Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книга — моя реальная история. Та, что случилась со мной. На первый взгляд она может показаться детективом со слабой интригой и предсказуемым концом. Но это не так.

В основу положены мои переживания на фоне событий, что сжимались кольцом на шее, медленно отрезая меня от привычной и такой дорогой жизни. Понимание, что от моих усилий уже ничего не зависит, резало изнутри острыми краями камня, сдавливающего грудь. Спасало лишь одно — то, что оставалось в моей власти: изменить отношение к происходящему. Это не давало впасть в отчаяние и потерять веру. Но, увы, такое осознание пришло не сразу. Далеко не сразу…

Вторая, не менее важная цель — рассказать, как главный герой, то есть я сам, против воли был переброшен с одной стороны баррикад на другую. Вчера ты — рука закона, сегодня — на скамье подсудимых и в полной мере на себе ощущаешь вкус не такой уж и слепой Фемиды. Осознаёшь всю глубину её, так называемой, беспристрастности. И насколько беззащитен ты, когда система оборачивается против тебя.

А ещё — это история о боли: о разладе в семье, внутреннем расколе, потере себя, о мести и, конечно, о предательстве.

И наконец — о том, чего никогда бы не случилось без тех, кто был рядом и шёл по этому ухабистому пути плечом к плечу: о поисках ответа на вопрос «зачем мне эти испытания?», о попытках найти выход и — самое трудное — о принятии произошедшего.

Если вам знакомо чувство, когда земля уходит из-под ног, — эта книга может стать вашим спутником. Не потому, что в ней есть ответы на все вопросы, а потому, что в ней есть то, без чего невозможно ступить на новую дорогу, расставить приоритеты, научиться радоваться и любить себя.

ГЛАВА 1 УТРО, ИЗМЕНИВШЕЕ ВСЁ

Просыпаюсь от нежной, едва уловимой мелодии будильника — тихой, как шёпот, чтобы не разбудить супругу. Она допоздна укачивала нашего малыша, и теперь её сон хрупок, как утренний туман. А его сон — важнее всего. Пусть спит, пусть отдыхает.

За окном — разгар лета, и солнце уже заливает квартиру золотым светом, пробираясь сквозь шторы, играя на полу, на столе, на чашке, оставленной с вечера. Воздух тёплый, наполненный тишиной и покоем. Кажется, сам мир замер в этом утре, таком мирном и безмятежном.

Но это — только начало.

Меня ждал день, как всегда, недобрый — бесконечные служебные разборки, тонны бумаг, сотрудники с вечными жалобами и проблемами, которые уже набили оскомину. Опять одно и то же, опять по кругу.

Сижу за столом, жду звонка водителя. Он всегда предупреждает, когда подъезжает к моему дому. Телефон задрожал в кармане — это он. Пора в пучину событий.

Но есть одна отрада: пока мы едем по городу, можно послушать музыку. Женя отлично знал мой вкус, да и ему, кажется, нравился тот же репертуар, что и мне. Хотя бы эти полчаса в дороге — мой маленький островок свободы в море предсказуемого хаоса.

С лёгким, почти неуловимым воодушевлением вышел из квартиры. Дверь закрылась тихо — чтобы не разбудить тех, кому ещё можно спать. А мне — вперёд, в водоворот дня.

Возле лифта меня встретил молодой человек. Его лицо было мне совершенно незнакомо — ни одной запоминающейся черты, ни одного знакомого жеста. Он стоял, слегка сутулясь, в темной, выцветшей куртке, которая словно впитала в себя все пыльные углы нашего подъезда. Его зеленоватые брюки, когда-то, наверное, имевшие презентабельный вид, теперь висели мешковато, без намёка на стрелки. Особенно бросились в глаза его ботинки — поношенные, со стёртыми носками, будто он долго и бесцельно бродил по городу перед тем, как оказаться здесь.

Мы машинально поздоровались, и в этот момент я почувствовал лёгкий холодок вдоль позвоночника. Его голос прозвучал неожиданно мягко, почти интеллигентно, контрастируя с обликом.

— Артём Николаевич? — начал он, и его пальцы нервно перебирали какую-то невидимую нить на рукаве куртки.

Фраза повисла в воздухе, и я заметил, как его взгляд на мгновение скользнул куда-то за мою спину, к двери моей квартиры. В подъезде вдруг стало тихо — даже привычный гул лифта затих, будто затаив дыхание вместе со мной.:

— Да, — ответил я.

— Прошу вас оставаться на месте и не делать резких движений.

После этого он предъявил удостоверение сотрудника ФСБ. Я, насколько это возможно в состоянии, когда стресс начинает стучать в дверь твоего сознания, прочитал содержимое документа.

— Вижу. Что дальше? — спросил я.

— Одну секунду, — ответил он, повернулся к двери, ведущей на общий балкон, и громко сказал:

— Выходите, можно начинать!

Пластиковая дверь с матовым стеклом дрогнула, и по её поверхности пробежала лёгкая рябь, словно поверхность воды, в которую бросили камень. Я замер, чувствуя, как сердце начинает биться чаще — глухие удары отдавались в висках, сливаясь с тиканьем часов в подъезде.

Кто сейчас появится? Знакомые лица? Или чужие, холодные взгляды, полные скрытых намерений? Ладонь непроизвольно сжалась в кулак. Если это они — что я скажу? Как объяснюсь? Может, среди них найдётся тот, кто вспомнит прошлое, пожалеет, протянет руку?

Но разум тут же оборвал эту слабую надежду. Нет, не за помощью они пришли. Не за словами.

Дверь приоткрылась, и в щели мелькнула тень. Ещё мгновение — и всё станет ясно. Воздух стал густым, тяжёлым, будто перед грозой. Я сделал шаг назад, инстинктивно ища опору за спиной.

Сейчас всё начнётся. «Так, надо собраться и приготовиться к худшему, — подумал я. — Сейчас будут давать документы на ознакомление, ну не беседовать же… Для этого могли бы и пригласить по телефону. Значит, не так всё хорошо».

Дверь полностью распахнулась, и в коридор вошёл важный, с серьёзным лицом молодой человек: «Этот мне незнаком. Впервые вижу, — подумал я. — Он больше похож на следователя. Это плохо, это очень плохо».

Далее, в проеме возник второй человек. Его лицо озаряла легкая, почти дружелюбная улыбка — та, что бывает у терпеливого охотника, когда добыча наконец попадает в поле зрения. Он явно ждал этого момента, отсчитывая минуты, пока я выйду из квартиры. И вот — момент настал. В его приветливом взгляде читалось странное удовольствие: он пришел не как подчиненный к начальнику, а как палач к приговоренному, тщательно скрывая торжество под матерчатой вежливостью.

А затем шагнул вперед третий. Я узнал его сразу — оперативник, с которым не раз пересекался по службе. Наши взгляды встретились, и в его глазах читалась не радость, а холодное, методичное удовлетворение. То самое, что появляется у человека, который месяцами вел разработку, собирал улитки, подшивал в дело каждую бумажку, терпел окрики начальства, требовавшего результатов.

Представьте себе это состояние: ты — следователь или оперативник, который долго и кропотливо собирал пазл. Ты знаешь каждую деталь биографии своего объекта, каждую его слабость, каждый неосторожный шаг. Ты жил этим делом, спал с ним, просыпался с мыслями о нем. И вот наступает момент истины: уголовное дело возбуждено, санкция на обыск получена, все уже в готовности.

И когда ты наконец видишь перед собой того самого человека — того, чьи телефонные разговоры ты знаешь наизусть, чьи перемещения отслеживал по карте, — в этот миг испытываешь не злорадство, не ярость, а странную, почти физиологическую эйфорию. Это как выдох после долгой задержки дыхания. Как всплеск адреналина в момент, когда цель на мушке.

Мурашки бегут по спине, живот сжимается в приятном спазме, а в голове — ясность и легкость. Ты не смеешься, не упиваешься его страхом. Ты просто чувствуешь, что всё было не зря. Что система сработала. Что ты — на своей стороне, а он — на проигравшей.

Именно поэтому глаза моего коллеги горели таким знакомым, леденящим блеском. Он ненавидел меня. Он наслаждался моментом — тем самым, ради которого и идет эта игра.

А я стоял перед ними, понимая, что теперь уже не начальник. Не тот, кто подписывает приказы и раздает указания. Теперь я — часть дела. Часть протокола. Часть системы, которая только что перемолола меня своими шестеренками.

Игра началась. И моя очередь ходить — закончилась. «Вот неудача, — подумал я. — Это что, он зайдёт в мой дом без моего согласия и будет рыться в моих вещах? Вот же мерзко. Да, нехорошо как-то всё складывается. Неприятно».

— Привет, Артём Николаевич, — знакомый оперативник протянул мне руку для пожатия.

Он смотрел на меня всё теми же блестящими глазами. Такое впечатление, что свет всех лампочек подъезда в этот миг падал именно на его зрачки. Мысли танцевали в голове от долгожданного триумфа: «Ну вот мы и встретились. Теперь ты не отвертишься. Как же долго я этого ждал», — думал он, расплываясь в улыбке и обнажая свои плохо очищенные зубы.

— Доброе утро, Стас Геннадьевич, — протягивая в ответ свою руку, ответил я.

— Не думаю, что оно такое. У тебя такого утра ещё никогда не было.

— Это верно, не думал и не гадал. А что, другого способа не было со мной поговорить? Надо сразу так и с силой?

— Да, это перестраховка, чтобы ты не смог выкрутиться.

— Да ладно, — с улыбкой сказал я, — от вас разве можно скрыться? Вы такая организация, с которой тягаться себе дороже.

— Дороже, — согласился он.

В наш разговор вмешался следователь:

— Так, послушайте меня. Артём Николаевич, вот постановление о проведении обыска в квартире. Ознакомьтесь и распишитесь.

— Обыск? Какой ещё обыск, зачем? — спросил я.

Эта фраза вырвалась из моих уст неосознанно, на автомате. Как защитная реакция, когда не знаешь, что делать и как поступить. Обычно наш организм реагирует в подобных ситуациях как ребёнок, который в силу своего возраста многого не знает и в результате задаёт глупые вопросы.

Все на меня посмотрели странным взглядом. В их глазах читалось: «Какие вопросы он задаёт? Он действительно не понимает, что тут происходит и зачем мы все здесь собрались? Это тот, кто проработал в органах почти двадцать лет? Смешной он какой-то».

От понимания всего этого мне стало немного не по себе:

«Вот это сморозил? — подумал я. — Как-то глупо выгляжу. Стою тут весь такой в костюме и белой рубашке, напыщенный начальник, а таких простых вещей и не знаю. Точнее, знаю, но своими вопросами показал обратное. Ладно. Не это сейчас должно быть важным. Пусть думают, что хотят. Главное — этих ребят не злить. По себе знаю: когда начинают по-тупому противодействовать — задавать глупые вопросы, которые затягивают процесс, отказываются открывать дверь, читать и подписывать предъявленное постановление, — то хочется этому товарищу заломать руки, застегнуть наручники и положить лицом в пол. А после вызвать представителя управляющей компании, двоих соседей, взять болгарку в руки и громко открыть дверь. Хамски зайти в квартиру и провести обыск так, что после этого придется делать ремонт, включая поклейку новых обоев. Мне допускать к себе такого отношения нельзя».

— Вы читайте бумагу, там всё написано, — сказал незнакомый мне оперативник, который стоял ближе всех к двери моей квартиры.

— Да не волнуйтесь вы так, Артём Николаевич. Вы же всё понимаете, — вмешался следователь.

— Всё понимаете… — тихо повторил я его слова и протянул руку, чтобы взять документ.

Всего лишь лист. Всего лишь чернила. Но именно в этот момент он перестал быть просто бумагой — он стал ножом, рассекающим мою жизнь на «до» и «после». Я смотрел на него, и буквы сначала плыли перед глазами, сливаясь в чёрное, бесформенное пятно. Только потом проступили отдельные слова: постановление, возбуждено, уголовное дело. Подпись следователя — размашистая, с нажимом, будто ставящая точку в чём-то важном. Синие чернила. Печать — немного смазанная, как будто её поставили второпях, но от этого она не становилась менее весомой.

Руки задрожали. Сначала едва заметно — лёгкая дрожь в кончиках пальцев. Потом сильнее. Я сжал кулаки, но это не помогло. Тело реагировало быстрее разума, предательски выдавая то, что я пытался скрыть: страх. Не панику, нет — холодный, растекающийся по жилам страх, от которого сжимается желудок и перехватывает дыхание.

«Дыши. Просто дыши», — проговорил сам себе. Сделал глубокий вдох, потом ещё один. Но лёгкие будто не раскрывались до конца. Мысли метались, цепляясь за обрывки планов, вариантов, возможных действий.

«Позвонить. Надо позвонить», — рука сама потянулась к телефону. Старый рефлекс — в сложной ситуации искать поддержки, совета, хоть какого-то якоря в этом внезапно перевернувшемся мире. «Но… кому? Кто сейчас сможет помочь? Кто вообще захочет?»

Тишина. Только тиканье часов на руке. Только собственное дыхание, всё ещё неровное. И этот лист передо мной — уже не просто бумага, а приговор, ещё не озвученный, но уже вступивший в силу.

Осталось только принять правила новой игры. Но сначала — перестать дрожать.

Оперативник резко отреагировал на мои действия и в утвердительной форме потребовал:

— Артём Николаевич, не прикасайтесь к телефону. Вы же прекрасно знаете, что этого делать нельзя. Чуть позже ваш телефон будет изъят.

— Да, конечно, — ответил я и убрал руку.

— А лучше выключите при нас свой телефон, чтобы не отвлекал.

— Как скажете.

Я достал свой аппарат из правого кармана и при всех нажал на кнопку выключения. Телефон ярко сверкнул и мелодией подтвердил своё отключение.

— Хорошо. Уберите его пока обратно в карман.

В разговор вмешался следователь:

— Вы закончили с ознакомлением? Подписывайте бумагу вот здесь, — он указал на графу под названием «Ознакомлен».

— Ещё минуту, пожалуйста… — попросил я.

Передо мной лежал документ, и каждая его строчка обжигала сознание. «Разглашение государственной тайны» — эти слова висели в воздухе, как приговор, ещё не произнесённый вслух. «Передача третьему лицу» — формулировка, от которой похолодели пальцы, сжимающие бумагу.

Я медленно водил взглядом по тексту, впитывая каждое слово. Тексты телефонных переговоров. Объект оперативной разработки. Оперативно-розыскные мероприятия. Сухой канцелярский язык, за которым скрывалась чья-то тщательно спланированная операция. И теперь я оказался в её эпицентре.

Особенно резанула глаза фраза: «В жилом помещении могут находиться предметы…» Мой мысленный взгляд непроизвольно скользнул по представляемым знакомым стенам, по книгам на полках, по рабочим бумагам на столе. Сюда придут чужие люди и будут переворачивать всё вверх дном, выискивая доказательства, которых…

Голос следователя вывел меня из раздумий:

— Вы ознакомились? Нужны разъяснения?

Я поднял голову, сохраняя на лице невозмутимое выражение. Внутри всё сжалось, но внешне — ни единой эмоции. Только лёгкий нахмуренный взгляд человека, глубоко погружённого в изучение документа.

— Один вопрос, — произнёс я ровным тоном. — Кто именно этот третий, не имеющий допуска?

Мой голос звучал спокойно, почти деловито. Но в голове уже работала логика, анализируя возможные варианты, ища слабые места в этой конструкции. Обыск — это не просто формальность. Это послание. И теперь предстояло понять, кто его отправил и что за этим стоит на самом деле.

Руки больше не дрожали. Теперь в них была твёрдость. Я перечитал текст ещё раз, отмечая про себя каждую неточность, каждую расплывчатую формулировку, которая могла стать зацепкой. Игра только начиналась.

— Какие телефонные разговоры? Вы о чём вообще?! — с возмущением спросил я. — Это интересно, как я мог что-то передать? Это бред! Такого не было и такое невозможно!

— Ну, мы считаем иначе, — ответил следователь и нахмурил брови.

Я видел, как его лицо начало терять дежурную вежливость. Губы сжались в тонкую ниточку, веко слегка подрагивало — он явно считал мои вопросы пустой тратой времени. И был по-своему прав. Кто я такой, чтобы затягивать этот тщательно спланированный спектакль?

Но остановиться я не мог. Каждый новый вопрос был как глоток воздуха для тонущего человека. Может быть, если спрашивать достаточно долго и упорно, произойдет чудо? Они вдруг очнутся, переглянутся, и кто-то скажет: «А может, и правда, ошиблись человеком?» И тогда они свернут свои бумаги, заберут печати, и я смогу просто выйти из подъезда, сесть в машину и поехать по своим делам. Как вчера. Как позавчера. Как всегда.

Но чуда не происходило. Их глаза оставались пустыми и непроницаемыми. Они пришли не за ответами — они пришли за мной. И никакие вопросы не могли изменить сценарий, который кто-то уже написал за нас всех.

Я вдруг осознал всю комичность ситуации: взрослые мужчины, профессионалы, тратили свое и чужое время на этот ритуал. Они — делая вид, что верят в справедливость происходящего. Я — делая вид, что не понимаю, что всё уже решено.

И всё же я задал ещё один вопрос — просто чтобы услышать собственный голос. Чтобы доказать себе, что ещё могу говорить, ещё не сдался. Последний акт сопротивления перед тем, как опустятся кулисы:

— Здесь речь идёт о событиях, которые якобы были более трёх лет назад. Это же время, когда я был замом по тыловой части в управлении. У меня даже доступа не было к подобной информации… Как я мог это всё передать?

Всё это были риторические вопросы. На них никто не собирался отвечать. Следователь и его большая команда пришли сюда не для этого. Ему не нужно тратить время на разъяснения и уж тем более на диалог со мной. В такой ситуации поверить в сказанное трудно. Поскольку твои интересы и интересы пришедших к тебе людей разделяет пропасть, которую не перепрыгнуть и не обойти.

— Нам ещё долго слушать вас? — строго и с недовольством спросил меня следователь. — Следствие всё покажет. А сейчас мы сделаем то, за чем пришли, и хватит вопросов.

— Да, конечно, — опустив голову, сказал я в ответ.

После этого аккуратно поставил свой портфель на пол, чтобы освободить руки, взял ручку и подписал там, где надо.

— Ну, раз вопросов больше нет, — продолжил следователь, — тогда открывайте дверь и начнём.

Сколько раз за всю свою практику мне приходилось говорить подобные слова другим людям, а после предлагать им открыть дверь своим ключом…

Мои мысли, словно спорткары на последнем круге, которые рвутся к финишу, сталкивались друг с другом: «Супруга… Как подобрать слова? Коллеги… Что сказать им? Руководство… Какой будет их холодный взгляд?» А дальше — пугающая пустота, где не было готовых ответов.

— Мне надо взять свой портфель и достать ключи от квартиры. Я могу это сделать? — и, не дожидаясь ответа, потянулся к сумке. Никто не стал отвечать на мой вопрос. Все смотрели на меня. А что им ещё остаётся делать?

Перед тем как открыть дверь, повернулся к сотрудникам, стоявшим позади в ожидании начала, и спросил:

— А понятые? Где вы их будете искать? Соседей моих привлечёте?

Сама мысль о них вызывала тошнотворное отвращение. Чужие люди в моем доме.

Они снимут обувь (но носки-то останутся — вонючие, потные), будут шаркать по ламинату, оставляя невидимые следы своего вторжения. Их глаза — фальшивое сочувствие на первом плане, а под ним — жадный интерес: «Что натворил сосед? Чем всё закончится?»

И самое мерзкое — они получат законное право рыться в моей жизни. Открывать шкафы, трогать вещи, изучать, как устроен мой быт. Редкий человек упустит шанс заглянуть туда, куда его в обычной жизни никогда не пустят. А потом — перешептывания на лавочке: «А я у него видел…», «А у него в спальне…»

Лучше пусть придут хоть марсиане, только не соседи с моего этажа. Люди, с которыми придется потом делить тесную кабину лифта по утрам. Чувствовать их тяжёлое дыхание на затылке. Видеть, как они специально отводят взгляд, утыкаясь в пол, лишь бы избежать неловкого молчания.

Объясняться? Оправдываться? Никогда. По двум причинам: моя жизнь не спектакль для их любопытства и не предмет для сплетен. Никто не получит права совать нос в мои личные дела под маской натужного сочувствия.

«Может, старшего дома пригласят с дворником, например?» — слабая надежда мелькнула и тут же погасла.

Знакомый оперативник улыбнулся мне и сказал:

— Не беспокойся, у нас свои понятые. У них есть допуск к гостайне.

Я посмотрел в конец коридора, и действительно, в подъезде стояли ещё двое пожилых людей. Странно, а ведь я на них даже не обратил внимания. Какие интересные люди. Невзрачные и незаметные. Безликие. Вот бы им в наблюдении работать. На таких точно не подумаешь и не обратишь свой взор, даже когда чувствуешь опасность. Они тихонько всё это время стояли в уголочке, как две неслышимые тени.

— Ага, понятно, — в ответ улыбнулся я, — знакомая ситуация. Сам так раньше делал. Понимаю, так проще. Наверное, мне надо вас поблагодарить?

Эта фраза немного разрядила обстановку, и все слегка улыбнулись. Наконец мной была открыта дверь, и мы всей толпой зашли в дом.

— Мне надо разбудить супругу, — сказал я следователю, — для неё это будет, мягко сказать, сюрприз. Позвольте мне её подготовить.

— Да, конечно, — любезно ответил он, — но только так, чтобы мы вас могли видеть.

Я зашёл в спальню. Разбудил Настю и тихонько сказал:

— Не волнуйся, у нас непрошеные гости, они планируют провести в доме обыск. Соберись, пожалуйста, и выходи из спальни. Не принимай всё близко к сердцу. Скоро всё закончится. «Нам надо это пережить, — с волнением в голосе сказал я и добавил, — я тебя предупреждал, что такое может быть, мы же в какой-то степени готовились к этому, ты помнишь?»

Настя молчала. Ее широко раскрытые глаза — будто два беззащитных озера — бессознательно хлопали ресницами, словно пытаясь развеять надвигающуюся тучу. Она всё ещё находилась в этом пограничном состоянии между сном и явью, где слова обретают вес не сразу, а боль приходит с запозданием.

Она на автомате ответила:

— Да, я помню. Сейчас оденусь и выйду.

— Хорошо, — с одобрением сказал я.

Возвращаясь в зал к своим непрошеным гостям, повторил для себя: «Главное — не противодействовать, этим только сделаю хуже, но давать волю таким людям тоже нельзя. С лёгкостью подкинут чего-нибудь, как говорится, для моей сговорчивости».

Следователь разместился за кухонным столом. Разложив свои бумаги в порядке, понятном только ему, взял своё смертоносное оружие в правую руку — шариковую ручку, придвинул несколько листов с печатным текстом к себе поближе и молча занялся заполнением пустых граф.

Благодаря тишине в комнате было слышно, как его перо бегает по бумаге, издавая звук, похожий на шуршание маленькой мышки в тёмном углу. Его рука двигалась быстро, он не старался красиво писать.

Я стоял напротив стола, прислонясь спиной к холодильнику. За окном сияло солнце, лучи которого согревали мою правую руку и отогревали душу. Я наблюдал, как следователь небрежно заполнял документ. Для него это просто работа, текучка, то, что далеко от искусства. Если сравнивать почерк, то приемлемым вариантом будет манера письма школьника младших классов, который не считает аккуратность важной частью его учёбы.

«И это всё мне придётся читать в конце. Да не просто читать, а понимать, что именно каждое слово означает», — предвкушая предстоящее событие, с грустью подумал я.

Понятые скромно осматривали зал, сидя на диване. У всех чувствовалось состояние неловкости. Пауза немного раздражала, но все терпеливо ждали команды следователя начинать.

Через несколько минут уши следователя донесли информацию в мозг, что в комнате царит несвойственная, согласно количеству в ней людей, тишина.

Его рука остановилась, ручка замерла на бумаге. Её колесо, размазывающее синие чернила по бумаге, стояло неподвижно. Сохраняя данное положение рук, он поднял голову и посмотрел на всех присутствующих в зале. Улыбнулся и тихо сказал: «Ещё немного, и я закончу. Тогда и приступим».

Затем развернулся корпусом вправо, направив взгляд на пожилую пару, сидящую на большом диване. На лице изобразил жалостливую гримасу, вкладывая в неё нотку фальшивого переживания и сочувствия, обратился к понятым: «Потерпите немного. Я понимаю… Вам утомительно. Мы здесь недолго».

Они молча махнули головами, давая понять, что всё понимают и готовы ждать столько, сколько потребуется.

Воспользовавшись ситуацией, я решил отвлечь себя своими размышлениями: «Меня предупреждали об этом, почему я не поверил? А с другой стороны, что я мог бы сделать? Ничего. А всё ли я правильно делал?» Когда мне стало известно, что в отношении меня возбудили уголовное дело, я доложил в установленном порядке своему руководителю. Он информацию принял, сказав, что если не причастен, то переживать не стоит.

«Что далее? — продолжал я. — Почему мне не предложили уехать из города в отпуск, например? Это вопрос, на который стоит поискать позже ответ. Далее, может, надо было вынести из дома всю технику с телефонами? Но это же бред. Они тогда и телевизор заберут. Ведь нельзя проводить обыск, ничего не изъяв. Так это не делается. Опять же, я не могу быть и работать без своего телефона. Что ещё? — продолжал я. — Но почему меня оставили в городе? Ведь многие знали, что придут ко мне с обыском, — снова поток мыслей вернул меня к этому вопросу. — Знаю людей, которым так помогали и спасали их от последствий. Да какой там, вообще не доводили до них. А мне такой возможности не предоставили. Это неспроста. Артём, остановись. Надо собраться. Проанализирую после свои догадки. Это надо всё проверять и сопоставлять. Сейчас переключайся на более важный процесс. Чего нельзя делать при обыске: первое — нельзя никого оставлять из оперативников одних в комнатах. Понятые — их люди, им веры нет. Они потом скажут всё, что нужно следователю, а не так, как оно было на самом деле. Второе — надо попросить Настю, чтобы она внимательно следила за каждым. Далее — не подписывай, пока не прочтёшь от начала и до конца документ. Особое внимание — к описанию предметов, которые будут изъяты, всё должно совпадать. Это важно, я помню. Четвёртое: выдохни уже наконец, расслабься, твоя трясучка, пусть даже лёгкая, она заметна. Ты не должен показывать свою слабость. Жалость не вызывать, они тут не за этим. И главное — пойми, Артём, все эти люди — твои враги, у них нет цели помогать. Да, да, я знаю, очень хочется, чтобы было всё по-другому, но нет, реальность иная». Я говорил в своих мыслях так громко, что боялся — кто-то сможет их услышать.

«Вроде всё проговорил. План хороший, его и держись, — дал я себе установку, — это поможет сохранить самообладание».

Единственное, о чём тогда не подумал, — позвонить адвокату. А с другой стороны, как это возможно сделать? Ведь телефоны под изъятие. Да и звонки совершать не разрешено. Есть у меня такое право или нет, никого это не волнует. Когда в квартире четыре опера, плюс двое их понятых и следователь, что ты им скажешь? Начни говорить о своих правах, и в лучшем случае тебе улыбнутся в лицо, а в худшем — заломают руки под видом того, что ты начал оказывать противодействие. Надо это понимать и взаимодействовать со всеми с учётом обстановки.

Следователь продолжал методично заполнять протокол, а его ручка также скрипела по бумаге. В этом звуке мне слышалась вся абсурдность момента — взрослые мужчины играли в какую-то странную игру, где бумаги были важнее людей. Он переспрашивал мои данные, хотя прекрасно знал их наизусть — этот ритуал казался бесконечным.

В зал вошла Настя. Не торопясь, с невозмутимым лицом. Ни тени паники в глазах, только легкая усталость в уголках губ. Она прошла к холодильнику, движения точные, выверенные годами привычки. Достала детский завтрак, поставила греться.

Она стояла ко всем спиной, опершись ладонью о кухонную столешницу. Глаза были прикованы к микроволновке, которая с монотонным гудением вращала в своем нутре посуду, бомбардируя её микроволнами.

Этим утром Настя выбрала облегающие спортивные шорты — они выгодно подчеркивали выпуклые ягодицы и тонкость талии. Обтягивающий белоснежный топ плотно облегал грудь, а накинутая на плечи красная олимпийка (так и не застегнутая) добавляла образу дерзкой небрежности.

Выглядела она на грани допустимого — достаточно сдержанно, чтобы не вызывать открытого осуждения, но достаточно провокационно, чтобы притягивать взгляды всех присутствующих.

Оперативники старались не смотреть, но украдкой всё же бросали жадные взгляды. Молодые парни — им бы в другом месте и в другое время глазеть на красивую женщину. Но сейчас они делали вид, что оценивают оперативную обстановку. Смешно.

Я же наблюдал за женой без стеснения. Как её ягодицы играли мышцами при каждом движении, как бедра напрягались, когда она переминалась с ноги на ногу. В голове началась странная война — между трезвым осознанием происходящего и животным желанием, разожжённым её утренним нарядом.

Рациональные мысли носились, как степные всадники, пытаясь подавить всё лишнее. Но сексуальная энергия Насти оказалась сильнее — даже в этой абсурдной ситуации моё тело напоминало, что я прежде всего мужчина.

«О чём ты думаешь, идиот? Сейчас не то время, чтобы думать о низменном…» — подумал я, и мои уголки рта слегка растянулись в улыбке. Но взгляд по-прежнему оставался на её аппетитных бёдрах. «Она сейчас повернётся, — продолжил я фантазировать, — и тогда станет отчётливо виден тот прекрасный и выразительный треугольник, который автоматически расширит горизонты воображения не только у меня, но и большинства присутствующих. Это я на тот случай, если не все здесь гетеросексуальны». Я зажмурил глаза, сжал зубы — скулы напряглись. Тонкая боль во рту отрезвила меня, остановив разгулявшийся поток похотливых мыслей.

Печь прозвенела. Настя проверила температуру еды привычным движением — губами к ложке. Я видел, как сжимаются ее пальцы на ручке ложки, единственный признак напряжения.

— Настя, — сказал я четко, — следи, чтобы никто не ходил по комнатам один.

Она кивнула. Просто «хорошо», без лишних слов. Моя стальная женщина. В этот момент я понял, насколько она сильнее меня. Меня ещё трясет от адреналина, а она уже переключилась на сына.

— Можно разбудить ребенка? — спросила она и посмотрела на следователя. Тот кивнул, отправив сопровождающего.

Сердце сжалось: «Мой мальчик увидит этих людей в нашем доме. Этих чужаков, которые роются в наших вещах. Хоть бы не запомнил. Хоть бы…»

Раздался топот маленьких ног. На своем трехколесном коне влетел главный командир этого дома. Настя ловко извлекла его из седла и усадила за специальный детский столик. Он сразу взялся за ложку — серьезный, деловитый.

— Молодец, — прошептал я. Гордость распирала грудь. Вот он, мой смысл. Настя стояла рядом, создавая своим телом защитный круг. Она смотрела только на него, игнорируя весь этот цирк.

А оперативники продолжали свое дело. Бумаги шелестели, шаги гулко раздавались по квартире. Но в этом углу кухни, у детского столика, был островок нормальности — мама и ребенок, завтракающий кашей. Последний бастион прежней жизни.

Следователь наконец закончил со своими документами и попросил оперативников приступить к проведению следственного действия. Я тут же предложил:

— Давайте мы со Стасом Геннадьевичем осмотрим детскую комнату вдвоём, чтобы потом туда смогла уйти супруга с ребёнком, а вы начинайте при ней осмотр кухни и зала. — я смотрел на следователя в ожидании его одобрения.

— Делайте, — согласился он.

В спальне всё пахло детством. Игрушки под кроватью, цветные карандаши, разложенные на маленьком столике, рядом с ними листки бумаги. Некоторые уже запечатлели на себе фантазию ребёнка — как он видит этот мир, а остальные были чистыми, как будущее, которое он сам будет строить.

Внимание Стаса привлёк единственный шкаф в комнате, формой напоминающий букву «Г», расположенный слева от входа. Он подошёл к основным раздвижным дверям, остановился, упёр руки в боки — его пальцы растопырились. Поза, в которой смешались и готовность к действию, и скрытое раздражение. Я стоял рядом в ожидании его решения: «Интересно, какое удовольствие ты получишь от осмотра детских вещей?» — промелькнула ироничная мысль в моей голове.

Спустя несколько секунд молчаливого простоя у шкафа, Стас посмотрел на меня своими сверкающими глазами, наполненными детской отвагой, смешанной со взрослой решимостью — рождённой в его сознании исключительно правом, данным ему по закону, а не по свойству характера: «Чего ждёшь? Открывай…» — сказал он ровным голосом на выдохе, показывая таким образом своё превосходство надо мной.

Слова ударили меня словно обухом по голове. Такой постановки вопроса я не ожидал: «А ты сам-то не можешь руками подвигать?» — мысленно возмутился и посмотрел на Стаса. Не отрывая взгляда от его лица, немного кивнул головой в левую сторону, показывая лёгкое удивление и одновременно своё согласие выполнить его команду. Левой рукой отодвинул дверцу шкафа в левую сторону, открыв доступ к его содержимому.

Стас, продолжая изображать уверенного оперативника, сказал с командирской ноткой в голосе: «Так, ну что тут у нас?» После присел на корточки и приступил к осмотру с нижних полок. Он запускал руки под аккуратно сложенную одежду, проверяя, не спрятано ли там под бельём то, что может его заинтересовать. Его ладони, которые не видели мыла как минимум со вчерашнего вечера, прикасались к подгузникам, чистым полотенцам, носкам — ко всему, что носит мой сын.

После осмотра я проводил Настю в спальню — пусть там переждут этот кошмар. Настоящая работа началась в зале — здесь стоял массивный шкаф с нашими гаджетами, документами, флешками.

Казалось, они заберут всё — вплоть до зарядных устройств. В эпоху цифровых технологий обыск, надо признать, стал другим — теперь доказательства помещаются в карман, но последствия так же необратимы.

Перед тем как всё положить в один мешок и опечатать, оперативник Стас сказал:

— Подождите, дайте мне этот телефон, — и указал на смартфон супруги.

Следователь рукой подвинул его в сторону опера, давая понять, что разрешает, и с деловым видом продолжил заполнять протокол обыска, описывая изымаемые предметы.

Стас взял гаджет супруги и направился к ней в спальню. В это время я занимался перебиранием документов в шкафу, показывая их понятым и оперативнику, который стоял рядом со мной.

Краем уха услышал разговор Стаса со следователем про телефон. Это меня смутило. Я озадачился: «А зачем ему понадобился телефон моей супруги и почему он пошёл к ней в спальню? Здесь что-то не так…» — подумал я.

Тут же остановился с документами и сказал, что мне надо к Стасу Геннадьевичу. Не дожидаясь какого-либо ответа от присутствующих лиц, направился в спальню.

— Анастасия, скажите, а какой у вас на телефоне пароль? Мне убедиться кое в чём, здесь же при вас, — обращался Стас к моей супруге.

— Я думаю, что вам надо обратиться к Артёму, он знает мой пароль, — ответила она.

— Стас Геннадьевич, — вмешался я в разговор, — ну мы же с вами всё прекрасно понимаем и знаем… Зачем спрашивать пароль? Не стоит этого делать.

— А ты скажешь пароль от телефонов своего и супруги?

— Стас Геннадьевич… — растянуто сказал я и слегка улыбнулся, давая понять, что пароли к гаджетам я не сообщу.

— Всё понятно с тобой, — тихо сказал он, глядя на потухший экран телефона. Гаджет безжизненно лежал в его правой руке.

Ощущая беспомощность — в этой ситуации, впрочем, как и в жизни — он сжал губы в тонкую ниточку и прошептал то, что сам счёл грозной фразой:

— Я всё равно тебя посажу. Надолго. Ты будешь сидеть и просить о пощаде.

Не решившись встретиться со мной взглядом после этих слов, он резко развернулся и быстрым шагом пошёл в зал.

Положив телефон на стол рядом со следователем, громко сказал: «Опечатывайте!»

Страшно не было, но неприятно — это точно. Мне даже хотелось рассмеяться ему в ответ. Не из-за надменности, нет. Просто, когда хорошо знакомый человек пытается напугать тебя, злобно сверкая глазами, его угрозы почему-то перестают восприниматься всерьёз. Это какая-то защитная реакция — смеяться над тем, что должно было испугать.

В целом, мероприятие под названием «обыск» прошло относительно спокойно.

Все формальности были выполнены без эксцессов.

— Ну что, выдвигаемся? Продолжим наше увлекательное дело в вашем управлении, — сказал незнакомый мне оперативник.

— А у меня есть выбор?

— Нет, — и он улыбнулся в ответ.

ГЛАВА 2 ИСПЫТАНИЯ ОБЫСКОМ НА РАБОТЕ

Каково было моё удивление, когда на улице я увидел ещё сотрудников, которые должны были обеспечивать силовую защиту. Все вооружены и одеты в камуфляж. Их лица спрятаны под масками, видны одни глаза. У всех рации. Из них вырываются какие-то неразборчивые звуки. Прямо как в кино.

— Вот это круто. Неужели я такой опасный, что понадобилось столько народу? — сказал я. — Вы тут прямо аншлаг собрали. Похоже, полдома в окна наблюдают.

— Пусть смотрят, это их дело, — ответил мне Стас, который шёл рядом со мной.

— Да у вас тут несколько машин и все полны людей. Ух, как круто.

— Ты же понимаешь, что так надо и положено.

— Нет, не понимаю. Со мной можно было и по-другому. Я адекватный и многое понимаю и знаю.

— Вот именно поэтому здесь так много людей, — резко ответил Стас.

Меня всегда такое шоу удивляло. Вспоминаю, как нас тоже заставляли брать с собой на обыски людей из специальных силовых подразделений. Иногда доходило до смеха, когда задерживали молодых парней-компьютерщиков, которые дальше своего ноутбука и туалета не заходили месяцами. А тут люди с автоматами да в масках. По-моему, это всё комично выглядело.

Но всё это было мелочью по сравнению с визитом кинологов. Этих с их собаками старались тоже привлекать даже на компьютерные дела — видимо, чтобы оправдать бюджет кинологической службы и не дать псам разлениться. Ведь им абсолютно всё равно, где рыскать: хоть в серверной, хоть в спальне.

Данные воспоминания я наложил на свою ситуацию — и меня передёрнуло от представления, что в моей квартире могли бы носиться лохматые овчарки с немытыми лапами, суя мокрые носы в постельное бельё и оставляя грязные следы на паркете…

«Странно, что ко мне не прислали этот цирк, — вдруг осенило меня. — Хотя… наверное, у них просто нет своего собачьего зоопарка». Эта мысль почему-то вызвала горькую усмешку.

Настя осталась одна в опустевшей квартире, где ещё витал тяжелый дух чужого присутствия. Ее состояние можно сравнить разве что с тем, когда после шторма ты остаешься среди разбросанных волнами обломков — вокруг привычные вещи, но всё перевернуто с ног на голову. Чужие руки перерыли шкафы, оставили после себя запах дешевого одеколона и ощущение насильственного вторжения в самое личное.

Она стояла посреди гостиной, механически поправляя сдвинутый ковер. Руки сами искали занятие — то поправляли вазу на столе, то гладили спинку дивана, будто успокаивая испуганное животное. Слезы подступали к горлу, но не вырывались наружу — она знала, что сейчас нельзя, что нужно держаться ради маленького человечка, который смотрел на нее своими огромными глазами, ещё не понимая, почему мама так странно себя ведет.

«Что будет дальше?» — этот вопрос звенел в её голове, как натянутая струна. Отсутствие телефона, обычно раздражающее, сейчас казалось милостью — не надо никому ничего объяснять. Не надо слышать этот притворно-сочувственный тон родственников, эти шепотки за спиной соседей. Она представляла, как завтра будет идти по двору, чувствуя на себе десятки любопытных взглядов, как мамы у песочницы резко замолкнут при ее приближении…

Сын внезапно врезался ей в ноги на своем велосипеде, вырвав из тягостных раздумий. Она подхватила его, прижала так крепко, что он заворчал. Его теплый детский запах, знакомый с первых дней жизни, стал единственной опорой в этом рухнувшем мире. «Ничего, мы справимся», — прошептала она, целуя его пухлую щеку. Губы сами сложились в улыбку, когда мальчик, вырвавшись, снова помчался по коридору с победным криком.

Настя смотрела ему вслед, и впервые за этот день в груди что-то дрогнуло. Этот маленький водитель трехколесного танка, не ведающий о бедах, стал ее якорем. «Вот и молодец, — сказала Настя, — езжай, завоевывай территорию». Она взяла ведро и тряпку — теперь война будет за чистоту. За то, чтобы вымыть каждый угол, где ступала нога непрошеного гостя. Чтобы вернуть дому его душу.

А там… А там будет видно. Главное — мы вместе. И пока крутятся колесики этого детского велосипеда, пока звучит его смех, жизнь продолжается. Даже если завтра снова придется столкнуться с чужими взглядами и шепотами. Даже если… Но об этом она подумает завтра. Сегодня нужно просто вымыть полы.

Я вместе со своими сопровождающими вышел из двора на улицу, где были припаркованы рядом с моим служебным автомобилем машины приехавших ко мне «гостей».

С каждым шагом в моей голове отливались тяжёлые мысли: «Вот утро, солнце, я в костюме, мой портфель, машина, ожидающая меня — всё как обычно, как всегда». В груди немного защемило, почувствовался лёгкий укол в животе: «Но сегодня всё будет иначе. Не так…» — и холодок пробежал по позвоночнику.

Мы остановились с правой стороны моей машины. Я повернулся к Стасу и сопровождающим боевикам:

— Как поедем?

— Давай на твоём, — он ткнул указательным пальцем в багажник, — поеду я и ещё двое, вот эти с автоматами.

Я посмотрел на его ноготь, который побелел от сильного прижатия — там отчётливо сияла чёрной полоской, отделяющей подушечку пальца от ногтевой пластины, забившаяся грязь.

— Понятно, — медленно и с растяжкой сказал я.

Окинул оценивающим взглядом двух молодых парней в масках. Они одеты в камуфляж, под которым, наверняка, скрывается лёгкий бронежилет и, конечно, оружие. Выглядят они устрашающе. Чувствуешь себя каким-то особо опасным преступником в их компании.

В такие моменты зрители, как мухи, подлетают семьями к окнам и внимательно рассматривают происходящее. Кто там стоит, какие надписи на спинах людей в форме? Кто-то скажет: «О, ужас — это ФСБ, они задерживают нашего соседа. Это чего же такого он натворил, что его уводят такие люди? С кем мы живём в одном доме?». Есть и такие, кто резко выходит на улицу погулять с собачкой или котиком. Мамашки с колясками подтягиваются. Интерес человеческий к чужой беде обладает особым магнетизмом. О, как же прекрасно то чувство опасности, которое не затрагивает тебя. Холодок по телу, который сменяется теплом понимания, что ты здесь просто зритель, а участник — другой человек, подобен лёгкому наркотику. Как же от него отказаться? Будем смотреть, чтобы потом рассказать дома за столом остальным, кто ничего не знает. Сплетни, сладкие сплетни, они так помогают скрасить серые будни жизни.

Перед тем как нам всем поместить свои тела в машину, возникла неловкая ситуация: кто сядет на переднее сиденье? Вроде бы вопрос-то плевый, но сегодня — не тот день. Что раньше было простым и понятным, теперь ставится под сомнение. Появилась дополнительная сложность: надо согласовывать элементарные вещи с теми, кто мне противен.

Я сморщил лицо в гримасе напряжённой сосредоточенности — немой сигнал, что сейчас мои мысли погружены в прошлое. В этот момент перед внутренним взором проносились обрывки воспоминаний, словно кадры старой киноплёнки: «По опыту мы всегда делали так: подозреваемый на заднем сиденье между двумя сотрудниками, а старший группы — на переднем».

Мой взгляд невольно опустился на брюки с наглаженными стрелками: «Ну нет. Только не в моём случае. У меня костюм, рубашка, всё начищено, а меня сейчас среди этих оперов? От которых идёт душок немытого тела, которое вспотело то ли перед обыском, то ли в ходе него?»

Пальцы на правой руке невольно сжались в кулак, придавая решимости планируемым действиям: «Надо проявить принципиальность. Молча занять переднее сиденье и всё, точка».

Как задумал, так и поступил. Открыл переднюю дверь пассажира, поставил свою сумку на пол, после удобно расположился на сиденье. Головой не крутил, интереса не проявлял — нельзя было показывать свою слабость. Только решимость, хотя бы в этом. Это не наглость — это характер.

«Так, вопросов у присутствующих не возникло, мне это нравится, — подумал я. — Значит, ещё пока побаиваются. Нерешительные парни. Не знают до конца, чем может дело кончиться, раз молча позволили сесть в более комфортных условиях».

Перед тем как поехать, водитель Евгений обратил внимание на то, что нет одного автомобильного коврика заднего ряда.

— А где коврик? — возмущённо спросил он. — Вы куда его дели?

— Не знаю, — ответил человек с автоматом и в маске.

— Но был утром здесь, а сейчас его нет! Зачем вы его убрали? — продолжал возмущаться Женя.

Ситуация стала накаляться. Сотрудник в маске начал нервничать. Ведь его обвиняют в краже коврика. Кому это понравится?

— Слышишь? Угомонись! — возмутился он. — Я сейчас тебе коврик такой найду — за машиной побежишь. Езжай давай!

— Женя, не обращай внимание, найдём твой недостающий коврик. Не накаляй обстановку, не время и мы не в том положении, — вмешался в диалог я.

Евгений что-то пробурчал невнятное и запустил двигатель. В его глазах сверкала злость. Он понимал, что теперь покупать утраченную вещь придётся ему за свой счёт.

Его строгий взгляд был готов расплавить лобовое стекло, но тогда ему также пришлось бы его покупать за свои деньги. Зрачки резко дёрнулись налево, в сторону выезда из парковки: «Мудаки, блин. Зачем коврик-то трогать? Ну сидели в машине, охраняли меня, но пакостничать-то зачем?» — мысленно возмущался Женя. «Крутые, что ли? Почувствовали себя на вершине…»

— Не борзей! — снова заявил о себе сотрудник в маске.

Видимо, эта ситуация возмутила его не меньше, чем Женю. Но по-своему.

Евгений дёрнул плечами от испуга, подняв их вверх. После чуть придвинулся к рулевому колесу, бессознательно отдаляя себя на безопасное расстояние от сидящего сзади возмущённого оперативника. В его голове метался вопрос: «Я что, всё это сказал вслух?» «Нет. Такого не может быть, я же не сумасшедший», — мысленно успокоил он сам себя.

— Мы всё поняли, — вмешался я в разговор. Решение ответить за Женю появилось от ощущения, что он мог сказать грубость. А это было бы лишним. Сегодня мы оказались в позиции загнанного зверя — лапы в капкане, зубы бесполезны, а охотник целится между глаз. Как же тут не быть сговорчивым?

Тем не менее, недовольство Жени висело в воздухе плотной пеленой на протяжении всего пути. Он сидел за рулем своего служебного автомобиля, сжимая баранку так, будто хотел выжать из нее все соки. Его пальцы нервно перебирали кожаную оплетку, губы были плотно сжаты, а взгляд уперся в дорогу с таким выражением, словно асфальт перед нами был виноват во всех бедах этого мира.

Я наблюдал за городом через боковое стекло, и в этом новом статусе — статусе задержанного — привычные уличные сцены обрели странную глубину. Люди на остановках казались теперь не просто фоном, а живыми иллюстрациями той нормальной жизни, которая для меня внезапно оборвалась. Женщина средних лет в потертой куртке листала телефон, изредка покусывая нижнюю губу — наверное, читала важное сообщение. Молодой парень в дешевом костюме нервно поглядывал на часы — опаздывал на собеседование или на свидание? Пожилой мужчина с авоськой, полной продуктов, медленно шел вдоль тротуара, и я вдруг с неожиданной остротой осознал, что все эти люди живут своей обычной жизнью, со своими маленькими радостями и проблемами, даже не подозревая, что прямо сейчас мимо них проезжает человек, у которого только что отняли всё. Но он ещё этого не понял.

Мои мысли лихорадочно метались, пытаясь проанализировать ситуацию: «Всё ли я сделал правильно во время обыска? Не упустил ли чего?» — особенно беспокоили электронные устройства — телефоны, флешки, компьютер. «Что они там планировали найти? Переписку, конечно. Но какую именно?» — мозг судорожно пытался воспроизвести содержимое своих гаджетов, но память услужливо подсовывала лишь обрывки — рабочие переписки, обсуждения проектов, какие-то бытовые мелочи.

«Даже если я что-то и удалял, для этих ребят восстановить информацию — пара пустяков. Я ведь и сам не раз проделывал такое, находясь по ту сторону баррикад. Точнее — давал команду проделывать данную процедуру». Мой мозг тут же нарисовал картину: вот изъятые телефоны лежат на столе, кажущиеся безжизненными, пока их не подключают тонкими проводами к серверному блоку. Экран монитора вспыхивает синим, курсор мигает в строке команд — чьи-то пальцы уже печатают запрос, короткий и неумолимый: восстановить удаленные файлы.

Где-то в недрах памяти гаджетов шевелятся обрывки данных, цифровые призраки, которые я тщетно пытался похоронить. На экране ползет прогресс-бар — сначала робко, потом все увереннее, заполняя белое окно свидетельствами, которые уже нельзя отменить.

За этим процессом наблюдает пара глаз — неподвижных, лишенных мигательного рефлекса. Очки на переносице ловят блики монитора, искажая отражение так, что кажется — в комнате не один, а двое, трое, множество свидетелей.

Мне вспомнились недавние стройки и госзакупки, которыми я занимался, будучи замначальника по тыловому обеспечению. Сколько было телефонных переговоров, сколько сообщений в мессенджерах — организация аукционов, согласование поставок, контроль за сроками… Технически ничего противозаконного. По спине пробежал холодок. Ведь при желании любую переписку можно трактовать как угодно. Особенно если за дело берется «лингвистическая экспертиза».

Я представил, как усердный эксперт-лингвист из их системы склоняется над моими сообщениями, старательно выискивая между строк то, чего там никогда не было. «Нужно ускорить процесс» — это явный намек на сокрытие следов. «Договорились» — это несомненный признак преступного сговора. Даже безобидное «цвет — синий» при должном усердии можно представить как зашифрованный код. Шутки шутками, но именно так и работает эта система, когда нужно «найти» доказательства.

Женя резко затормозил перед внезапно загоревшимся красным светом, и я невольно вжался в сиденье. В этот момент до меня с особой ясностью дошло: пока они не знают точно, что искать, у меня ещё есть время. Но эта мысль не принесла облегчения — я слишком хорошо знал, на что способна система, когда решает докопаться до человека. Найдет всё. Даже то, чего не было.

Но, по воле Всевышнего, буквально накануне перед тем как произошёл этот обыск, я продал все свои старые телефоны. Покупатель был очень доволен, поскольку он их получил за минимальную цену. Теперь мне представить страшно: если бы тогда пожадничал и решил подождать другого, согласного на более высокую цену, потерял бы всё.

Фонтан воображаемых событий заиграл яркими красками. Вот ликующие оперативники, нашедшие на полке среди полотенец старые телефоны. Вот их восторг от переписки, где масса информации, позволяющей возбудить ещё пару уголовных дел. Ведь там — мои мысли, планы и решения, договорённости и отказы. Всё записано и сохранено в памяти.

Бравые доклады Стаса начальству: «Мы сделали это. Было несложно», — и так далее. «А вот ещё посмотрите, что у него есть… А здесь он говорил про вас… А тут договаривался…»

Я медленно повернул голову, бросив взгляд на Стаса. В сознании с облегчением пронеслось: «Не судьба тебе воспользоваться этим козырем» — и глаза блеснули лучиком маленькой победы.

Зелёный свет светофора замерцал, словно давая знак: это не мой крест, не мой путь. А с тем, что есть — справлюсь.

В животе приятно защемило — смесь облегчения и странного восторга от осознания отвергнутой возможности. Даже адреналиновая дрожь от недавних событий смягчилась, превратившись в тёплую волну. Я мысленно схоронил это ощущение в самой глубине памяти — слишком редко жизнь дарит такие моменты чистого, почти детского ликования перед лицом избегнутой беды.

Не прошло и минуты после пережитого чувства радости, как меня снова накрыло непреодолимым желанием продолжить анализировать своё поведение во время обыска. «Итак, — подумал я, — берём за основу собственный многолетний опыт в области проведения подобных мероприятий. Когда тебе предъявляют постановление, ты должен его внимательно прочесть и понять, в чём тебя подозревают. Я этот пункт выполнил на тройку. Хорошо, идём дальше. Второе: не оказывать сопротивление и ни в коем случае возмущаться. Это ухудшает положение и никак не помогает делу. Спокойно открываешь дверь и требуешь присутствие понятых. Никто без этих людей в квартиру не должен заходить. Этот пункт был выполнен на отлично. Хорошо, идём дальше. Просить присутствие адвоката. В моём случае это вряд ли помогло бы. Потребовать-то можно было, но следователь настрого запретил пользоваться телефонами. В этом случае ты просто обязан подчиниться. Да, закон на твоей стороне, но ведь ты один против толпы недовольных правоохранителей, а значит, в проигрыше. Хорошо, что мне не надо было требовать адвоката. Значит, в целом моя реакция на всё была адекватной», — подытожил я.

Женя выехал на прямую дорогу, где не было много машин, я повернул голову в его сторону и спросил:

— Как у тебя дела? Что нового с утра случилось?

Он с удивлением посмотрел на меня и широко улыбнулся.

— Как вам сказать, было кое-что утром, надеюсь, всё скоро закончится.

— Конечно, закончится — это неизбежно. Да вот только в чью пользу — вопрос, — с грустью в голосе сказал я.

Волнение накатывало волнами, сжимая горло и заставляя ладони слегка потеть. Я сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в кожу, и мысленно приказал себе: «Соберись, черт возьми! Это только начало. Впереди ещё обыск в кабинете…» Внезапно в голове вспыхнула новая, куда более тревожная мысль: «А если они решат перевернуть всю контору?» Представил, как оперативники ворвутся в наше уютное здание, как коллеги будут смотреть на меня широко раскрытыми глазами, как по коридорам поползут шепотки: «А я всегда подозревал…», «Казался таким порядочным…». «Нет, это уже паранойя», — резко оборвал я сам себя, но неприятный осадок остался.

Мои пальцы автоматически потянулись к часам. Солнечный луч, пробившийся сквозь грязноватое стекло автомобиля, на секунду ослепительно вспыхнул на жёлтом циферблате, превратив стрелки в огненные линии. Но машина сменила ряд, и моя рука снова погрузилась в прохладную тень. «Время ещё есть», — отметил я про себя, чувствуя, как учащенный пульс постепенно приходит в норму.

Мысленно вернулся к анализу только что пережитого обыска дома. В голове четко всплыло правило номер три, выученное ещё в институте: «Проверяй каждую строчку в протоколе». Не просто «планшет черного цвета», а обязательно с серийным номером, с точными идентификационными признаками — царапиной на задней панели, наклейкой производителя, любыми отличительными чертами. Я скрупулезно проследил за этим — все листы подписаны, все описания точны. Маленькая победа, но в нынешней ситуации и такие важны.

Четвертое правило всплыло в памяти само собой: «Никаких конфликтов». Если перегибают — обращаешь внимание понятых и