— Ты только не расстраивайся слишком сильно. Она теперь… Увидишь.
Я ускоряю шаг при виде бабушкиной пятиэтажки, но мама крепко держит меня под руку, будто пытаясь хотя бы на минутку задержать в привычном мире, защитить от страшного знания, с которым сама живёт последние два года. Я послушно сбавляю скорость. В конце концов, мне и самой хочется погружаться в мир своего детства неспешно, по миллиметру сбрасывать усталую двадцатипятилетнюю оболочку и выпускать на волю девочку, которая когда-то знала уголки этого двора наизусть.
Мы неторопливо проходим мимо старых яблонь, чьи ветки наверняка помнят прикосновения моих содранных об кору ладоней, мимо покосившихся турников, которые когда-то казались невероятно высокими, а теперь, пожалуй, едва достанут мне до подбородка. Сворачиваем на асфальтовую дорожку и подходим к непривычно пустым скамейкам у подъезда.
— Надя! — доносится из-за спины.
В нашу сторону неторопливо движется соседка с первого этажа, закутанная в шерстяную шаль не по погоде.
— Добрый день, Ира, — улыбается мама.
— Добрый-добрый! Как Сашка выросла! Всё в Москве?
— Да вот, работает, — мама реагирует немедленно, как и всегда, не давая мне и шанса раскрыть рот. Ничего не меняется. Вроде мелочь, но если умножить её на двадцать с лишним лет… Я привычно ощутила себя упаковкой, которой положено оставаться герметично закрытой, чтобы ни единая частичка «враждебной» среды не смела проникнуть внутрь. Даже частичка чужого внимания.
— Приехала в отпуск, — добавляю я, стараясь не закипать. Слово отвоёвано, целостность упаковки нарушена, живём.
— Молодец, — одобрительно кивает Ира. — Надюш, как там Валя?
— Потихоньку. Не выходит уже совсем.
Ира грустнеет. Её взгляд устремляется куда-то мимо нас, то ли в тенистый палисадник, то ли в переплетения винограда над скамейками.
— Как жалко. Почти все уже по домам сидят. Лида не ходит. Маринку дети к себе забрали. Аза умерла прошлым летом. Эх…
— Да, — кивает мама. — Раньше здесь всегда кто-то сидел.
Я тоже киваю, уплывая в воспоминания: вот я бегу с четвёртого этажа вниз, отбивая по перилам известный только мне ритм, выскакиваю из подъездной прохлады в душные объятия лета, кричу писклявое «Здра-а-асте!» собравшимся на скамейке старушкам. Одна из них сейчас передо мной — похожая на маленького добродушного призрака с глазами, полными тоски, будто она уже мысленно стояла в той же очереди, где и Лида, Маринка, Аза…
— Ладно, вы идите, а я ещё погуляю. Вале привет!
Мы прощаемся и заходим в подъезд, от пола до потолка выкрашенный непривычно голубой краской. Это немного возвращает в реальность. Если бы стены были, как раньше, синими, я бы точно потеряла ощущение времени. В замызганных краской стёклах мелькает моё выкрашенное в блонд каре, круги под глазами, оставшиеся на память от после
