Oui d'un mot peut nous perdre, et d'un mot nous souver!

Госпожа Л*, проведшая все время своей молодости в Москве, удалилась наконец в

деревню и жила там почти в совершенном уединении, утешаясь своею воспитанницею, дочерью покойной ее приятельницы, которая в последний час жизни своей, пожав ее руку, сказала: "Будь матерью моей Юлии!"

Подобно тихой прозрачной реке текла мирная жизнь их, струившаяся невинными

удовольствиями и чистыми радостями. Праздность и скука, которые угнетают многих

деревенских жителей, не смели к ним приблизиться. Они всегда чем-нибудь занимались; сердце и разум их были всегда в действии. Едва мрачные ночные тени исчезать начинали, едва румяный свет зари начинал разливаться по воздуху, госпожа Л*, пробуждаясь вместе с

природою, нежными ласками прерывала покойный сон Юлии и призывала ее пользоваться

приятностями утра. Обнявшись, выходили они из дому, дожидались солнца, сидя на высоком

холме, и встречали его с благословением. Насладясь сим великолепным зрелищем природы, возвращались они домой с чувством веселия, ходили по саду, осматривали цветы,

1 Удержите и прекратите ваши жалобные вопли,

Слабое утешение в беде всех несчастных!

Покоримся богу, который хочет нас испытать,

Который единым словом может нас погубить или спасти! (франц.)

любовались их освеженною красотою и питались амброзическими испарениями. Госпожа Л*, посмотрев на пышную розу, часто с улыбкою обращала взор свой на Юлию, находя между ими

великое сходство. Но Юлия любила более всех цветов фиялку. "Миленький цветочек! -

говаривала она, прикасаясь нежными устами своими к се листочкам.- Миленький цветочек!

Напрасно скрываешься в густоте травы: я везде найду тебя". Говоря сие, клялась внутренне

быть всегда смиренною подобно любезной своей фиялочке. После обеда хаживали они

смотреть полевые работы поселян, которые в присутствии их трудились с радостию. Вечер

приносил с собою новые удовольствия. Смотрели на заходящее солнце, смотрели, как кроткие

овечки при звуках пастушеской свирели бегут домой, блеют и прыгают, как утружденные

поселяне один за другим возвращаются в деревню, и слушали, как они, быв довольны успехом

работ своих, в простых песнях благословляют мать-натуру и участь свою.

Когда же наступала пасмурная осень и густым мраком все творение покрывала или

свирепая зима, от севера несущаяся, потрясала мир; бурями своими, когда в нежное Юлиино

сердце вкрадывалась томная меланхолия и тихими вздохами колебала грудь ее, тогда

брались щ книги, бессмертные творения истинных философов, писавших для пользы рода

человеческого, тогда читали и перечитывали письма любезного Евгения, сына госпожи Л*, учившегося в чужих краях. Иногда при чтении сих писем глаза Юлиины наполнялись слезами, приятными слезами любви и почтения к благоразумному и добросердечному юноше. "Ах!

Когда он к нам приедет? - часто говаривала госпожа Л*.- Как счастлива буду я, когда его увижу, прижму к своему сердцу и тебя вместе с ним, Юлия!"

Так текли месяцы и годы. Настало время, в которое молодому Л* надлежало

возвратиться в отечество и в объятия своей матери. Всякий день ждали его, и все о нем

говорили. Гуляя по цветущим лугам - тогда было еще начало лета,- беспрестанно

посматривали на большую дорогу. Когда поднималась вдали Пыль, сердца, ожиданием

томимые, трепетать начинали. Прогуливались долее обыкновенного, медлили обедать,

медлили ужинать, надеялись, что приедет сын, приедет братец - с самого детства Юлия

привыкла называть Евгения сим именем.

Наконец он приехал. Восклицания, восторг, радостные слезы - кто сие описать может?

Несколько дней не могли они от радости опомниться. Юлия - по скромности, свойственной

молодой благонравной девушке,- старалась удерживать сильные движения своего сердца, но

не всегда могла удержать их. Молодой, пылкий человек, воспитанный с нею вместе и

любивший ее, как сестру свою, после такой долговременной разлуки требовал от нее все

новых уверений в любви. Юлия должна была обходиться с ним так же вольно, так же просто, как и в детстве. Он непременно хотел, чтобы она всегда говорила ему ты, а не вы; сего

последнего слова не мог он терпеть в устах своей Юлии. "Как бы я был несчастлив,- говорил

он трогательным голосом,- если бы разлука хотя несколько прохладила твою любовь ко мне, тот нежный жар дружбы, который составлял счастие моего младенчества!.. Нет, сестрица! Ты

меня, конечно, так же любишь, как и прежде, собственное мое сердце меня в том уверяет.

Хотя, расставшись с вами, перешел я совсем в новый мир, где меня все занимало, все

изумляло; однако ж мысль о вас - о матушке и о тебе - была всегда первою и приятнейшею

моею мыслию. Помнишь, как мы прощались, когда Евгений, проливая слезы, сказал тебе

прерывающимся голосом: "Юлия! Я буду всегда нежнейшим другом твоим!" Эта сцена никогда

не выходила из памяти моей". Юлия отвечала ему одною улыбкою, но сия улыбка сказывала

ему все. Госпожа Л* в радости обнимала сына своего и Юлию.

Хозяйки водили Евгения по всем лучшим местам в окрестности своей деревни и

показывали ему прекрасные виды, открывающиеся с вершины зеленых холмов. "Под этим

высоким вязом,- говорила ему госпожа Л*,- ты часто сиживал с Юлиею; часто бегивал с нею по

этому дугу, в этом леску брали мы землянику, и когда Юлия, не умея искать ягод, грустила, ты

тихонько подбегал к ней и пересыпал свои ягоды в ее корзинку. На этой долине вы заставили

меня однажды плакать и благодарить бога. Помнишь ли? Нет, ты уже все забыл. Так я

расскажу тебе. Мы гуляли по роще. Вышедши на долину, увидели мы лежащего на траве

старика, который едва дышал от усталости и зноя. Ты тотчас бросился к нему, схватил с себя

шляпу, почерпнул воды, возвратился к старику, напоил его и смыл у него с лица пыль, а Юлия

обтерла его платком своим. Боже мой! Как я радовалась вами, видя такие знаки

чувствительности вашего сердца!"

Гуляя при свете луны, рассматривали звездное небо и дивились величию божию; внимая шуму водопада, рассуждали о бессмертии. Сколько высоких нежных мыслей сообщали

они друг другу, быв оживляемы духом натуры! Как возвышалось сердце молодого человека, когда он в лице Юлии рассматривал образ спокойной невинности, освещаемый лучами тихого

светила.

Евгений подарил Юлии множество нот, множество французских, италианских, немецких книг. Она прекрасно играла на клавесине и пела. Клопштокова песня "Wil kommen, silberner Mond" {Явись к нам, серебряный месяц (нем.).}, к которой музыку сочинил кавалер

Глук, ей отменно полюбилась. Никогда не могла она без сердечного размягчения петь

последней строфы, в которой Глук так искусно согласил тоны с чувствами великого поэта.

Кроткие, нежные души! Вы одне знаете цену сих виртуозов, и вам единственно посвящены их

бессмертные сочинения. Одна слеза ваша есть для них величайшая награда.

15 августа минуло Евгению двадцать два года, а Юлии двадцать один. Утренняя песнь

птичек разбудила юношу. Он открыл глаза, и все предметы вокруг него улыбнулись. Встав с

веселием, спешил он к своей родительнице. Она сидела в задумчивости, облокотившись на

окно, подле которого на молодой яблоне лобызались две горлицы; на челе ее видны были

знаки небесных чувств. Евгений смотрел на нее с глубоким почтением, не смев прервать ее

размышления. Но сердце ее скоро почувствовало приход любезного сына; она встала, обняла

его и благословила день его рождения. Вошла Юлия. Легкое, белое платье c розовыми

леyтами, распущенные волосы, радостная усмешка - все сие возвышало красоту ее. Она

летела в объятия своей воспитательницы. Едгедай целовал ее руку.

Госпожа Л* села на софу, посадила подле себя детей своих, смотрела на них с

умильною любовию и начала говорить: "Бог видит, что я вас равно люблю, сердце мое

признает Юлию своею дочерью. Я всегда радовалась взаимною вашею любовию, веселилась, что бог даровал мне таких милых детей. Признаюсь, я боялась, чтобы ты, сын мой, просвещая

свой разум, не развратился в сердце, которое у тебя так мягко. Часто на коленях взывала я к

богу: спаси моего сына! - Он услышал молитву мою, и ты возвратился к нам с большими

знаниями и с неиспорченными чувствами. Не правда ли, что и в Юлии нашел ты новые

достоинства? Она была предметом всех моих попечений, я старалась ее научить всему тому, что сама знала. Богу открыто было мое намерение, а теперь и вам его открою. Я готовила вас

друг для друга. Вы друг друга достойны, друг друга любите: совершите же благополучие мое и

соединитесь вечным, священным союзом!" Евгений вдруг встал, бросился к ногам матери

своей и мог сказать только: "Матушка... Матушка!" Юлия преклонила голову свою на груди ее и

в безмолвии жала ее руку. Евгений одною рукою обнял мать свою и Юлию... Блаженные

патриархальные времена, в которые добродетельный юноша без всякой боязливой

застенчивости, означающей растленную пороком душу, прижимал к груди своей

добродетельную девицу! Одна минута излетела из глубины вашей, вырвалась из объятий

вечности, вас поглотившей, возвратилась в мир и осчастливила юного Евгения!

"Блаженствуйте, дети мои! - говорила гж. Л*,- блаженствуйте ко счастию матери вашей!" - "Ах!

Достойна ли я такого блаженства! - сказала Юлия.- Ваши милости..." - "Ты для меня небесный

дар, Юлия, дар, которого едва смел я желать во глубине своего сердцам"; Если бы Рафаэль увидел сию сцену, то он забыл бы писать картину и в восхищении

бросил бы кисть свою.

Все домашние, узнав, что Евгений скоро будет супругом Юлииным, были вне себя от

радости, все любили его, все любили ее. Всякий спешил к обедне, всякий хотел от всего

сердца молиться о благополучии их. Какое зрелище для ангелов! Евгений и Юлия составляли

одно сердце, в пламени молитвы к небесам воспарявшее. Госпожа Л* в жару благоговения

многократно упадала на колени, поднимая глаза к небу и потом обращая их на детей своих.

Надлежало думать, что сии сердечные Прошения будут иметь счастливые следствия для

юной четы, что она будет многолетствовать в непрерывном блаженстве, каким только можно

смертному на земле сей наслаждаться. Но судьбы всемогущего суть для нас непостижимая

тайна. Пребывая искони верен законам своей премудрости и благости, он творит - мы

изумляемся и благоговеем - в вере и молчании благоговеть должны.

Будучи в беспрестанном восторге высочайшей радости, Евгений около вечера

почувствовал в себе сильный жар. Он не хотел чувствовать его, хотел превозмогать натуру и

таить сие борение; ко внутреннее состояние его скоро открылось проницательным глазам

нежной его родительницы и Юлии. Страх разлился по всем нервам их. Радость, подобно

летнему солнцу, скрылась за облако печальных предчувствий; буря и гром таились в недрах

оного. Больного положили на постелю - послали в город за доктором - все были в смятении, но

все старались еще льстить себя надеждою. Так человек по некоторому природному

побуждению - может быть, счастливому - закрывает глаза свои, когда освещает его луч

будущих горестей!

Евгений, несмотря на то что пламя болезни стремилось в нем охватить все протоки

жизни, просил печальную мать свою и плачущую Юлию успокоиться, уверяя, что ему

становится лучше; но огненные руки его и горящее лицо обличали его в неправде. Три дни, в

которые ни гж. Л*, ни Юлия почти не отходили от постели и не смыкали глаз, болезнь его то

усиливалась, то уменьшалась. Приехал доктор, осмотрел больного и не сказал ничего

решительного. Казалось, что в пятый день было ему гораздо легче: утешение блеснуло в

душах печальных. Но в шестой день пришел он в беспамятство, и доктор сказал Юлии за

тайну, что нельзя ручаться за жизнь его.- Оцепенение и обморок!

Больной в беспамятстве своем часто говорил с жаром: "Я не хочу, не хочу с нею

расстаться!.. Только с нею хотел бы я царствовать... Оставь меня, искуситель, и не кажись

Юлии!"

В девятый день, на самом рассвете, душа Евгениева оставила бренное тело.

Исступленной матери казалось, что собор святых духов принял ее в свои объятия и с

громогласными песнями провожал по пространствам эфира. После сей небесной мечты она

почувствовала в себе бодрость и могла утешать Юлию, которая упала на грудь мертвого и в

отчаянии восклицала: "Друг, супруг мой! Постой, постой! Умрем вместе!" Насилу могли

вывести ее из комнаты.

Через три дни надлежало погребать тело. Все дворовые люди и крестьяне

присутствовали при сем печальном обряде и проливали горькие слезы. Всякий хотел нести

гроб и тем оказать последний долг покойному. За гробом шла несчастная мать в длинном

черном платье. Немая горесть изображалась на лице ее, но сквозь глубокие черты сей горести

сияла твердость и всякая надежда на небесное подкрепление. Бледная, изнемогшая Юлия не

могла сама идти, ее вели две женщины под руки в некотором отдалении от гроба. Ни одной

капли слез не видно было в глазах ее, и никаких жалоб уста ее не произносили, но в сердце

своем чувствовала она всю тягость свершившегося удара.

Унылый глас похоронных песней и вид гроба, опускаемого в землю, не могли

поколебать мужества гж. Л*. Но Юлия не могла уже вынести сей последней сцены, громко

закричала и едва было без чувств не упала в могилу, но гж. Л* успела схватить и удержать ее.

Так скрылся из мира нашего любезный юноша. Прости, цвет добродетели и

невинности! Прах твой покоится в объятиях общей матери нашей, но дух, составлявший

истинное существо твое, плавает в бесчисленных радостях вечности, ожидая своей любезной, с которою не мог он здесь соединиться вечным союзом. Прости!

Гж. Л* и Юлия лишились в сей жизни всех удовольствий и живут во всегдашнем

меланхолическом уединении. Самая природа, бывшая некогда для них источником радостей, представляется им мрачною и запустевшею. Единственную отраду свою находят они в

молитве и в помышлении о будущей жизни. В следующую весну Юлия насадила множество

благовонных цветов на могиле своего возлюбленного; будучи орошаемы ее слезами, они

распускаются там скорее, нежели в саду и на лугах. Молодые деревенские девушки и

мальчики празднуют подле сей могилы пришествие прекрасного мая, но отцы их и матери

никогда без тяжелого вздоха мимо ее не проходят.

Один молодой чувствительный человек, проезжавший через деревню гж. Л* и

слышавший сию печальную повесть, посетил гроб Евгениев и на белом камне, лежавшем

между цветов на могиле, написал карандашом следующую эпитафию, которая после была

вырезана на особливом мраморном камне:

Сей райский цвет не мог в сем мире распуститься -

Увял, иссох, опал - и в рай был пренесен.

КОММЕНТАРИИ

В настоящем издании представлены русские сентиментальные повести, написанные в

период между началом 70-х годов XVIII века и 1812 годом. Выбор повествовательного жанра

объясняется тем, что именно в нем в наибольшей степени отразилась специфика русского

сентиментализма как литературного направления.

Материал сборника расположен в хронологической последовательности, что дает

возможность проследить историю жанра от первых до последних его образцов. В

комментариях представлены: биографические сведения об авторе, источник публикации

произведения, примечания к тексту и три словаря - именной, мифологических имен и названий

и словарь устаревших слов. Издатели XVIII века не всегда называли авторов публикуемых ими

произведений, отсюда несколько анонимных повестей и в данном сборнике.

Большая часть произведений печатается по первому и, как правило, единственному их

изданию. Немногие отступления от этого принципа специально оговорены в примечаниях.