Мои дети вышли из меня – плоть от моей плоти. Ко мне первой протягивали руки, меня звали в ночи, а я подхватывала их и, заключив в объятия, вдыхала чудный аромат безволосых темечек. Дети росли, но для меня все равно оставались отражением младенцев, которыми когда-то были. Телу не объяснишь понятного разуму, оно изнывало в разлуке.
Примерно то же самое я бросила когда-то Клитемнестре. Выплюнула тот же упрек: многие матери теряют дочерей, такое сплошь и рядом случается, так почему для нее смысл жизни свелся к мести?
Сколько времени провела я с детьми, отгоняя страшные сны во мраке, обтирая жар с горячих лбов, напевая колыбельные и облегчая горести? Мой муж отправлялся убивать врагов в погоне за властью и славой, но я сражалась с чудищами уже давно, расчищая путь своим детям, чтобы они уверенно шагали в будущее. И сейчас самое время снова этим заняться.
– Но если не отомстим, если брат оставит убийц нашего отца безнаказанными, что сделают боги тогда? Это наш долг. – Сжимаю в кулаке отстриженную прядь волос – то единственное, что способна дать отцу в отсутствие Ореста. – Выходит, жена может убить мужа, а узурпатор – захватить трон и оба – избежать расплаты? Разве это не оскорбляет и богов, и наш род – да все и вся?
– Но где же этому конец? – Его запальчивость даже пугает. Таким я Георгоса еще не видела. – Неужели не видишь, что все это длится, повторяясь снова и снова? Боги требуют справедливости, а страдаем каждый раз мы.
– Ну а что нам, по-твоему, делать?
– Будь счастлива, и все. – Потянувшись через стол, он берет меня за руку. – От матери с Эгисфом ты освободилась. Живи от них независимо.
Вбежав в колоннаду, уже у входа я обернулась, взглянула еще раз на остающееся позади. Ужасающее. Немыслимое. Исхоженные мною улицы, обрамлявшие небо башни – все, привычное с детства, расплавлялось в ничто, в черные от сажи руины. Душа болела, слезы текли ручьями, голова шла кругом от непостижимой чудовищности происходящего. Я видела все это в безжизненных образах, насылаемых Аполлоном, но не могла тогда прочувствовать нутром, не ощущала жара, опаляющего плоть, сжигающего волосы.
Спотыкаясь, я вошла в каменные врата, и саднящую от ожогов плоть обдало ошеломляющей прохладой.
Мать чувствовала родство с этой далекой женщиной, Брисеидой, отцовой невольницей. Воображала, что та презирает царя, объявившего ее своей. Я повернулась на бок, уткнулась в мягкие покрывала. Медленно, глубоко вдохнула, жарко выдохнула себе же в лицо. И так, угнездившись в постели, стала думать о ней. Какая она, эта женщина, остановившая войну? Высокая и статная, должно быть, волосы волнистые, глаза большие. Глаза, способные взглянуть на моего отца. Ему в лицо, мне видевшееся лишь в тумане давних воспоминаний. Брисеида, конечно, красива. Каково ей пришлось? Сначала она пленница знаменитого Ахилла, грозного молодого воина, вселяющего страх в сердца троянцев. Потом в стан мирмидонцев является стража Агамемнона, песок хрустит под подошвами, – ее забирают, ведут к царю.
Клитемнестра жалела ее: Агамемнону досталась! Я зажмурилась. И почти ощутила, как утопают ступни в песке троянского побережья. Представила, что янтарные вспышки на изнанке сжатых век – от пламени факелов в руках греческих воинов. Они вели ее к шатру, крепко схватив за предплечья. Когда приблизились, Брисеида, верно, опустила голову, и распущенные волосы упали ей на лицо – так она и шла, пока не предстала наконец перед ним.
Видение рассыпалось. Я силилась припомнить его облик: темную бороду, густые кудри – может, уже сединою тронутые, ведь столько лет прошло, да и войну вести – дело нелегкое. Но живые темные глаза, конечно, сверкают по-прежнему, разве что усталость в них заметнее.
Мои дети вышли из меня – плоть от моей плоти. Ко мне первой протягивали руки, меня звали в ночи, а я подхватывала их и, заключив в объятия, вдыхала чудный аромат безволосых темечек. Дети росли, но для меня все равно оставались отражением младенцев, которыми когда-то были. Телу не объяснишь понятного разуму, оно изнывало в разлуке.
Если смогу оглашать волю богов и видеть ткань самой судьбы, то получу и внимание, и уважение. Этого я и желала всем сердцем. Быть кем-то другим, а не собой, говорить чужими словами, а не собственными
Я по-прежнему жаждала приобщиться к тайнам материнских видений, хоть ту давнюю ночь и вспоминала с неприязнью. Вот чего мне хотелось, а не свадьбы, мужа или детей. И вдруг меня осенило. Раз Аполлон владеет даром пророчества, то ведь, неверное, может награждать им вернейших своих последователей. Служить Аполлону – призвание достойное. Чем не годная стезя для негодной дочери?
