Зажмите пальцами нос, пока жуете карамельку. Вы почувствуете сладость, но больше ничего. А теперь отпустите ноздри, сглотните и спокойно вдохните. Вы вдруг ощутите интенсивный фруктовый вкус карамели с нотами клубники или лимона. Это результат работы обоняния.
А что можно сказать о воспоминаниях, ассоциирующихся с запахом? Обонятельные сигналы не являются систематическими мнемоническими инструментами в человеческом поведении. Мы не используем запахи, как зрительные символы, для получения доступа к информации.
Эйвери Гилберт, кажется, не в такой степени попал под влияние Пруста: известный неторопливостью повествования, тот подробно описывает утомительный интеллектуальный процесс возрождения воспоминаний. В книге «Что знает нос» Гилберт отмечает, что «Борьба Пруста с обмакиванием мадленки совершенно очевидно отличается от того, как большинство людей переживают вызванные запахом воспоминания. У большинства из нас такие воспоминания возникают в голове легко. Это плохо соответствует репутации [Пруста] в качестве чувственного певца ароматов». И добавляет: «Есть еще одно важное замечание относительно эпизода с мадленкой: оно полностью лишено чувственного описания. На четырех страницах Пруст, этот «сластолюбец запаха», не дает ни единого определения запаха или вкуса, ни одного слова о вкусе печенья или чая»[198].
Пруст рассказал, как обмакивание мадлены (маленького французского печенья) в чашку чая вернуло ему детские воспоминания.
И тотчас же, удрученный унылым днем и перспективой печального завтра, я машинально поднес к своим губам ложечку чаю, в котором намочил кусочек мадлены. Но в то самое мгновение, когда глоток чаю с крошками пирожного коснулся моего нёба, я вздрогнул, пораженный необыкновенностью происходящего во мне. Сладостное ощущение широкой волной разлилось по мне, казалось, без всякой причины. Оно тотчас же наполнило меня равнодушием к превратностям жизни, сделало безобидными ее невзгоды, призрачной ее скоротечность, вроде того, как это делает любовь, наполняя меня некоей драгоценной сущностью: или, вернее, сущность эта была не во мне, она была мною. Я перестал чувствовать себя посредственным, случайным, смертным. Откуда могла прийти ко мне эта могучая радость?
Оливер Уэнделл Холмс-старший позднее замечал, что «воспоминания, воображение, былые чувства и ассоциации легче передаются через ощущение запаха, чем по любому другому каналу»[193]. Эта идея соответствует эстетике парфюмера Жан-Поля Герлена, сказавшего: «Запах – самая интенсивная форма воспоминаний»[194].
«Вначале, когда я только вошел в эту сферу исследований, – вспоминает нейробиолог из Йельского университета и бывший наставник Фаерштейна Гордон Шеферд, – обоняние оставалось в стороне ото всего. Никто ничего не знал.
бширное исследование «социальных связей, основанных на запахах», в рамках которого ученые пытаются понять, «влияет ли похожее ощущение запаха на установление между людьми хороших отношений»[224
Задача Бак была не в том, чтобы найти известные мотивы, общие для всех GPCRs. Ее комбинированная мозаика праймеров позволяла обнаружить частичное и перекрывающееся сходство между разными GPCRs. Но как узнать, нашли ли вы правильные гены? Вторая гениальная идея Бак – вместо ДНК использовать РНК. Этот выбор позволил ей получить генетический материал с разной молекулярной массой (концентрацией) и выбрать только самые тяжелые образцы! Вскоре использование вырожденных праймеров для ПЦР стало частью стандартного генетического протокола, например, для генетического сравнения организмов разных видов
ые основания: «например, в праймере GG(CG)A(CTG)A в третьей позиции стоит либо C, либо G, а в пятой – либо C, либо T, либо G»[106]. Степень вырожденности праймера определяет количество таких специфических последовательностей (в данном примере их шесть). Таким образом, вырожденные праймеры менее специфичны и позволяют амплифицировать родственные, но различающиеся генетические последовательности.
Немногие технологии оказали такое революционное влияние на науку, как метод ПЦР. Это изобретение Кэри Муллиса, удостоенного Нобелевской премии по химии в 1993 году, «буквально разделило биологию на две эпохи – до ПЦР и после ПЦР»[105
