, к врагам. И здесь до него донёсся взрыв гранаты, трескотня автоматных очередей. Никита удовлетворенно улыбнулся: «Это вам за Веско». Теперь хорваты будут осторожнее и медлительнее, но ещё злее.

Солнце стояло в зените, когда Никита упал от бессилия на камни у небольшой быстрой речушки. Он погружал голову в холодную воду, пил полными глот­ками, смотрел на бегущую меж камней воду, на высокие деревья, что выстроились вдоль берегов, на солнце, небо, на свои ободранные руки и не узнавал ни окружающего мира, ни себя. Девичий смех, словно пулеметная очередь, подбросил, заставил отпрыгнуть к кустам и замереть. Смех был такой звонкий и соч­ный, что показался Никите неестественным. Он даже подумал, что ему почудилось.

Смех повторился. Совсем рядом, напротив, спускались к берегу двое. Он и она, оба в военной форме. Он офицер, высокий, с закатанными по локоть рука­вами камуфляжа, с автоматом за спиной, поддерживал её за руку и что-то говорил. Она без оружия, небольшого роста, круглолицая, с короткой стрижкой, смеялась счастливо и беззаботно.

Никита смахнул капельки воды с лица и облегченно вздохнул: «Чуть не влетел. Надо уходить». Он последний раз окинул взглядом место своего скоротечного отдыха и уперся взглядом в сиротливо прислоненный к камню «калашников». «Сатрап» был на виду, и не заметить его пришедшие просто не могли.

— Мать вашу с мёдом, — выругался про себя Никита. — Что? Другого места не нашли любиться? — Он сплюнул, напряженно всматриваясь. Указательный палец механически перевел «калашников» на оди­ночный бой.

— Лука! Лука! — девушка испуганно остановилась, показывая на автомат. Никита выстрелил, не целясь, от живота. Офицер от неожиданности присел, запустив руку за спину.

Пуля попала в девушку. Она запрокинулась головой, словно кто-то ударил её снизу в подбородок, и рухнула, увлекая за собой офицера. Вторая пуля угодила офицеру в висок. Он, так и не поняв, что про­изошло, уткнулся лицом в речную гальку.

А вода журчала. Так же светило солнце и пели птицы.

— Мать вашу! — Никита подошёл, закинул за спину «Сатрап». Пригоршней набрал воды, плеснул на лицо, шею. — Мать вашу, — с досадой повторил он.

Никогда ещё ему не было так гадко. На убитых смотреть не хотелось. «Никто вас сюда не звал!» — он хотел было уйти, но стон остановил. Никита подошёл. Офицер смотрел стеклянным глазом куда-то сквозь него, далеко, в вечность. Стонала девушка. Никита поднял её на руки, отнёс на ровное место. Достал нож, разрезал камуфляжную куртку. Пуля прошла выше левой груди под самой ключицей навылет. Ранение оказалось не опасным. Никита перевязал рану. Он смотрел на маленькую белую грудь хорватки, на красивые, словно резные губы, трогал каштановые волосы, а к горлу подступали спазмы.

— Лука? — губы девушки дрогнули. — Лука?! — ­Глаза распахнулись в ужасе. Она рванулась, вскрик­нула от боли и, ещё больше посерев лицом, опала.

— Не дёргайся, перепёлочка, не дёргайся. Через день-два в классики играть будешь. Я сейчас… ухожу. Знаю, что нельзя тебя живой оставлять… но ты баба. А я русский. Мы всегда от сердечности своей страдаем. Вот только ума никак не приложу, как я в тебя не попал, как не шлепнул. — Никита встал. — Никита меня зовут. Запомни, Ни-ки-та. Крестник твой, мать твою… Да и так до смерти не забудешь.

Хорватка смотрела испуганно.

— Ну, ладно, перепёлочка, домой, кужди, кужди тебе треба ехать… путовати, треба путовати кужди. Не фиг по чужой земле шакалить. А твой, — он мотнул головой в сторону офицера, — сам виноват… сам крив… война идёт… рат, рат, а ему любви… волети захотелось, пижон, — и сплюнул. — Сейчас за тобой твои прискачут, небось услыхали. А мне пора. Тоже домой… кужди надо.

Он повернулся и быстрым шагом зашагал по берегу. Поздним вечером Никита вышел к условленному месту и обнаружил, что перейти к своим не сможет, что три последних километра для него равносильны расстоянию до Луны. Войска были в движении и нарушили тайную коммуникацию переходов.

Только на четвертый день, после нескольких стычек с хорватами, где чудо да «бронник» спасли его, фортуна, как показалось Никите, наконец-то склонилась к тому, чтобы выпустить из этого мешка. Грязный, заросший щетиной и ободранный, он вышел в небольшую долину между гор. Дорога упиралась в сербскую деревеньку, и, по всем его расчетам, до своих было рукой подать.

В деревне несколько домов горело, слышалось дикое мычание коров, крики людей. Вдруг он увидел цепи хорват.

— Что за чёрт? Кого они шарят? — Никита осмотрелся. Да нет, не может быть такого. Обожгла догадка. Это же за ним. Его обложили. Он рванулся назад к лесу. Поздно. О! Если бы был вечер. Мозг работал лихорадочно, умирать в планы Никиты не входило. Не за этим он сюда приехал добровольцем из России.

Пригнувшись, Никита побежал в долину. Ничего, он выдержит, он выносливый. Не в таких переплетах бывал, и жив. Ну, «Сатрап», выручай, родимый.

Окружавшие распались, им теперь незачем было идти цепью, его видели. Никита бежал по давно не паханному полю — местами бурьян достигал груди — и думал, что это даже хорошо, что поле. Они, по-видимому, хотят взять его живьем, на этом и надо сыграть.

Хорваты шли, словно загонщики на зверя, громко крича, свистя и улюлюкая. Глупые, они забыли, с кем имели дело. Никита остановился, задержал дыхание и как на стрельбище вскинул автомат: та-та-та-та… несколько маковок в касках споткнулось не по своей воле, остальные попадали в целях безопасности.

Никита зло усмехнулся: «Что, братья славяне, кусаюсь? Это вам не игра в войнушку», — и побежал, петляя, перепрыгивая через кочки. Не добежав до лежащих метров тридцать, он метнул в их сторону три гранаты, упал и пополз, не останавливаясь. Вперёд, вперёд, вырваться. Руки привычно делали работу. С колена длинное, прицельное: та-та-та-та-та… ещё две гранаты, и вперёд, вперёд.

Он прорвался, он уходил. Воздух раздирал легкие. Пули цвиркали то веером, то поодиночке, над ним и вокруг. Краем глаза Никита видел, что ушёл, но также видел и то, что за ним не бежали, да и пули вдруг перестали свистеть.

Не хватало воздуха, он с сиплым надрывом вырывался из легких, словно предупреждая, что через мгновение они разорвутся на куски. Никита сбавил бег, соображая, что произошло. Он видел впереди спасительную кромку леса, а там совсем немного — и свои.

Земля разломилась, полыхнув, под ногами. Его опрокинуло и ударило, обожгло до невыносимой сухости во рту. Страшная, адская боль разорвала сознание, погрузив во мрак, чтобы через мгновение вытащить вновь на новые муки. Сквозь боль он осознал: это конец. Так вот почему за ним не бежали. «Сатрап» лежал в стороне. Никита хотел дотянуться, доползти, но нет, силы покинули.

Он очнулся от того, что его тормошили. Вокруг стояли хорваты. Солдаты курили, тихо разговаривали, с любопытством посматривали в его сторону. Двое бинтовали ноги. Боли не было.

«Эх, гранатку бы, — с тоской подумал Никита. — Мрази, раздели, сделали обезболивающий. Живехонького взяли. Какая забота». — Он вспомнил голову Веско. Застонал.

— Мэкита, — солдат с рукой на повязке наклонился над ним. Его глаза алчно блестели. — Смрт, Мэкита, смрт.

— А… перепёлочка… добр дан… вот так встреча… — вот так… састанак, — едва прошептал Никита, — а… говорила… летать не сможешь, — он чуть улыбнулся. — Ты ещё кучу детей нарожаешь… сучонка.

— Мэкита, — её красивое личико было грозно и дышало ненавистью, — смрт.

Она позвала офицера. Тот хмуро посмотрел на Никиту, что-то скомандовал солдатам, те повернулись и ушли. Он достал пистолет, отдал хорватке и тоже пошёл вслед за ними.

— Мэкита, смрт, — она двумя руками обхватила рукоятку пистолета и, сощурив глаз, нацелилась в лицо.

— Перепёлочка, тебе… такими… ручками не пистолет бы держать, а… цветы, — он смотрел на чёрный зрачок ствола, на голубое небо, опять на зрачок.

— Как же всё глупо, — подумалось ему.

Пистолет ходил ходуном. Хорватка напряженно щурилась на Никиту.

— ­Бинты… завойи… зачем попортили, а? Вы бы…

Хорватка выстрелила. Никита не увидел вспышки, как не услышал и второго выстрела.

— Смрт! Смрт! — Она крутнулась на месте и побе­жала к офицеру. Прижалась к его груди, заплакала. Истерика длилась недолго. Офицер, успокоив её, отправил к солдатам. Сам подошёл к распростертому Никите, постоял с минуту, рассматривая тело, поднял его «Сатрап» и, приставив ствол к сердцу, нажал на курок. Щелчок, выстрела не последовало.

Офицер передернул затвор, выбросил испорченный патрон. Прицелился, и вновь щелчок, выстрела не последовало. Офицер в изумлении осмотрел автомат, несколько раз передернул затвор, выбрасывая патроны, и, когда последний был извлечён из магазина, он нагнулся, достал его из примятой травы, зарядил, прицелился и нажал на курок. Щелчок, выстрела не после-

довало.

Офицер бросил автомат на Никиту, посмотрел на его безжизненное, окровавленное, разбитое пулями лицо, уже окруженное мухами, и, пнув босую ногу, пошёл к солдатам.

Солнце будто этого и ждало: качнулось и закатилось за гору, и ночь стремительно опустилась на землю, пытаясь спрятать следы содеянного.

Глубокой ночью в деревне, у крайнего сарая ещё дымящегося дома мелькнули две тени. Они двигались осторожно. Пересекли дорогу, зашли со стороны поля и крадучись приблизились к Никите. Одна из теней тихо заголосила, другая в метре от него начала рыть яму.

Работа оказалась не из легких. Поле, года три не паханное, не хотело принимать в себя лопату. Оно уже давно вместо хлеба родило сорняк и засеяно было минами. Но женщины, привычные к тяжелому труду, заменяя друг дружку, копая по переменке, осилили поле.

Работали молча. Когда яма была готова, они бережно подтащили Никиту к ней. И одна из них, старшая, запричитала, крестясь, простирая руки к небу.

— П-ии-ти… пи-и-ть, — пробулькало, прохрипело.

Женщины засуетились.

— Тихо, син, тихо, — старшая припала к Никитиной груди. –Сада, сада, син.

Они расстелили мешковину, в которой собирались его хоронить, затащили на неё Никиту и поволокли, продираясь через бурьян. У дороги остановились, одна вернулась, пошарила на том месте, где лежал Никита, нашла автомат, бросила его в яму и, сталкивая землю руками, закопала.

Лишь только под утро добрались до сарая.

А утро было солнечным, безветренным. По дороге, фырча и лязгая, шла хорватская армия, в безоблачном небе с рёвом проносились американские самолёты. Сербские женщины исподлобья глядели на солдат. За настороженностью скрывались тайна и надежда. Там, в сарае, обмытый настоями из трав и перевязанный, метался в бреду русский воин, невесть как попавший в их землю. Воин со странным именем «Сатрап». А если есть один русский, то есть и другие. Значит, они сербов, братьев своих, не оставят в беде и рано или поздно придут на помощь. Так было не раз.

Это так же верно, думали женщины, как и то, что сами они ни за что не дадут ему умереть.

БРАТАН

Поезд опаздывал. Наверстывая время, вагоны будто летели сквозь грозовую июльскую ночь, неистово гремя на стыках. Пассажирский люд, измученный дневной духотой, спал, безмятежно разметавшись на полках. Торчащие в проходе голые ноги, свесившиеся руки, резкий запах потных тел — все казалось неесте­ственно неподвижным, отдельным от мчащегося во тьме поезда. Мне не спалось. Я сидел за столиком боковой полки, смотрел, как за окном бушует гроза, и наслаждался неожиданной прохладой.

— Слышь, братан, ты спать вроде не собираешься? Давай поговорим, а?

Передо мной возник парень в спортивных брюках, голый по пояс. Он напряженно улыбался, прижимая к животу бутылку водки, два граненых стакана и прозрачный пакет с солеными огурцами, куском колбасы и буханкой хлеба.

— Братан, понимаешь… тоска одолела… — И нерешительно подсел напротив, на самый краешек сиденья.

Его внешний вид — крепкий торс, коротко стри­женые волосы на лобастой голове, наколки на плечах — настораживал. Мелькнула догадка: «Наверное, бывший зек. Отсидел. Домой, бедолага, возвращается. Поговорить захотелось. Душу излить. Накипело, небось. Ишь, тоска одолела. Судя „по фактуре“, лет десять отбарабанил. Точно убивец. Какого чёрта я спать не лёг!»

Но нательный крест, на капроновой нитке, и глаза незнакомца… Говорят, что бывает у людей глаза светятся от счастья, а здесь, наоборот. Глаза отрешенно-усталые, мне почудилось, что вокруг них словно образовалась пустота, как бы невидимая воронка, втягивающая в себя свет. Или же это впечатление создавали едва заметные тени под глазами. Встретившись с ним взглядом, невозможно было отказать, я поспешно кивнул:

— Присаживайся, — я пожал плечами. — Не гнать же тебя. Ты уже и так сидишь.

— Братан, я знал, что не отворотишь. Вы, очкарики, почему-то часто похожи друг на друга — мягкие и нерешительные. Добрые… одним словом. Нет, нет! не спорь. Знаю, что говорю. Если я, не дай Бог, стану инвалидом, милостыню просить буду только у очкариков…

Говоря, он споро, по-хозяйски раскладывал на столике закуску. Я тоже полез за своим провиантом. Пить, правда, не хотелось. Но отказать этому парню с его доверчивым радушием, вовсе не похожим на дежурно-дорожное поведение попутчиков, я не мог.

— Давай, братан, по маленькой, за знакомство, — он поднял граненый стакан. — Куда путь держим?

— В Казань. — Я тоже взял стакан.

— А! К татарам? Вам там обрезание ещё не сделали? Не мусульманин часом? Им вроде пить нельзя. Хотя я повидал в Чечне разных. Некоторые и пьют, и анашу шмалят, и убийством не гнушаются… И все именем Аллаха. И не в бою, не в схватке на равных. Глумятся над женщинами, детьми, с пленными страшно расправляются. Несколько моих друзей посмертно стали «мусульманами». Только обрезание у них было нестандартное — ничего не оставили в том месте.

Я от неожиданности растерялся:

— Да нет, я русский, да и у нас не Чечня.

— Ну-ну. Я шучу. Знал я двоих татар, воевали вместе. Плохого ничего сказать не могу, смелые ребята. Одного духи окружили, уговаривали сдаться. Откуда только узнали, что татарин. Мол, ты мусульманин и мы мусульмане, иди к нам — вместе русских убивать будем. Долго уговаривали… И уговорили. Вышел он к ним, израненный весь, где только силы взялись. Они ему улыбаются, «Аллах Акбар!» кричат. Он им тоже «Акбар! Акбар!» — и рванул чеку гранаты… Пятерых с собой забрал. Правильный парень был. Давай, братан, за знакомство и за таких правильных ребят выпьем. — Он привстал из-за стола. — Сергей Гладышев, десантура. Нахожусь в отпуске. — И резко, одним глотком опорожнил налитое.

Сел. Тут же, не закусывая и не глядя на меня, вновь плеснул на донышко и выпил молча. Искоса глянул и, заметив немой вопрос, выдохнул:

— Ты пей, братан… бр-р-р… во гадость, а? Смерть не люблю теплую водку. Пей за знакомство, — сам так скривился, что меня всего передернуло. Я с опаской посмотрел на содержимое в стакане, а он смачно захрумкал огурцом.

— Да ты пей, пей… не отравленное. Один я выпил не от жадности, это за друга своего, Степана Пономаря… Он перед смертью… просил: если где придется употреблять горькую, вспомни… и пару раз опрокинь.

Я понимающе кивнул:

— Ну, значит, за знакомство. Василием меня зовут. — Я протянул ладошку, но Сергей не сделал встреч­ного движения, не сказал обычной фразы: «Очень приятно». Будто вовсе забыл обо мне. Я выпил теплую, воистину горькую жидкость и захрустел соленым огурцом за ним вдогонку.

Мы некоторое время хрумкали огурцами молча.

— Братан, а ты знаешь, что такое жизнь? — Он перестал жевать. — А? Не-ет, ты не знаешь, что такое жизнь, — отложил свой огурец. — Ни ты, ни… они, — Сергей взглядом окинул вагон. — И я не знаю. Одному Богу известно, что есть жизнь, а что есть смерть. — Его пальцы отщипнули мякиш хлеба, размяв в катышек, бросили на газету. Лоб покрылся крупными бороздами морщин.

Он вдруг рывком наклонился через столик, почти к самому моему лицу и с жаром, с пугающей страстью громко зашептал:

— Братан, ты когда-нибудь видел, как уходит из человека жизнь? Когда в него, в мягкие ткани тела врывается, вспарывая, металл. Холодный и безжалостный… чтобы убить. Когда живое, сильное тело послед­ним усилием сопротивляется, трепещет, будто не веря, что маленький кусочек металла уже отделил его от мира живых? И этот последний ужас в уходящих глазах…

Когда конвульсиями тело стремится освободиться, соскользнуть с лезвия… А ты ему не даешь… придерживаешь. Вот оно еще живо и вот уже нет. Только последняя судорога… мелкая дрожь, словно кто-то там внутри ухватился за острие ножа. Невидимая связь передалась на рукоятку, ты её чувствуешь своей рукой, своим телом! — Он осекся, замер, словно только что увидел меня.

— Может быть, это и есть жизнь… чужая жизнь? Может, она, она цепляется за нож в нежелании уходить из тела? Или же смерть, таким образом, говорит:

— Вот и я пришла за тобой. Ты готов?

Он откинулся на перегородку, глаза его сузились охотничьим прищуром, словно пытаясь что-то разглядеть у меня за спиной. Я не знал, что сказать, да он, казалось, и не ждал моих слов. Но я ошибся. Взгляд вновь сосредоточился на мне, и он настойчиво вопро­сил:

— А, Василий? Ты такое видел?

Я в недоумении уставился на него. Ну, думаю, начинается. Собеседничек подсел. Сейчас точно от души наговоримся, до икоты. Что будет, если он ещё выпьет? С вывихом парень, что ли, а может контужен? Смысл его слов как-то не доходил до меня. Лишь неясная тревога поселилась внутри, хотелось убежать. Вновь промель­кнуло в голове: «И какого черта я не лег спать?»

В вагоне выключили свет. Душе моей и вовсе стало неуютно.

— Не люблю, когда темно, — будто уловив мое состояние, произнес Сергей. — С Грозного к темноте аллергия. Обязательно какая-нибудь пакость произойдет. — Он встал и, покачиваясь в такт вагона, побрел в сторону первого купе, где обосновались проводники.

Через несколько минут, пощелкав выключателями, они зажгли ночники — бледное подобие света.

— У них там настоящий балаган. Ты бы видел, Василий! Весь стол бутылками уставлен. Проводники, наверное, со всего поезда сбежались. Человек десять. А гонору-то, гонору… да ладно. Я завтра с ними потолкую. — Он плюхнулся на свое место и, сощурясь, пытался через серо-сизое марево света заглянуть мнев лицо.

— Ты че, Василий, загрустил? Не вешай носа. Давай еще по маленькой махнем.

Это был совсем не тот человек, что некоторое время назад присел за мой столик. Я не мог понять этой перемены. Неужели водка всему ви­ной?

— С проводниками-то чего не поделил? Мужички тоже решили напряжение снять. Что здесь зазорного?

— Э-э, нет, братан, шалишь. То мы, а то они. С коробейников деньгу срубили и теперь оттягиваются. А пить им, Василий, нель-зя-я. Они на службе. Если хочешь, на посту. Они за нас с тобой в ответе и за коробейников этих… — Он говорил, а сам разливал водку.

— А ты сам как к ним относишься?

— К кому? К коробейникам? — Сергей хотел было разлить по стаканам остатки, но отставил бутылку и махнул рукой в сторону вагонных полок:

— Ты глянь на них, на эту челночную братию, с их тюками и баулами. Вон, одни ноги торчат. Ты думаешь, они мотаются по доброй воле? Не-ет, братан, у них хлеб не так сладок, как некоторые считают. А проводники… сущие коты, как на Руси говаривали — тати, обирают челноков. Здесь их вотчина, они тут хозяева… — Лицо у него посуровело, сделалось жестким, что щучьим, глаза словно остекленели. У меня мелькнула мысль: наверное, с таким вот лицом и взглядом убивают, а он зачеканил слова:

— За наших с тобой братишек. За наших русских парней убитых, искалеченных, замученных. Которых жгут, которым выкалывают глаза, которым живьём отрезают головы, с которых с живых сдирают кожу, которых… которые не отомщены и… Эх! Вася, Вася, мирный ты человек и ничегошеньки ты не знаешь, как не знают миллионы таких же, как ты. Зря я в отпуск отправился, зря. Мать вот волнуется. Ну и решил: поеду, покажусь, что живой. Но тем, кто там, в грязи и крови под смертью ходит, лучше не видеть этой так называемой мирной жизни. Почему всё так неладно, я понять не могу. А ты, Василий, небось, немало книжек прочёл? Скажи, ты понимаешь?

Жадными глотками водка ушла в горло, только кадык дважды колыхнулся. Он не скривился, не поморщился. Желваки на скулах напряглись, огрубели, он зло, с лютой ненавистью бросил в чёрное окно, исхлестанное дождевыми прутьями:

— Уверовали. Думаете, на вас нет суда? Ничего, вы ещё рыгнёте своей кровушкой… мало не покажется. Под самую завязку. Мы уж позаботимся.

Мне стало не по себе. Кого он предупреждал, бросая угрозу в ночь? Тех, против кого воевал, или тех, кто его туда послал?

Я торопливо и молча выпил. Водка показалась мне ещё более горькой и противной. Сердце вдруг захлестнула щемящая обида за десантника Серегу, за измученных пассажиров, за то, что происходит у нас в стране. Мне захотелось сказать парню что-нибудь утешительное, я ощутил, что исчезло нечто, разделявшее нас, будто я в бою был с ним рядом и тоже стрелял и хоронил друзей…

Сергей вдруг тихо, вполголоса запел:

То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит,

То мое сердечко стонет, как осенний лист дрожит…

Дождавшись паузы, я попросил:

— Сергей, расскажи про наших ребят, там…

— А что рассказывать? Вот, как ты думаешь, если я не нужен государству, нужно ли тогда оно мне? То-то и оно. — Он тяжело вздохнул. — Ты, небось, по телику уже всё видел… Примерно так вам объясняют: «Сегодня обстреляли федералов десять раз, убито трое, одиннадцать ранено». Вася, ты мне скажи, откуда они взялись, из каких закутков повылазили? Это надо же так ненавидеть свою армию… Да может, мы и впрямь не их армия? Какие-то непонятные федералы… Ждут не дождутся, когда нас, нашу армию вывезут грузом «двести». Твари! — Он разлил водку и нехорошо усмехнулся: — Да, мы, русские, все пьём и пьём, словно на чужих поминках, а это поминки по нам самим… Да, Василий, странные это поминки, на которых одинаково плачут и о павших, и об оставшихся в живых. Потому что и те, и другие просто жертвы, а не герои войны. А никакой войны и не было. Есть гласное разрешение на убийство российских воинов. Если бы шла настоящая война — неделя и в Чечне установились бы мир, тишина и покой… Только вот кровь и смерть были настоящие…

В купе у проводников забренчала гитара, раздались пьяные возгласы, кто-то настойчиво предлагал тост за «Тех, кто в море».

Сергей плеснул в свой стакан, сказал:

— Прости, братан, я тебе не предлагаю. За него всегда пью один… Он был мне другом с детства. Пусть, Степан, земля тебе будет пухом. — Глотнул, отломил ломтик хлеба, макнул в соль и зажевал, сумрачно глядя в окно.

— Степан? Он что, тоже погиб? — спросил я.

— По-оги-иб. Вернее, погибель свою нашёл. И печально вывел:

Расступись, земля сырая, дай мне молодцу покой.

Приюти меня, родная, в тихой келье гробовой…

Что-то в его голосе, когда он говорил о друге, насторожило меня. Да и лицо Сергея, хоть и горестно-задумчивое, вдруг сделалось жестким, складки у губ обозначились черным. Он исподлобья глянул на меня и, не дожидаясь вопросов, сказал:

— Мы учились с ним вместе десять лет, за одной партой сидели, в одном доме жили на Вишенке, есть такой район в Виннице… на Мазеповщине.

— Не понял. А это где? Что за местечко?

— Вот-вот. Есть такое местечко. Сначала Малороссией называлось, потом Украиной или окраиной государства Российского, а сейчас Мазеповщина. Нет больше ни малороссов, ни украинцев, ни хохлов, а есть теперь… ма-зе-пин-цы.

Он вдруг умолк, отвернулся и несколько минут смотрел в чёрное окно, где метались грозовые всполохи. Я тоже молчал. Настроение попутчика резко изменилось. Его бесшабашность, поначалу так пугавшая меня, куда-то вдруг исчезла. Я почему-то и жалел Сергея, и одновременно завидовал ему. Эти противоречивые, непонятные ощущения бередили мне душу, и я вдруг протянул руку за стаканом и впервые за эту ночь по собственному желанию, не дожидаясь Сергея, сделал глоток… И ничего не почувствовал, ни вкуса, ни крепости. Будто то была вода.

Ладонью смахнув со стекла испарину, Сергей влажной рукой провёл по лицу, будто стирая с него что-то, и вновь заговорил:

— У друга моего Степана была любимая песня. «Ой, летилы дыки гусы». Бывало, на Буге летом загораем, а он как затянет, ну что Гнатюк… Отдыхающие подходили послушать. Хороший голос имел. — Горькая улыбка, скользнув по лицу, растаяла. — Уехал я из Винницы, сначала переписывались, а потом началось: то письма не доходят, то возвращаются.

В армии отслужил, а на гражданке — перестройка уже была в разгаре — выяснилось, что у меня никакой профессии. Стрелять, взрывать умею — и только.

Помыкался, помыкался, где только не был, чем только не занимался, и все как-то неудачно: то сократят, то просто вышибут. — Он жестко взял меня за руку, сжал. — Поверишь, Василий, порой поесть было не на что. И помощи ни откуда нет. Ни связей, ни знакомств не завёл. Ну и вернулся я обратно в армию — стал служить по контракту.

А что было делать? Кто же знал, что со своими воевать придётся! Лучше бы, конечно, жизнь по-другому устраивать. Можно было к братве податься… Впрочем, что сейчас говорить… А со Степаном мы в этом разорванном пространстве потерялись… — Сергей рывком поднялся и без паузы заговорил о другом: — Ну что, Василий, давай по кофейку, а? У меня в термосе запарен, зерновой.

Не дожидаясь ответа, нырнул в темноту вагона на свое место. Через минуту появился, уже в маечке с голубыми полосками. Он разлил кофе по стаканам. Едва пригубив, продолжил:

— Тут в Грозном мы один