Эпиграф

С благодарностью Лене и Юре Трушиным — за нескончаемое вдохновение

Глава 1. Соня

1

Они шли долго.

Старуха вела старика к месту, где было дерево.

Лес вокруг был жёлтый, мёртвый. Земля сухая. На месте тиса, который стоял тысячи лет, была дыра.

— Древостой [1] весь сгорел. — Старуха пошла в обход выжженной воронки. — Слабый совсем ифрит был, да вырвался всё же. Надо вернуть его. Пока не натворил дел.

Старик достал из кармана шальвар сложенный вчетверо список, расправил на ладони:

— Вера из Таллемай властвовала над ним.

Старуха кивнула.

— Где она? — Он говорил тихо, и тон его не содержал угрозы, но старуха распрямилась, готовая защищаться.

— Дочь в Москве у неё. Навещать поехала.

Он помрачнел. Но говорил по-прежнему спокойно:

— Вызывай её.

— Уже. — Старуха смотрела ему в глаза, обжигалась. — Что тут случилось, Ахвал? Не Вера тут виной, знаешь ты об этом. Не по вашему ли это ведомству?

— Возможно это. — Он внезапно сник. — Волна была силы большой, раз Балама освободила. От разломов такое бывает. Проверить все признаки надо.

Ветвистой своей рукой старуха оперлась о плечо старика. Они стояли на краю глубокой чёрной воронки, комья сожжённой земли иногда обрывались и скатывались вниз под их ногами. Молчали. Думал каждый о своём, но оба — об одном и том же.

2

В третьей палате третьего корпуса спортивного лагеря «Агарес» слышалась возня.

— Позырила? [1] Яртышникова нет? А Пашули?

— Пусто! Ни старшего тренера по настольному теннису, ни младшего! — бойко отчиталась Лиза Мишаева и прыгнула от дверной щели на свою кровать. Заскрипели пружины. Тина, её старшая сестра, подошла к окну, дёрнула за шпингалет. В палате стало прохладно. Внизу, в темноте, шуршало море.

— Ну что, договорились? — Тина распускала косу, как на гуслях играла: плавно шла пальцами по волосам снизу вверх. — Чья страшилка лажовее [2] всех, тот галопом до ворот и обратно.

Марта Веснова потёрла веснушчатый нос: она знала одну историю. С такой не проиграешь. Главное — успеть рассказать её вперёд остальных, вдруг кто ещё в курсе.

— А тренерá застукают вдруг? — спросила Соня. Специальной мягкой тряпочкой она протирала свою ракетку. Василий Викторович, их старший тренер, считал, что Соня Гамаюнова «подаёт большие надежды». Весной он сделал ей ракетку бесплатно — дерево взял от старой, накладки купил новые, клеил сам. Соня очень её берегла: это стоило больших денег, которых у них с мамой не было.

— Кого застукают, того и проблемы, — Тинка сузила глаза, — а ты не по главной аллее беги, тропинками.

— Чёй-то «ты»? — возмутилась Соня, убирая ракетку в бежевый чехол с надписью «STIGA» [3]. — Я не проиграла ещё.

— Отлично. — Тинка хитро глянула на неё. Широкий ворот Сониной ночнушки съехал вбок, обнажив куриные ключицы. — Начали. Кто первый?

— Можно я? — крикнули одновременно Лиза и Марта. И сразу же: — Чур моё счастье!

— На комано-могано [4]?

Девочки встали в кружок, потрясывая сжатыми кулаками:

— Камень, ножницы, бумага — цу-е-фа! Цу-е-фа! Гамаюнова, последняя! Давайте ещё раз. Цу-е-фа! Лизон — вылетела. Ну что, Веснова, остались мы с тобой на поле боя. Цу-е-фа! Цу-е-фа!

Они выкидывали одно и то же: два кулака, две раскрытые ладони, два пальца — указательный и средний. Наконец Марта выиграла и, поймав «бумагу» Тины, начала радостно кромсать её своими «ножницами».

— Так и быть, Веснова, начинай. — Тинка выключила свет и села по-турецки на свою кровать. Лизка покопалась в рюкзаке, достала карманный фонарик. Космические ракеты и спутники на её пижаме немного светились в темноте.

— Пришли как-то девочки в игровой зал, — начала Марта. Она старалась говорить зловеще, но выходило плохо. — В помещении было много всяких автоматов. В самом пыльном углу стоял «Морской бой», и никто в него не играл.

— Уа-а-а-а-а-а-а-а-а-а… — громко зевнула Тинка, — извини, так интересно, что я заслушалась, продолжай.

Лизка беззвучно засмеялась.

— Мишаевы, сейчас получите у меня. — Марта тряхнула железной спинкой кровати. — Так вот. Все девочки стали играть на разных автоматах, а одной захотелось в «Морской бой». Ей говорят: «Не надо, все дети, которые играли в этот автомат, пропали». Но девочка никого не послушала, решила, что всё это россказни и ерунда. Она купила в кассе жетон и бросила его в щель «Морского боя». Заиграла музыка, по экрану поплыли кораблики. Девочка прислонила лицо к перископу и прицелилась. Вдруг всё вокруг пропало и она услышала чей-то плач.

Соня смотрела на неё во все свои серые глаза. Марта приободрилась.

— Девочка оказалась внутри автомата. Музыка тут звучала приглушённо, пахло сладкой резиной и было полно других мальчиков и девочек. У всех была зелёная кожа. «Кто вы такие?» — спросила девочка. «Мы дети, которые играли в “Морской бой” и пропали», — ответили дети. «А почему у вас зелёная кожа?» — спросила девочка. «Потому что мы умерли, — ответил ей один мальчик, — все дети, которые поиграли в “Морской бой”, умерли». — «Неправда! — крикнула девочка. — Я играла и не умерла!» Вдруг она увидела, что на неё несётся чёрный корабль. Она повернулась, чтобы убежать, и поняла, что в неё целится огромная винтовка. Девочка услышала выстрел и умерла.

— Неплохая попытка. Жаль, провальная. — Тина подавила очередной зевок. — Теперь я! Лизон, осветительный прибор!

Сестра кинула ей серебристый фонарик, и Тинка направила его луч себе под подбородок, хотела, чтобы лицо стало страшным. Но свет сделал кожу полупрозрачной, круги под глазами чёрными, а ноздри и мочки ушей — ярко-розовыми.

— Слушайте же! — но девочки валялись от смеха.

Тинка слезла с кровати, подошла к зеркалу и тоже захрюкала.

— Так, ладно, спецэффекты подкачали, — она засунула фонарик под одеяло, и по комнате разлился приглушённый свет, от которого все предметы вокруг казались таинственнее, чем на самом деле, — буду брать вас ораторским искусством. Жила-была девочка. Жила она с мамой и с маленькой сестрёнкой. У неё не было папы, потому что папа умер. А как он умер — никто не знал, но мама девочки очень боялась чёрного человека. — Мишаева сделала паузу. — Девочка мечтала о модных кроссовках и о плеере, но мама не могла купить их ей, потому что у них не было денег. В комнате у девочки было чёрное пятно на обоях. Оно было там всю жизнь, сколько девочка себя помнила. Однажды из пятна вылез чёрный человек и сказал: «Я подарю тебе плеер и кроссовки, но за это заберу твою сестрёнку». Девочка отказалась.

Мишаева снова замолчала.

— На следующий день чёрный человек вылез из пятна и сказал: «Я подарю тебе кроссовки и плеер, но за это заберу твою маму». Девочка снова отказалась. Прошёл ещё один день, и человек снова появился. На этот раз он сказал: «Я подарю тебе и плеер, и кроссовки и не буду забирать ни твою маму, ни твою сестрёнку».

Голос у Тинки стал низким, чужим. В палате шевелилась только занавеска — лениво, как сонное привидение.

— Девочка обрадовалась и согласилась. Тогда чёрный человек сказал: «Но я заберу тебя!» Когда мама вернулась домой, она увидела на кровати в девочкиной комнате новые чёрные кроссовки и чёрный плеер. А девочки и её сестры не было. Человек обманул девочку и забрал вместе с ней и её сестру. Мама достала керосин, вылила на чёрное пятно, на плеер, на кроссовки и подожгла. Пятно сразу же вспыхнуло, послышались крики. Когда сгорел весь дом, мама девочки купила билет на поезд и навсегда уехала в другой город.

— У меня даже носки от страха сползли, — сказала в тишине Соня, и они засмеялись.

— Теперь я, я! — радовалась Лизка, елозя на кровати. — Однажды одна девочка поехала на море. Эта девочка была талантливой пианисткой и даже выступала на конкурсах. А ещё она очень любила кататься на велосипеде и плавать. Девочка на море купалась, загорала и познакомилась с очень красивым парнем. Он сидел на большом камне возле воды…

— Ну, так нечестно, — перебила её Тина, — эту страшилку нам дядя Серёжа на Селигере рассказывал.

— Ну и что? — вскинулась Лизка. — Типа ты свою сама сочинила.

— Да её просто знают все, — скучно сказала Тина. — Какой интерес?

— Мартынка, ты знаешь такую?

Марта мотнула головой.

— Я тоже не знаю, — прошептала Соня. Она натянула одеяло до подбородка. — Но я бы уже перерыв сделала. До утра.

— Девули, никаких перерывов! — отрезала Тинка. — Ладно, Лизон, продолжай, если своего мозга нет.

— «Знаешь ли ты, — сказал девочке юноша, — что всё, что тебе кажется, однажды окажется?» — Лизе очень хотелось рассказывать дальше. — «Посмотри вокруг. Облака похожи на диковинных животных, трещины на асфальте — на древние письмена, а складки на моём одеянии — на чудище из подземной страны».

Лиза вытащила фонарик из-под Тинкиного одеяла и направила его луч на складки простыни у себя в ногах.

— «…так вот. Тебе это всё не кажется. Облака — действительно диковинные животные, которые пасутся на небе, а если ты изучишь письменность трещин на асфальте, то узнаешь своё будущее». — Лизка щёлкнула выключателем и продолжала в кромешной темноте. — «Так что же, — спросила девочка, — значит, в складках твоей одежды правда живёт чудовище из подземного мира?»

Мишаева-старшая упала на подушку и демонстративно захрапела.

— Тин! — шикнула на неё Марта. — Тебя мы слушали!

— «Нет, — ответил юноша и вдруг мерзко захохотал, открыв рот, полный жёлтых клыков, — чудовище из подземного мира — это я!» И, прежде чем девочка успела убежать, он превратился в ужасную змею с человеческой головой. Голова, клацнув зубами, откусила девочке руку. Девочка попала в больницу, там ей сделали протез. Она больше никогда не смогла играть на пианино, кататься на велосипеде и плавать. А по ночам ей казалось, что её протез похож на змею, которая хочет откусить ей голову, пока она спит.

Лизка включила свет, и девочки слепо заморгали.

— Зыкинско! [5] — заулыбалась Марта. — Это вообще моя любимая игра: «однажды кажется окажется». Когда мы только в этот лагерь приехали, я представляла, что здание административного корпуса — это вокзал. Всё было похоже: башенка с часами, барельеф со стариком верхом на крокодиле. Я шла и воображала, что слышу шипение пара, который валит из-под колёс паровоза. А яблоня рядом с фигурой пионера с трубой похожа на человека с восемью руками: двумя он разминает спину, двумя тянется к небу, четырьмя — к земле. Деревянные трибуны на стадионе — на огромных длинных удавов-людоедов.

— Мартынк! В следующий раз вместе поиграем! — Лиза мечтательно смотрела в окно.

— Поосторожней, а то чудовище из подземного мира откусит вам головы! — усмехнулась Тинка. — Ну что, Гамаюнова? Ты одна осталась. Давай нам свою страшилку, потом бегом до ворот и спатеньки.

— Я мало какие знаю… — начала отпираться Соня, понимая, что перед натиском Мишаевой ей не устоять.

— Договор есть договор, — сказала Лиза.

Соня долго ворочалась в кровати, не решаясь заговорить.

— Начинай уже, — поторопила её Тинка.

Марте было жалко Гамаюнову: самая младшая из них — всего одиннадцать. Ей было тяжелее всех в «Агаресе»: кроссы, тренировки, ОФП [6]. Даже море Соню не радовало. Ей хотелось домой. Но «большие надежды» и новую ракетку надо было отрабатывать. Спортсмены не ноют.

— Жила-была женщина, — тихо начала Соня, — и было у неё три сына. Однажды послала она их в лес. Идут сыновья и видят: летит голубка, а за ней ястреб. Скачет колдун на коне, кричит: «Убейте голубку!» Поднял старший сын лук. Но не послушал он колдуна, убил не голубку, а ястреба. А голубка улетела. Разозлился колдун и превратил мальчиков в три дерева. Ждала мама сыновей домой, ждала — не дождалась. Пошла искать — пуст лес. Вдруг слышит: плачет её младшенький, ему всего четыре годика было. Смотрит — стоит дубок. И рядом ещё два, побольше. Поняла женщина, что это злой колдун её сыновей в деревья превратил. Стала она им воды носить, а как расколдовать — не знает. Тут прилетела к ней голубка, села старшему дубку на ветку, говорит: «Сними с себя все рубашки, отдай воде всё золото, что имеешь, и вернутся к тебе дети». Так женщина и сделала: нарядила дубки, выбросила в реку богатство своё, и превратились сыновья её обратно в людей, а голубка стала прекрасной принцессой, и старший сын на ней женился.

— И стали они жить-поживать, добра наживать? — уточнила Лиза.

— Так, — медленно сказала Тина, — это вообще никакая не страшилка, а детская сказка.

— Русская народная, — поддакнула Лизка. — Нещитово [7].

— Бежать тебе, Гамаюнова, до ворот.

— Девчонки, час ночи уже, — сказала Марта, — может, не надо? На зарядку не встанем.

— Ладно тебе, Март, спасибо. — Соня вылезла из-под одеяла. — Я с самого начала знала, что мне бежать.

Она вытянула из-под кровати чемодан.

— Девули, смотрите, любым моментом пользуется, чтобы красоту выгулять, — сказала Тинка.

Соня уже натягивала кофту поверх ночнушки.

— Холодно просто.

— С люрексом и Минни-Маус. Я б в ней спала не снимая, — сказала Марта.

— Гуд-бай. — Соня перекинула ноги через подоконник и спрыгнула на землю.

— Ты, главное, не дрейфь [8], мы тебя ждём. — Тинка свесилась из окна, чтобы проверить, нет ли кого из тренеров на улице.

Аллеи лагеря были пусты.

— Туда и обратно, делов на три минуты, — прошептала Соня и побежала.

— Яртышникова увидишь — закапывайся в землю! — шёпотом вдогонку крикнула Марта, и все засмеялись.

3

Соня не любила страшилки. Особенно когда Тинка рассказывает. Её истории всегда кончались хуже всех. Девочка сама согласилась с предложением чёрного человека. Человек забрал девочку и её сестрёнку. Этот человек стоял у Сони перед глазами: чёрное лицо как вырезанная из дерева маска. Потрескавшаяся кожа, рот растягивается и рвёт щёки на кровоточащие раны. Бесконечно долго падает на пол кукла, в которую играла ни в чём не повинная сестрёнка.

Она решила бежать тропинками, не высовываться на главную аллею. Но не потому, что не хотела попасться, а потому,что боялась статуй пионеров. Она и днём шла мимо них быстро, стараясь не вглядываться в гипсовые лица, оскаленные в хищных улыбках. Ночью их белые мучные тела светились в темноте чересчур ярко. И речи не было, чтобы приблизиться.

До ворот «Агареса» было недалеко — мимо второго и первого корпусов, где жили велосипедисты, ватерполисты и большой теннис. Она застегнула молнию на кофте до самого верха: пусть Мишаевы смеются сколько угодно, а ночью прохладно. Днём жара, вечером холод — июнь. Вот море и не прогревается. Кофту мама подарила, в ней не так страшно.

Первое время она бежала, потом перешла на шаг. «Агарес» лежал перед ней чужой и тихий. На стенд «Ими гордится лагерь» падала тень административного корпуса. Лица на фотографиях казались синими. Деревья высовывали из земли перекрученные корни. Ночной стадион освещался шестью высокими одноногими фонарями. Соня старалась идти тихо, чтобы хвойные иглы не хрустели под ногами. Её дыхание после бега всё равно казалось громким, заглушавшим остальные звуки: когда она двигалась, мир вокруг тоже оживал, кто-то шагал по параллельной дорожке, тянул к ней свои ветвистые лапы. Но стоило ей остановиться, всё стихало. Только море шумело вдали, а вокруг — тишина: ни ветерка, ни хруста.

На воротах висел большой замóк — садовник Ван-Иван, коричневый и мягкий, как картофелина к весне, навешивал его каждый вечер. Соня дотронулась до его ржавого бока, постояла, вглядываясь в темноту снаружи. Что-то белое, похожее на занавеску, мелькнуло за забором.

— Мама? — спросила Соня. Тут же одёрнула себя: дура.

Какая мама — здесь, ночью? Она в Москве, приедет только через двадцать дней. Возьмёт отпуск, снимет в Гурзуфе жильё, будут две недели счастья: только они вдвоём, море и книги. Никаких тренировок. И страшилок.

Маленький огонёк пролетел у Сони перед носом, опустился на травинку. Светлячок. Один за другим они загорались на лугу, начинавшемся сразу за воротами, — как лампочки на новогодней гирлянде. Соня вспомнила, что Дуглас Сполдинг [9] — мальчик из книжки, которую она недавно прочитала, — собирал светлячков в банку, чтобы освещать ими свою комнату. Она была почти влюблена в этого Дугласа — как он ходил с отцом в лес, как боялся, что стелющийся туман заберёт его младшего брата. У Сони не было банки. Но можно набить карманы. Марта даже от бабочек визжит, вот будет прикол, если напустить светлячков в палату.

Она протиснулась в щель ворот: сначала голова, потом остальное тело. Трава на лугу мерцала под кедами. Соня провела рукой по макушкам закрывшихся цветов, и волна светлячков взлетела в воздух.

— Обалдеть! — прошептала она.

Огромное чувство распирало изнутри. Волшебство! Вот бы кто-нибудь увидел в центре огненного вихря её руки, вздымающие сотни потрескивающих искр. Глупое желание. Вокруг никого не было. Но она всё равно обернулась, ища глазами зрителя.

На тропинке стояла девочка. Пухлая и невысокая, она была одета в белую блузку и белую юбку. На шее был повязан галстук, похожий на пионерский, но тоже белый. Волосы убраны в два хвостика, за ушами — банты. Девочка держала в руке бенгальский огонь, который горел чёрным пламенем. Соню бросило в жар. Ей захотелось повернуться и проверить, все ли статуи пионеров на своих постаментах, — главная аллея лагеря была хорошо видна отсюда, — но она не смогла отвести от девочки взгляд. Всё ещё надеясь, что ничего странного не происходит, Соня тихо сказала:

— Привет.

Девочка наклонила голову.

— У меня праздник, — голос девочки был похож на потрескивание костра, — пойдём со мной?

4

— Сколько прошло? — Марта так хотела спать, что слезились глаза.

— До фигищи [10]. Шестьдесят восемь минут. — Тина положила часы на тумбочку.

Лизка перевернулась с боку на бок: она давно спала.

— Я закрою окно? — спросила Марта. — Холодно.

— Ну всё, — решительно встала Тинка. — Я иду к тренерам. Что-то случилось. Общая легенда — мы спали, я встала пописать, а Гамаюновой нет. Лизона разбуди, скажи.

Она собрала длинную ночную рубашку в кулак и, шурша тапочками, вышла в коридор.

Вскоре Марта услышала тихий стук и звук открывающейся двери.

— Василий Викторович, — извиняющимся тоном говорила Тинка в гулкой тишине спящего третьего корпуса, — Соня пропала.

— Лизка, проснись, — Марта дотронулась до плеча девочки, — сейчас Яртышников придёт.

5

Вера сошла с ночного поезда, когда в голове зашуршал старухин голос: «Балам сбежал. Возвращайся!» Она ускорила шаг — по кромке моря, наверх к горам, вдоль забора спортивного лагеря.

Почти всю свою жизнь Вера исполняла договор, который духи леса заключили с теми, кто следил за равновесием. Много лет она удерживала ифрита в тисе и хранила тайну. Дерево исходило ядом, временами ствол его раскалялся, а цвет становился красным. Но ей всегда удавалось его подавлять. Все эти годы ежедневно шла её маленькая война и ежедневно она одерживала победу: ифрит оставался деревом.

Так продолжалось до этого вторника. Они с дочерью ели мороженое на ВДНХ, когда вдруг стало так больно, что Вера на мгновение ослепла. Через секунду раздался взрыв, а за ним — обморок. Когда она пришла в себя, то сразу же поняла, что случилось: никакого взрыва на самом деле не было. Это там, у моря, вырвался из дерева он. Она не смогла его удержать.

Сообщение старухи пришло с опозданием. Вера уже была здесь, в Крыму. Но страх её, переливчатый, смешанный с безумной надеждой, что, может быть, есть ещё шанс всё исправить, окаменел окончательно: значит, всё необратимо.

«Я выпустила древнее зло».

«Как это случилось?»

«Почему?»

Лес стоял тихо, она чувствовала его тревогу. Листья ничего не шептали ей, и это было странно: деревья начинают болтать, лишь завидев людей леса — скогср, как их называли древние. Воздух был бездвижен.

На поляне лежала девочка лет десяти. Белое бесплотное существо склонило над ней три свои головы и жадно, поспешно насыщалось. Толстый крысиный хвост равномерно ходил по земле туда-сюда. Девочка умирала. Быстрыми прыжками Вера пересекла поляну и, выпустив когти, ударила. Он пошатнулся, сделал пару шагов вбок. Вера собрала силу в клубок и обратила девочку — так он её не достанет. Он повернул к ней своё узкое лицо. Бычья и баранья морды, торчавшие по бокам человеческой головы, как огромные опухоли, довольно шипели. Из бараньих ноздрей шёл дым. Вера поняла, что опоздала: он наелся. Сил у неё больше не было: истрачены на превращение девочки.

— Сюда! — прошелестела ей сосна.

Вера отступила в дерево. Струя огня настигла её уже там, внутри.

Она закричала.

Сквозь пелену она видела, как он неторопливо подходит к сосне. Вера чувствовала, как поглощает её кора, слышала, как стонет раненое дерево.

— Теперь квиты, — довольно сказал Балам.

Глава 2. Полина

1

Этот день был худшим в Мартиной жизни. Тренеры объединились в группы поиска, милиционеры с собаками прочёсывали горы. А их с Мишаевыми допрашивали, допрашивали и снова допрашивали.

Она поняла, что с Соней на самом деле случилось что-то плохое, когда Яртышников вбежал к ним в палату в тёмно-синем халате, похожий на птицу с взъерошенными крыльями. До этого Марте казалось, что вот-вот Соня придёт. Вот сейчас, ещё пять минут, и они увидят тоненькие руки на подоконнике, а за ними — косматую голову, кудри на которой за день превращались в мочалку, расчёсывай не расчёсывай — бесполезно.

— Я пойду на поиски, — слышала она угрюмый Тинкин голос.

— Тут сидеть, я сказал! — Грохот хлопнувшей двери, удаляющиеся шаги Василия Викторовича.

Она увидела, как Тинка бьёт кулаком по стене — мелко и зло, Лиза пытается обнять её сзади, но Тинка отталкивает сестру, и Лиза плачет. А потом Марта закрыла глаза.

Наутро в лагерь пришёл участковый по фамилии Вырин. Его овчарка по кличке Хорта взяла Сонин след от окна.

Марта слышала, как Вырин, круглый и лысый, будто мячик для настольного тенниса, рассказывал Яртышникову: Соня сама дошла до ворот и покинула лагерь. Но по лугу, который находился через дорогу от ворот «Агареса», её, скорее всего, кто-то уже волочил — на земле нашли две борозды, предположительно от Сониных пяток. Следы девочки обрывались в лесном предгорье, в полутора километрах от лагеря. Хорта дошла до небольшой полянки в сосновом бору, понюхала деревья, гавкнула пару раз и села.

Отказалась продолжать поиски.

Когда девочки плелись на пробежку, Марте казалось, что на них пялится весь лагерь. Тинка теперь была постоянно злой, а ведь раньше они смеялись до колик и Марта думала: «Это лучшее лето ever». Пашуля с Яртышниковым весь день сменяли друг друга — один уходил с поисковой группой в горы, другой рассеянно проводил тренировки.

Марта смотрела на свои мелькающие ноги во время кросса, слышала мерный стук шариков, приседала, отжималась, бегала челноком, а в голове была только Соня в своей кофте с Минни-Маус. Если бы не их глупое пари… А они даже не сказали никому правды. От этого было как-то особенно тяжело.

Ей казалось странным, нелепым, неправильным, что море продолжает шуметь. Солнце — светить. Что наутро открывается столовка и детей — всех, кроме Сони, — кормят завтраками. Она злилась на себя, что всё так же хочет обыгрывать одногруппников в теннис, смеяться, спать и купаться, как обычно. А ведь «обычно» закончилось два дня назад. Сбылись Тинкины страшилки — пришёл человек с чёрным лицом и забрал Соню. И теперь они живут по-новому — в мире, где вместо Гамаюновой обклеенные её фотографиями столбы. А самой Сони, может быть, больше не будет никогда.

Ходили слухи, что «Агарес» могут закрыть.

2

— Ты уверена?

— Абсолютно. — Марта оперлась о стену плечом и крутила пальцем провод. — Бабуль, мне тут хорошо.

Разговаривая, она выглядывала в окно — отсюда была отлично видна площадка для транспорта. Из приехавшего автобуса, красного, с белыми полосками на боку и надписью «ЛиАЗ», выходили люди. «Наверное, сотрудники лагеря, опоздавшие к началу смены», — мельком решила она. Маленькая толпа собралась у передней двери — это была очередь на вход. Самые тревожные из родителей уже успели доехать до «Агареса», чтобы забрать своих детей. Они пихались и торопили выходящих, будто территория лагеря была заминирована, а автобус, высадив пассажиров, тотчас же дёрнет с места, забыв их тут навеки. Чуть поодаль, окружённые чемоданами и рюкзаками, стояли их дети.

— Я выеду первым же поездом, — в трубке потрескивало, и Марте казалось, что она слышит звуки родной квартиры: радио на кухне, шум машин из открытого окна, шкварчание плиты.

— Не нужно никаким поездом, я остаюсь, — сказала Марта, но бабушка её не слушала:

— Отца твоего потеряла… если что-то с тобой… не переживу… ох, ох… гарь по всей кухне…

— Что?

— Блин подгорел. Тётя Эмма должна завтра зайти, не могу же я с пустыми руками…

Раз бабушка готовит на стол, значит, никуда ехать не собирается.

— Я говорю тебе, не переживай, — ещё раз сказала она, — у меня всё в порядке. Нас тут теперь охраняют знаешь как!

— Бедная моя девочка, господи, как подумаю, утащили из твоей палаты, — запричитала бабушка.

— Бабуль! Она сама ушла за ворота. — Марта осеклась: в дверях административного корпуса стояла Сонина мама. «Она приехала на этом автобусе», — мгновенно поняла Марта.

— Обещай мне, что не будешь одна выходить из лагеря! Клянись!

— Я перезвоню, хорошо? — Марта не отводила от женщины глаз. — Пока. Целую тебя. Не приезжай. Тёте Эмме привет.

Она положила трубку на аппарат, поправила провод.

— Здравствуйте, Полина Олеговна.

Полина теребила ремешок сумки. Волосы, такие же как у Сони, были неаккуратно убраны в хвост.

— Марта. — Она неуклюже опустилась на колени. — Расскажи мне, что случилось. Умоляю тебя.

Девочка заплакала.

3

Зрительный контакт — это всё, что им было нужно. Они никогда и ничего не говорили вслух.

Слуга сказал ему: они скоро придут.

Оба были очень слабы. Тысяча лет в тисе лишила их сил. Девчонка дала немного, и всё это пришлось потратить на скогсру. Но он не жалел: он отомстил. Он специально не убил Веру. О, смерть была бы слишком легка. Теперь она вечность будет страдать внутри дерева, бессильная, без шансов и надежды выбраться. Её постигла его участь, и это было справедливо.

Так думал он, лёжа на земле, закутавшись в кофту девчонки. Целую ночь и целый день проскитались они по лесу, питаясь животными. Под вечер запах привёл их в лагерь. Тут были дети. Много детей. Конечно, он понимал, что побег их уже обнаружен и за ними началась охота. Находиться в лагере было опасно, очень опасно. Но ему нужна была еда. Много еды.

Он прятался в кустах и ждал.

Наконец он услышал голоса: люди шли, и их было много. Каких-то он уже знал, как называют: садовник, тренер. Какие-то были новые. Он пополз за ними. Мужчины что-то говорили, иногда смеялись. Кто-то из них поджёг палочку, втягивал в себя дым. Некоторые несли большие ёмкости с вещами.

Он ждал. Он не мог напасть на толпу.

Стемнело, когда все ушли и остался один. Задумчиво стоял человек на дороге, а потом шагнул к кустам.

Он быстро оглянулся — в здании позади него зияла темнота открытой двери. Оттуда несло сыростью и гнилью. Слуга сказал: ступеньки ведут вниз и там никого нет. Подвал.

Напали они молниеносно. Ноги человека подогнулись, от боли тот потерял сознание, не успев вскрикнуть. Он стащил человека по лестнице вниз. Голова человека стучала о каждую ступеньку. Слуга наверху закрыл дверь, а потом спустился к нему.

Начали пить. Он чувствовал, как бегут, как наполняют его силы. Как переходит в него жизнь и как она вкусна. Многим наелся он: памятью человека, знанием окрестностей и нового, непривычного ему языка. Человек был молодой, высокий. Им хватило сполна. А когда человек закончился, он сам принял облик человека.

Пока мы поживём в лагере, сказал он слуге. Здесь много детей. У них сладкие силы. Мы заберём столько, сколько нам понадобится. Но убивать больше не будем, чтобы не обнаружить себя. Мы должны быть осторожны, если хотим вдоволь наесться. Поэтому сейчас нам нужно к морю — избавиться от трупа и кофты.

4

Они шли по тропинке меж закрывшихся цветов, кустарников и камней. Возле заброшенной детской площадки повернули вправо.

— Ещё немного, — сказал Яртышников.

Луч фонаря Василия Викторовича высвечивал ровный жёлтый круг — бегущая под ногами трава. Полина держала Сонину футболку, вдыхала её запах: пшеница, морская соль, молоко. Так пахла дочкина макушка в роддоме. Слёзы высохли, бороздки стягивали щёки. Последний раз она плакала час назад, вместе с девочками в палате, разбирая дочкины вещи. Марта Веснова призналась ей про страшилки: как все они рассказали настоящие, а Соня — сказку. Детскую. Как она на спор пошла до ворот и не вернулась. Тина Мишаева слушала тихо, а потом зарыдала, утираясь кончиком толстой косы. Повторяла: «Мы не хотели». Что она могла сказать этим девочкам? Утешить их? Они были расстроены, но они были живы. Они плакали, но они плакали, сидя в тёплой комнате, сытые после ужина.

— Вот тут. — Яртышников остановился возле сосны, направил фонарик на небольшую поляну. Луч прыгал по стволам деревьев. — Собака села, потеряв след.

Оцепенение, в котором она пребывала после звонка из лагеря — пока собиралась, пока ехала — в метро, в поезде, на автобусе, содралось с неё.

Полина шла по хвойным иголкам, как по стеклу: больно. Больно. Больно.

— Жила-была женщина, и было у неё три сына, — пробормотала она.

— Что, простите? — спросил Яртышников.

Она пожала плечами:

— Ничего.

Громкий крик резанул живот:

— МАМА!

— Соня! — Она вскинулась на голос, но сразу остановилась, потому что поняла, что не знает, в какую сторону бежать. — Вы слышали? — Полина глянула на Яртышникова. — Это Соня! Она кричала!

Василий Викторович не смотрел на неё.

— Вокруг тихо, — сказал он.

— Вы мне не верите, да? Думаете, такое может показаться? Она кричала, поняли? — Полина схватила его за локоть, тут же отпустила и неуверенно побежала в темноту, прочь от Яртышникова с его фонариком и жалостью.

— Куда вы? — Василий Викторович бросился за ней.

— Соня! Сонечка! — Она металась, не разбирая дороги. — Я здесь! Ты где? Откликнись!

Ветки хлестали по рукам и лицу, оставляя розовые полоски на коже. Полина зацепилась за корень, упала. Порвала джинсы, разбила колено. Ссадина на колене горела свежим огнём. Яртышников крепко схватил её, поволок назад.

— Тише, — как с маленькой, говорил он, — всё хорошо, всё будет хорошо.

Полине захотелось вывернуться и дать ему пощёчину, но сил не было.

— О чём вы? Что будет хорошо?

Василий Викторович прислонил её к берёзе и наклонился поднять фонарик.

— Мамочка, — Сонин голос звучал тише, но ближе.

Полина посмотрела на дерево.

— Жила-была женщина, и было у неё три сына, — снова сказала она.

— Полина Олеговна, — начал Яртышников.

— Жила-была женщина, и было у неё три сына! — повторила она громче. — Тут сплошь южные деревья, да ещё и хвойные. Кипарисы, сосны. И берёза. Берёза, понимаете?

Василий Викторович молчал.

Полина обняла дерево одной рукой, а другой оглаживала ствол.

— Я слышу тебя, — сказала она, — слышу тебя.

Её пальцы ходили туда-сюда по берёзовой коре: она рисовала брови, глаза, нос и губы.

5

Старуха смотрела на инструкцию. Инструкция эта тридцатью рукописными страницами лежала под стопкой книг на полу возле печи много лет, и никто её не трогал. Всё, что знала о ней Зейнеп, знала она от бабки да из сказа о разлучении ифрита со слугой. Бабка говорила, что существует ещё один мир, похожий на наш, — хочешь верь, а хочешь нет. Два мира разделяет мембрана, похожая на барабанную перепонку. Когда закончилась Великая Битва, ифрита заключили в тис, а слугу его, медведя, отправили туда, за перегородку. Входы-выходы замуровали — ни одной живой душе не пройти из нашего мира в тот. За тем, чтобы проходы больше не открывались, испокон веку следило общество одно, а у бабки Зейнеп да у рода Таллемай был с ним уговор: ифрита в заточении тиса держать, тайну про другой мир хранить.

Клан сосновых Таллемай когда-то был обширен, но сейчас от него осталась только Вера и её дочь. Вера заставляла ифрита существовать в облике тиса, а про другой мир ей сказано не было: Ахвал в своё время не велел. Он и был из общества того, что следило за порядком.

Старуха медленно вела пальцем по первой странице: «Общество по Охране Равновесия» (ОпОРа), инструкция по распознанию разлома». Странным, сложным языком написано было, сухим, как сломанные ветки.

«Коли вышло из берегов да разверзлось, следи за теми вещами, что тревожат. Травы да кусты смертельные на месте разлома из земли лезут, а деревья шум свой прекращают».

Дочь Веры сбежала из дома. Где она теперь — неизвестно. Старуха говорила с их мужчиной по телефону — тот отвечал медленно, сонно. Сказал, что девочка «уехала с мамой на море». Он произнёс это равнодушным, бесцветным тоном. Старуха не сомневалась: девочка одурманила отца и ушла на поиски матери. Значит, она должна быть где-то здесь, в местных лесах. Один на один с ифритом. Полная страха и злости.

Тревога отвлекала старуху от чтения.

«Много растений ядовитых появилось. Аконит, безвременник, пятнистый болиголов, красавка, белладонна, вороний глаз. Много, очень много за день выросло. Звери ушли дальше в горы».

Хлопнула входная дверь, занавески на окнах затрепетали от сквозняка. Она оторвалась от ветхих страниц. С вопросом глянула на вошедшего.

— Ничего. — Старик подошёл к изразцовой печи, рассеянно посмотрел на ветвистую иву, что была изображена на её боку.

— А скогсры? Ищут?

— Скогсры ищут. Деревья молчат. Онемели словно. Ни мамы, ни дочки.

Старуха встала, налила гостю чаю. Насыпала в пиалу изюма и кураги. Поставила на столик перед печкой. Старик задумчиво взял чашку, кинул пару засушенных виноградин в рот.

— Сотни лет земли эти были спокойны, — сказал он, — а сейчас, чуешь ты? Не только тис, не только Вера и дочь её. В лагере детском пропал ребёнок. Но мало этого…

— Чую, — перебила его старуха. — Всё в движение пришло. Порядок нарушен. И с каждым днём хуже становится. По капле, по маленькому шажку…

— Что это? — Он увидел на полу инструкцию.

— Инструкция ОпОРа твоего. — Старуха взмахнула листками.

— Не знал я, что у тебя есть такое.

— От бабки досталось. Все признаки налицо, что кто-то открывал разлом, Ахвал. Знаешь ли ты, кто это был и каким способом он мог это сделать?

Глава 3. Рэна

1

В корпусе после отбоя было тихо. Марта поймала себя на том, что думает теперь о начале смены как о чём-то непозволительно хорошем, почти запретном. Она лежала на спине, закинув руки за голову, слушала дыхания спящих Мишаевых и вспоминала, как впервые увидела в окно автобуса груду воды. Она была между деревьями, и даже над деревьями, и слева, и справа. Необъятная, слепящая.

Море! Какого оно было цвета — синéе неба! Марта смотрела и смотрела: как его так много, почему горизонт такой высокий? Мелькнул даже детский вопрос: почему оно не проливается? Восторг хотелось спрятать в кулак.

А поцелуй в макушку на выходе из автобуса? Это мгновение Марта смаковала, ставила «на повтор», как любимую песню в плеере. Казалось, что внутри постоянного движения дней оно застыло: она оборачивается и видит мальчишку, который надевает рюкзак. Он задел её затылок локтем, и именно это прикосновение показалось ей поцелуем. «Извини», — говорит мальчик. А она смотрит, смотрит, смотрит, и взгляд этот тянется до сегодня, до этого вечера, до её кровати. Брови двумя расплывшимися буквами «Л», улыбка как у Коли из «Гостьи из будущего» [1].

«Я Женя. Тимаев. Из боксёрской секции».

Директор «Агареса», Карл Степанович, суетился у автобусов с караваем, Нина Павловна из художественной гимнастики раздавала значки с изображением незабудок, кричала: «Сувенир! Символ лагеря! Чтобы пребывание здесь было незабываемым!» — но во всей этой толкотне Марта видела стриженый затылок, замусоленные тесёмки на серой спортивной кофте, светлые, едва заметные волоски на шее сзади.

Вот они идут на костёр в честь открытия смены, Марта ищет Женю: где он? В какой корпус поселили боксёров? А Мишка Холмов, самый зачипатый [2] пацан из их группы, спрашивает: «Ведьм жечь идём, да?»

Карл Степанович поджигает брёвна, выложенные в шалаш, пламя занимается быстро, сжирает щепки и газеты, ползёт изнутри конструкции, вырывается сверху. Вигвам теперь похож на вулкан. «Извержение!» — шепчет рядом Соня, и Марта наконец видит его: вон там, на скамейке, справа внизу. Женя поднимает глаза, и она быстро отводит взгляд. «Летний сезон девяносто третьего года в “Агаресе” считается открытым!» — кричит их младший тренер Пашуля, и все хлопают.

Дверь в палату неожиданно распахнулась, прервав её воспоминания. Марта приподнялась на локтях и увидела прямоугольник освещённого коридора. Три серые фигуры стояли в проёме.

— Ну а куда её ещё? — голос Яртышникова звучал как из-под воды. — У нас все палаты заняты. В душевые, что ли, селить?

— Да, — осоловело и медленно ответил Пашуля, — из третьего корпуса никого не забрали… ну, после того, что с Гамаюновой…

Василий Викторович шагнул внутрь. Марта откинулась на подушку.

— Проходи, — сказал он. — Пустая кровать у окна.

Щёлкнула ручка, разговор вместе с шагами удалялся по коридору. На Сонину кровать легла незнакомая девочка. Они лежали друг напротив друга через проход. Марта посмотрела на неё. Та завернулась в одеяло по уши, и единственным не серым пятном в комнате были её рыжие волосы.

Марте захотелось до них дотронуться. Аккуратно, чтобы не шуметь, она вытянула руку и тихонечко погладила девочку. Лёгкий удар статического электричества кольнул её пальцы. Марта испугалась, что незнакомка тоже это почувствовала, что сейчас она поднимет голову и придётся с ней разговаривать. Но новенькая не шевельнулась.

2

Полине снилось, что она плывёт, отталкивая руками дохлых рыб. Двигаться тяжело, вязко, вода воняет. Её качает из стороны в сторону, она вылезает на берег и медленно ползёт, поднимаясь по лестнице, видит ободранные ступеньки и стены. «Мамочка, — Соня выбегает к ней из своей детсадовской группы, нарядная, лет четырёх, — смотри, я нарисовала тебе!» Она берёт в руки лист, неровно вырванный из альбома — клочья с одной стороны торчат зубьями. «Тут всего много, — Соня улыбается, обнимает её ноги, — и птички, и зверьки, посмотри. Ты принесла мне воды? Умираю пить хочу!» Полина рассматривает рисунок: похожая на палочку