Спокойно, Риварес, спокойно! Не деритесь, я не епископ.
Камень, лежащий на дороге, может иметь самые лучшие намерения, но все-таки его надо убрать…
Я боюсь…
– Чего?
– Темноты. Иногда я просто не могу оставаться один ночью. Мне нужно, чтобы рядом со мной было живое существо. Темнота, кромешная темнота вокруг… Нет, нет! Я боюсь не ада! Ад – это детская игрушка. Меня страшит темнота внутренняя… там нет ни плача, ни скрежета зубовного, а только тишина… мертвая тишина.
Все твои волны и бури прошли надо мной.
Добрая ссора – соль земли
вспомните еще, что ведь душа немая, у нее нет голоса, она не может кричать. Она должна терпеть, терпеть и терпеть…
Мы, атеисты, – горячо продолжал он, – считаем, что человек должен нести свое бремя, как бы тяжко оно ни было! Если же он упадет, тем хуже для него. Но христианин скулит и взывает к своему богу, к своим святым и, если они не помогают, то даже к врагам, лишь бы найти спину, на которую можно взвалить свою ношу
Как только засияло солнце и Овод встретился лицом к лицу со своими врагами, воля вернулась к нему, и он уже ничего не боялся.
Живописный пейзаж не трогал ее – она предпочитала смотреть на Овода.
Она не отличалась сентиментальностью и все-таки хранила кое-что на память: это была уступка той слабой стороне ее «я», которую Джемма всегда так упорно подавляла в себе.
