Геннадий Бойченко

Город и его имена

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Геннадий Бойченко, 2018

В своём очерке «Город и его имена» автор знакомит читателей с историей одного из древнейших городов России, Керчи, через призму названий, который носил город на протяжении 26 веков.

12+

ISBN 978-5-4493-3182-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Город и его имена

Что в имени тебе моём?

Оно умрёт, как шум печальный

Волны, плеснувшей в берег дальный,

Как звук ночной в лесу глухом.

Александр Пушкин

Наши пращуры верили в силу слова, полагая за ним способность материализовываться. Оттого они тщательно подбирали имена новорожденным, ибо считали, что раз выбранное и данное ребёнку имя будет вести его по жизни до самого гроба. Это представление разделяли, пожалуй, все народы мира, но жители Востока пошли ещё дальше в своём трепетном отношении к слову: коль скоро имя человека хранит его судьбу, то и открывать его стороннему наблюдателю не стоит — мало ли что может из этого приключиться? С тех пор в некоторых странах появилась удивительная традиция: по достижении человеком определённого возраста ему давалось новое имя, которое характеризовало его, дело, которым он занимается, и становилось этапом в жизни этого человека. Иногда у него таким образом накапливалось несколько имён, между коими человек «передавался», как эстафетная палочка. А имя, полученное при рождении, так и оставалось сокрытым от внешнего мира до последнего часа его обладателя, выполняя роль личного оберега.

Я не зря начал своё повествование с этого необычного примера. Города — они ведь как люди: рождаются, порой в муках, взрослеют, расцветают в прекрасные цветы, живут и затем умирают. И случаются в их жизни моменты, когда приходится раз данное при рождении имя сменить на новое. Иногда таких переименований приключается не одно и не два, и каждое знаменует новую эпоху в жизни города. И Керчь — яркое тому подтверждение.

Вообще, это удивительное место! Маленькая, тихая, провинциальная, стоящая на берегу пролива у края знойной, выжженной летним солнцем степи, хотя тоже необычной — керченской степи, продуваемая всеми ветрами 365 дней в году, с промозглой сырой зимой, но вместе с этим уютная, красивая, древняя Керчь. В общем, город со своим лицом, неповторимым, выделяющимся из толпы, и с почти сразу же бросающейся в глаза индивидуальностью. Оно и понятно: двадцать шесть веков — это не шутка! За такой-то период даже среднего качества вино настоится, обретёт выдержку и станет настоящим нектаром, а затем столь же закономерно превратится в уксус, ибо, как говорили стародавние арабы, «всё боится времени». А уж имён-то город сменил за эти два с половиной тысячелетия — и не счесть!

Имена были разные: вполне реальные, которыми сами жители именовали свою малую родину, и такие, коими называли город заезжие купцы и мореходы, а были и те, которые своим появлением на свет обязаны курьёзным ошибкам картографов и переписчиков старинных манускриптов, но всё это — наша история, ибо за каждым таким именем — и вполне реальным, и вымышленным — стояли живые люди со своим языком и верованиями, страхами и надеждами. Давайте же совершим путешествие в прошлое нашего города и посмотрим, как Керчь меняла свои имена, взрослея и становясь мудрее…

Наша история начинается на заре VI ст. до Р.Х., когда в Керченскую бухту пришёл корабль с милетскими переселенцами. Они сошли на берег, осмотрелись и основали поселение, которое со временем выросло в город (точнее — полис). Дальше — больше: город мало-помалу подмял под себя округу, затем — такие же поселения по сю (а позднее — и по иную) сторону пролива и стал во главе царства, получившего название в честь этого самого пролива, — Боспорского. Государство росло и богатело: воистину, это была земля с молочными реками и кисельными берегами. Воды пролива и прилегающих к нему морей кишели рыбой, а плодородные земли керченской степи давали обильные урожаи пшеницы. Несмотря на то, что Боспорское царство находилось на самом, что ни на есть, краю Ойкумены, вести о нём доходили до центров тогдашней цивилизации: сперва — до Эллады, затем — до Рима. В общем, это был самый настоящий Золотой век в истории города: столица небольшого, но богатого царства — чего желать больше? И правда, больших вершин в своей многовековой истории он уже не достигнет.

«Но позвольте, — скажет любознательный читатель. — А как же имя? Как назвали отцы-основатели свой город?». Поселение, выросшее спустя десятилетия в полис, а потом и град престольный, греки нарекли весьма своеобразно — Пантикапей (Παντικάπαιον).

Что означает это имя? По данному вопросу существуют несколько версий. Самое первое объяснение возникновения города и, соответственно, его имени дал в своём энциклопедическом словаре «Этника» философ VI в. от Р. Х. Стефан Византийский. Он пересказал легенду о том, как некий эллин, сын Эзита, основал город на участке земли, полученном от царя скифов Агаэта, и назвал этот город по имени текущей тут же реки Пантикапа. История интересная, но мало что проясняющая. И поскольку иные рассказы об основании города до нас из глубины веков не дошли, учёные мужи пытаются прояснить этимологию городского имени, опираясь на данные языкознания. Есть два предположения, объясняющие происхождение названия «Пантикапей», каждое из которых по-своему интересно и имеет право на жизнь.

Согласно одной, грекоязычной, версии это слово означает что-то вроде «всё в садах». На первый взгляд может показаться, что такое объяснение слишком натянуто. Прежде всего, эллинские переселенцы прибыли в край кочевников и скотоводов, а не земледельцев, и вряд ли могли иметь удовольствие лицезреть тут сады и бахчу. Далее — многие историки полагают, что местный климат в античные времена мало чем отличался от современного, разве что вследствие меньшего, чем сейчас уровня моря (приблизительно на 4 — 5 метров), он был более континентальным, а сам регион страдал от недостатка воды — согласитесь, это не самые благоприятные условия для разведения садов. Кроме того, масла в огонь подливают и древние авторы, живописуя ужасы боспорских зимы и лета. Так, например, старший современник Христа, древнегреческий историк и географ Страбон, отметив в своём труде «География» применительно к Керченскому полуострову все признаки, присущие суровым зимам, привёл пример, который наверняка поразил современную ему читающую публику из Средиземноморья, — рассказ о том, как на Боспоре от морозов лопаются медные сосуды, наполненные водой.

Впрочем, как уже говорилось, эта версия выглядит слабой лишь на первый взгляд. Стоит лишь обратиться к трудам древних естествоиспытателей, как перед глазами возникнет иная картина. Другой античный писатель, отец ботаники и преемник великого Аристотеля в управлении его знаменитой школой перипатетиков Феофраст, живший на рубеже IV — III вв. до Р.Х., следующим образом охарактеризовал растительное богатство региона: «Из садовых растений хуже всего, говорят, в холодных странах приживается лавр и мирт, мирт в особенности <…> На Понте, около Пантикапея, нет ни того, ни другого дерева, хотя там и всячески старались развести их, так как они требуются при священнодействиях. Зато много высоких смоковниц и раскидистого гранатника, а больше всего груш и яблонь, самых разнообразных и превосходных сортов. Есть и весенние, только поспевают они позднее, чем в других местах. Из лесных деревьев имеются дуб, вяз, ясень и т.п.; сосны, пихты и алеппской сосны нет, как нет вообще смолистых деревьев. Лесной материал оттуда пропитан влагой и гораздо хуже синопского…». В этой цитате необходимо обратить внимание на два примечательных обстоятельства, которые, как кажется, всё расставляют на свои места: во-первых, смоковница — это растение, которое произрастает в субтропиках, а гранат — в субтропиках и тропиках; во-вторых, на более влажный, чем сегодня, климат на полуострове указывает сырость древесины, на которую акцентировал наше внимание Феофраст.

По другой версии, на которой особо настаивают языковеды, название полиса имеет иранские корни и переводится на русский язык как «рыбный путь» или даже «холм у пролива». Вроде бы логично: два моря под боком, город стоит на вершине большого холма у самого пролива, через который туда-сюда идут миграции ценных пород рыбы, включая осетровых. Собственно говоря, эта версия нашла отражение и в местной монетной чеканке: на многих монетах Боспорского царства среди прочих его символов можно встретить и изображение осетра.

Кстати, о монетах. Логика подсказывает, что название с иранскими корнями явно не могло быть изначальным. Среди всех полисов, основанных эллинскими переселенцами в Северном Причерноморье в VI в., кроме Пантикапея, пожалуй, лишь несколько греческих поселений имели названия с негреческими корнями (Тиритака, Корокондама, Тирамба). Этимология же имён основной массы городов, заложенных переселенцами приблизительно в то же время (Феодосия, Нимфей, Мирмекий, Гермонасса, Фанагория, Кепы), ведёт нас к эллинским истокам. Такую приверженность к чужим языковым традициям историки связывали с тем, что Пантикапей и некоторые другие поселения основывались на местах, где ранее существовали туземные населённые пункты. Однако новейшие археологические изыскания показали, что это не так: западное побережье Керченского пролива к моменту прибытия туда греческих колонистов не было заселено. В связи с этим логично было бы предположить, что «Пантикапей» — это более позднее название полиса, полученное им уже в тот период, когда греки вошли в контакт со скифами и начался процесс эллинизации последних.

Делались даже попытки реконструировать это первое, ещё грекоязычное, название города, и кто-то даже робко упоминал такое имя — Аполлония Таврическая. А что? История эллинской колонизации знает полисы с аналогичными именами, разбросанные по всему Средиземноморью, — Аполлония Иллирийская, Аполлония Понтийская, Аполлония Киренская и ещё масса прочих Аполлоний. Чем мы-то хуже! Тем более, что уже в конце VI в. до Р.Х. в Пантикапее возводится грандиозный храм в честь Аполлона, покровителя полиса, а на его монетах во всю чеканятся атрибуты этого бога — головы льва и барана и восьмиконечная звезда. Кроме того, известно несколько монетных чеканок, выполненных параллельно с патикапейскими на монетном дворе города, на которых отображалось не характерная для пантикапейских монет надпись «ПАNTI», а «ΑΠΟΛ».

Впрочем, как уже было сказано, это всего лишь предположение. Дальнейшие исторические штудии показали, что монетная серия с надписью «ΑΠΟΛ», хотя и связана с греческим богом света, но никакого отношения к Аполлонии Таврической не имеет, а является федеративной монетой: аккурат в рассматриваемое время, на рубеже VI — V ст. до Р.Х., на берегах Боспора Киммерийского формируется то ли симмахия (оборонительно-наступательная федерация автономных полисов), то ли торгово-экономическая конфедерация, направленная на монополизацию торговли боспорских греков с окружающими их варварами, — точнее историки пока сказать не могут. Пантикапей выступил в роли лидера, вокруг которого и объединялись другие греческие поселения — участники союза, а храм Аполлона, построенный на пантикапейском акрополе, являлся общебоспорской союзной святыней, возведённой в честь патрона Милета и его колоний и патрона союза. Под эгидой этой святыни и производилась чеканка монет с такой характерной надписью.

Со следующим переименованием города мы сталкиваемся в 10-е гг. до Р. Х. После гибели на акрополе Пантикапея Митридата Великого и смерти его сына Фарнака II в Боспорском царстве в течение нескольких десятилетий шла борьба за власть, основным лейтмотивом которой было стремление новорожденной Римской империи подчинить своей воле это отдалённое государство. В конечном итоге борьбу за престол Пантикапея выиграла внучка Митридата и дочь Фарнака, Динамия, которая достигла цели ценой превращения Боспора в вассала Рима. В качестве знаков своего повиновения и лояльности принцепсу сената Октавиану Августу престарелая царица установила изображение Августа и его супруги Ливии в главных городах царства с посвящением следующего содержания «Императора, Цезаря, сына бога, Августа [его изображение], всей земли и всего моря правителя, своего спасителя и благодетеля [поставила] царица Динамия, друг римлян». А далее, придерживаясь общеримской практики переименования в честь принцепса сената городов в различных областях империи и зависимых государствах, Динамия изменила названия двух крупнейших городов своего царства — Пантикапея и Фанагории: первый стал Кесарией (Καισάρεια), а второй — в честь друга и ближайшего соратника Октавиана Августа, Марка Випсания Агриппы, — Агриппией. Хотя, следует признать: как и всякое конъюнктурное решение, новые имена не пережили царицу и канули в Лету почти сразу же после её смерти.

Мы же пойдём дальше. Итак, после девятивековой истории Пантикапея, как полиса и столицы Боспорского царства, в 70-е гг. IV ст. уже нашей эры в крымских степях появились гунны. Несмотря на существующее представление о них, как о Биче Божьем, призванном покарать человечество за грехи его и оттого разрушающем всё и вся на своём пути, Боспор выстоял, хотя и был изрядно потрёпан. Во всяком случае, традиция престолонаследия сохранилась, и имя последнего известного науке царя из династии Тибериев — Юлиев, некоего Тиберия Юлия Дуптуна, зафиксировано в источниках аж под 483 годом! Впрочем, это не отменяет упадка, который переживало государство вследствие гуннского нашествия. А после того, как пресеклась династия, боспориты в первой четверти VI в. направили к византийскому императору Юстину I посольство с просьбой принять их в своё подданство.

Отправка посольства именно в Константинополь, кроме могущества Восточной Римской империи, очевидно, определялась ещё и конфессиональным единством жителей мощного государства на южном побережье Чёрного моря и небольшого царства на его северных берегах: средневековый человек, в отличие от человека Нового времени, жил в иной системе координат и определял свою принадлежность к той или иной общности людей не по языковому признаку, но по вере в одного и того же бога. А боспориты, как и византийцы, были христианами. Причём, что характерно, по-видимому, именно через Боспорское царство христианство попало в Крым. Во всяком случае, первые погребения христиан тут датируются III ст. от Р.Х., тогда как в Херсонесе они появились через добрую сотню лет — в IV в. А в 325 году епископ Боспора, некий Кадма, уже участвовал в первом Никейском соборе — том самом, на котором клирики, собравшиеся со всей империи и прилегавших к ней земель, совместными усилиями приняли Символ Веры, — и поставил свою подпись под его протоколами. Как предполагают историки, кроме собственно боспорского епископства, в городе находилась и кафедра епископа готов Феофила, которого некоторые источники, очевидно по это причине, именуют Феофилом Боспоританским.

Но — вернёмся к нашему рассказу. Не ясно, как отреагировал ромейский василевс. Известно лишь то, что под свою державную руку город принял его преемник и племянник Юстиниан I, понимавший то важное в стратегическом плане положение, которое занимал город, запирая вход в Чёрное море. Правда, состояние городской инфраструктуры было весьма плачевным, что греки не замедлили исправить: как отмечал в своём трактате «О постройках» современник тех событий — византийский писатель Прокопий Кесарийский, «… застав <…> стены в совершенно разрушенном состоянии, он [Юстиниан I. — Прим. Г.Б.] сделал их замечательно красивыми и крепкими». Итак, в старые жилы влили свежую кровь. А за городом отныне закрепилось короткое, без всяких изысков, название — Боспор.

Собственно, смешение двух наименований — «Пантикапей» и «Боспор» — отмечалось и раньше: ещё в IV ст. до Р.Х. эллины часто говорили «Боспор», разумея прекрасную гавань Пантикапея. Так, ни кто иной, как афинский оратор Демосфен, в своей речи против Лептина об ателии, датируемой 355 — 354 гг. до Р.Х., витийствовал в частности и о том, что «… он [боспорский царь Левкон I. — Прим. Г.Б.] настолько далёк от мысли лишить наше государство этой награды, что, оборудовав морской порт Феодосии (о котором говорят, что он ничуть не хуже Боспора), и там предоставил нам ателию». А римский консул 387 года от Р.Х. и историк Флавий Евтропий в своём труде «Краткая история от основания Города», описывая взлёт Рима при Октавиане Августе, допустил симпатичную оплошность, смешав в кучу коней и людей: «Никогда до него так не процветало римское государство. Ибо за исключением гражданских войн, в которых он был непобедим, власть Рима распространилась на Египет, Кантабрию, Далмацию, ранее уже побежденные, но теперь покорённые окончательно, на Паннонию, Аквитанию, Иллирию, Рецию, винделиков и салассов в Альпах, на все города Понта, из которых наиболее известными были Босфор и Пантикапей». Так что византийцы лишь окончательно закрепили новое название за городом.

Со смыслами тут, в отличие от первого имени, проблем нет: город получил своё название от царства, кое ещё во времена оны, видать, из-за лени писцов именовалось весьма лапидарно — Боспор. Этимология этого названия восходит к эллинскому имени Керченского пролива (Боспор Киммерийский в пику Боспору Фракийскому — сегодняшнему турецкому Босфору) и связывается с легендой о зевесовых шашнях с Ио: читатель, конечно же, помнит — все эти древние амуры закончились тем, что возлюбленная Громовержца в обличье белой коровы, гонимая ревнивой супружницей Зевса, Герой, переправилась через пролив, отделявший Европу от Азии, который в память об этом знаменательном событии и получил своё название (от греч. Βόσπορος — «коровий брод»).

Вместе с тем, существует и иная версия происхождения имени города. Это ретроспективный взгляд, который донесли до нас уже средневековые хронисты. Он не имеет ничего общего с реальной этимологией и носит скорее курьёзный характер. Первое упоминание о нём мы встречаем в «Хронографии» Иоанна Малалы, византийского писателя VI ст. Сей муж, повествуя о временах василевса Юстиниана Великого, в частности писал следующее: «В то же время и находящийся близ Боспора предводитель гуннов по имени Грод присоединился к тому же василевсу. Он пришел в Константинополь и был [там] крещён. Сам василевс стал его восприемником и, богато одарив, отпустил его домой с тем, чтобы он охранял области римлян и Боспор. Этот город построил Геракл, [пришедший] из Испании, и повелел, чтобы [его жители] ежегодно платили дань римлянам вместо денег быками. Он дал городу имя Дань быков, которую и приказал платить. В том же городе он разместил отряд римских солдат, которые были италийцами, называемыми испанцами».

Позже версию о том, что название города происходило от дани быками, которую платили его жители византийцам, ретранслировал другой средневековый хронист — Феофан Исповедник: «В этом же году [527 — 528 гг. от Р.Х. — Прим. Г.Б.] пришёл к императору царь гуннов, [живущих] поблизости от Босфора, по имени Горда, стал христианином и был просветлён. Император принял его и, дав ему много даров, отослал в его страну охранять ромейское государство и город Босфор. А назван он был так из-за того, что выплачивал ромеям ежегодно налог вместо денег быками — дань быками».

Приблизительно ко времени правления Юстиниана относится упоминание ещё об одном названии Керчи. Речь идёт о строках из труда готского историка Иордана «О происхождении и деяниях гетов» (или «Гетика»): «С той своей стороны, которой Скифия достигает Понтийского побережья, она охвачена небезызвестными городами; это — Борисфенида, Ольвия, Каллиполида, Херсона, Феодосия, Кареон, Мирмикий и Трапезунта, основать которые дозволили грекам непокорённые скифские племена, с тем, чтобы греки поддерживали с ними торговлю». Поместив между Феодосией и Мирмекием загадочный город Кареон (Careo) и, наоборот, не упомянув Боспор, Иордан дал поздним комментаторам этого текста все основания, чтобы поставить знак равенства между ним и Керчью. Однако это нисколько не приблизило их к пониманию смысла этого имени и его происхождения. Пожалуй, единственной внятной версией этимологии слова «Кареон» является попытка вывести его из кратковременного существования Пантикапея в обличье Кесарии в правление царицы Динамии. Это объяснение базируется на технологических особенностях монетной чеканки: название города на монете выбивалось по слогам, причём слоги были графически отделены друг от друга. Вследствие длительного использования монет возможны были затирания слогов, что, по мнению авторов этой версии, могло способствовать превращению Кесарии в Кареон. Так это или не так — установить, к сожалению, уже невозможно. Поэтому мы не будем задерживать своё внимание на диспутах учёных мужей, а продолжим наш стремительный бег по страницам городской истории.

В середине VII в. в жизни города наступил новый этап: он вместе со всем степным Крымом оказался включённым в состав Хазарского государства, что вполне закономерно привело к очередной смене его названия. Теперь оно звучало, как Карша (Karşı), и переводилось с тюркского, как «против, напротив», характеризуя географическое положение нового владения относительно метрополии.

Об этом известно в частности из интересного исторического источника — т.н. еврейско-хазарской переписки. Во второй половине Х ст. между государственным деятелем Кордовского халифата Хасдаем ибн Шафрутом (по-еврейски, — а он, как и многие сановники халифа Абд ар-Рахмана III, был евреем по крови и иудеем по вероисповеданию, — его имя звучало как бар Исаак бар Шафрут) и хазарским беком Иосифом произошёл обмен несколькими письмами. Инициатором переписки выступил Хасдай, который, кроме всего прочего, в своём послании интересовался у кагана об устройстве Хазарии, о землях, которые она занимает, и т. п. вещами. В общем, географический «привкус» этого письма ощущается до сих пор, несмотря на минувшее тысячелетие.

В ответной депеше (в её т.н. пространной редакции) Иосиф следующим образом описал подвластные ему западные земли: «С западной стороны — Ш-р-кил, С-м-к-р-ц, К-р-ц, Суграй, Алус, Л-м-б-т, Б-р-т-нит, Алубиха, Кут, Манк-т, Бурк, Ал-ма, Г-рузи. Эти [местности] расположены на берегу моря Кустандины, к западной [его] стороне». Здесь этот самый «К-р-ц» традиционно транскрибируется, как Карша или Чарша, что связано со специфическим написанием слов в древнееврейском языке (хотя хазарский бек был тюрком, т.н. еврейско-хазарская переписка осуществлялась на древнем иврите) — отсутствие гласных букв.

Впрочем, хотя Иосиф и включил Каршу в список подвластных ему земель, тут он немного слукавил: город, войдя в состав его державы, продолжал сохранять самоуправление при явной политической и торгово-экономической ориентации на Византию, а зависимость от Хазарского каганата выражалась в его демилитаризованном статусе, выплате беку дани и предоставлении ему некоторых экономических льгот в акватории Керченского пролива. Вместе с тем, культурные связи с хазарами у жителей города, по-видимому, были достаточно крепкими, что определялось наличием в Карше крупной иудейской общины. Здесь следует сразу предупредить вопросы, готовые уже сорваться с губ читателей.

Как известно, хазары — изначально кочевой народ тюркского происхождения — со временем перешли к полуоседлому образу жизни, проводя зимы в городах, и переменили веру: если киевский князь Владимир, тщательно изучив геополитическую обстановку в регионе, а заодно и проштудировав основы вероучений трёх мировых религий, остановил свой взгляд на христианстве восточного обряда, то хазарский бек Булан совершил действие неординарное — он перешёл в IX ст. в иудаизм — религию закрытую, замешанную на этническом факторе: общеизвестно, что иудеем может стать только еврей, в связи с чем распространение этой религии среди иных народов весьма затруднительно. Впрочем, действие бека чудачеством не назовёшь, отнюдь — аккурат о те времена хазары стояли перед судьбоносным выбором: перейти в ислам и быть поглощёнными враждебным Арабским халифатом, или же принять Христа и раствориться среди многочисленных племён и языков, подвластных Византии.

Выбор был сделан, и, как говорят, в его реализации беку Булану оказали содействие евреи, бежавшие в Хазарию из владений византийского императора. Хотя существует и иной взгляд на эти события. Как уже было отмечено, в Керчи ещё с начала нашей эры существовала крупная иудейская община, действовала синагога, имелось иудейское кладбище. Росту численности общины способствовало кровавое подавление в 137 году от Р.Х. войсками императора Адриана антиримского восстания в Иудее и последовавшие после этого жестокие расправы над восставшими. Блаженный Иероним Стридонский, церковный писатель IV — V вв. и создатель «Вульгаты» — перевода Библии на латынь, в комментариях к «Книге пророка Авдия» отметил, что после подавления восстания император Адриан переселил еврейских пленников именно на Боспор. Таким образом со временем иудейская община в Керчи разрослась и, как полагают некоторые историки, способствовала переходу хазарской аристократии в иудаизм.

Но как бы то ни было, а смена объекта поклонения имела ограниченные масштабы: основная масса жителей Хазарского каганата осталась верна традициям предков, исповедуя характерный для кочевников Великой Степи культ верховного божества неба Тенгри, что предопределило терпимое отношение хазар к чужим верованиям. Как следствие, Боспорская епархия, о которой уже вскользь рассказывалось на этих страницах, к 840 году не только не исчезла, но получила статус архиепископства, а в XIII в. — была возвышена до митрополии.

К 30-м гг. IX ст. хазарское влияние в Крыму начало ослабевать, вследствие вторжения из степей Северного Причерноморья мадьяр, а уже в последней четверти этого века хазары окончательно ушли с полуострова, сохранив контроль только за прибрежной полосой Керченского пролива и Керчью. Тем не менее, статус города, как своего рода зоны свободной торговли, остался неизменным. Определённо, именно об этой эпохе говорил в своём труде «Книга драгоценных ожерелий» персидский энциклопедист Ибн Руста, живший в первой половине Х в., живописуя жизнь мадьяр: «Воюя славян и добывши от них пленников, отводят они этих пленников берегом моря к одной из пристаней Румской земли [Византийской империи. — Прим. Г.Б.], который зовётся Карх <…> И как дойдут мадьяры с пленными своими до Карха, греки выходят к ним навстречу. Мадьяры заводят торг с ними, отдают им пленников своих и взамен их получают греческую парчу, пёстрые шерстяные ковры и другие греческие товары».

В этом свидетельстве образованного перса обращают на себя внимание два важных момента. Во-первых, называя Карх византийским портом, Ибн Руста привёл его тюркское название (Карх — Карша), а не византийское (Боспор), чем подтвердил статус города, как порто-франко: хазарская пристань, в которой вели торговлю греческие купцы. Во-вторых, мы видим, что под властью кагана порт приобрёл статус крупного центра работорговли в Северном Причерноморье. Надо сказать, что торговля пленниками в IX — X ст. — не новость. Однако традиционно она велась нехристианскими народами: язычники захватывали полон, который выкупали еврейские купцы и переправляли в страны ислама, где сбывали его с немалой для себя выгодой. В примере же с мадьярами мы видим иную ситуацию, когда взятый полон покупают греки-христиане!

Ну а мы, завершив этот небольшой экскурс в хазарский период истории Керчи, продолжим наш бег. Прошло ещё немного времени — каких-то полтора века (что они на фоне вечности?!), — и Хазарская империя пала под ударами варяжско-славянского войска киевского князя Святослава Игоревича. Пройдя огнём и мечом по владениям кагана, русь добралась и до Боспора Киммерийского: именно со второй половины X в. в отечественной историографии принято вести начало Тмутараканского княжества, раскинувшегося по обе стороны пролива.

Славяне и дали городу новое название — Корчев (Кърчевъ). И хотя порой доводится встречать совсем уж экзотические этимологии этого имени (например, «горлышко бутылки», привязывающее, очевидно, название города к его уникальному географическому расположению), нельзя не отметить воспринимаемое на слух фонетическое родство тюркских Карши или Карха и славянского Корчева. Впрочем, это родство нисколько не помешало популярности иной версии, которая связывает происхождение городского имени с богатейшим железорудным месторождением, расположенным на южных окраинах города и известным с глубокой древности: если мы откроем первый том «Материалов для словаря древнерусского языка по письменным памятникам» И. И. Срезневского, то узнаем, что корень названия — слово «кърчи», «кръчи», «корчи» или «кърчии» — переводится на современный русский язык, как «кузнец». Стало быть, Корчев — это город кузнецов, Кузнецк.

Существует определённое искушение увязать появление славянского названия города не с гибелью Хазарского каганата и не с появлением на берегах пролива киевских дружин, а с более ранними событиями: всё-таки, хотя земли Прикубанья и Керченского полуострова вошли в состав Руси только в X ст., славяне проживали здесь задолго до прихода Святослава — именно эти территории археологи иногда локализуют с ареалом обитания племенного союза антов.

В какой-то степени подтверждением сказанного должно является и то, что славянское название города было зафиксировано в письменных источниках, повествующих о событиях, имевших место за несколько веков до краха власти кагана. Так, в дошедшем до нас русском переводе «Жития Стефана Сурожского» впервые появляется славянское имя Керчи: «По смерти же святаго мало летъ миноу, прииде рать велика роусскаа изъ Новаграда князь Бравлинъ силенъ зело, плени отъ Корсоуня и до Корча, съ многою силою прииде к Соурожу, за 10 дьний бишася зле межоу себе». Однако аутентичная византийская редакция «Жития Стефана Сурожского», выполненная на греческом языке в конце Х в., не знает славянского названия Керчи, повсеместно именуя её Боспором, в то время как перевод т.н. пространной редакции источника на русский язык с включением в него имени «Корча» или «Корчев» впервые был осуществлён лишь в XV ст.!

Поэтому хронологически самым ранним документально подтверждённым упоминанием Корчева является знаменитый Тмутараканский камень. Эта мраморная плита была найдена в начале сентября 1792 года в Тамани казаками капитана генерал-майорского ранга П. В. Пустошкина, на тот момент командующего Черноморским гребным флотом и флотилией черноморских казаков, при разборе камней из развалин древней Тмутаракани, кои планировалось использовать для возведения тут же крепости Фанагории. В 1794 году надпись с плиты опубликовал известный российский собиратель древностей граф А. И. Мусин-Пушкин, что тут же породило дискуссию о подлинности камня, продлившуюся почти столетие.

Текст надписи, выбитой на Тмутараканском камне, повествует о следующем: «В лето 6576 индиктиона 6 Глеб князь мерил море по леду от Тъмутороканя до Кърчева 10 тысяч и 4 тысячи сяжен». Речь здесь идёт об измерении князем Глебом Святославичем в 1068 году расстояния между двумя крупными центрами княжества. Причём, как принято считать, в качестве ориентира в Корчеве, до которого вели это измерение, служила жемчужина византийского зодчества — церковь святого Иоанна Предтечи, воздвигнутая здесь ещё в VIII или IX ст.

Буквально через несколько лет после осуществления данного мероприятия отец Глеба, Святослав Ярославич, умер из-за неудачной хирургической операции (да, именно так: наши суровые и, на первый взгляд, непросвещённые предки обладали достаточными знаниями, чтобы лечить болезни с помощью скальпеля, хотя иногда это заканчивалось не так, как на то рассчитывали и лекарь, и его пациент), а ещё через два года началась т.н. война изгоев, одним из следствий которой стала утрата Киевом власти над Тмутараканью — княжество в несколько этапов вернулось под власть Византийской империи.

Сперва, в 1079 году, один из зачинщиков и участников этой войны, Олег Святославич, которого безымянный автор «Слова о полку Игореве» ославил под прозвищем Гориславича, после неудачной для него битвы на Нежатиной Ниве был схвачен своими же союзниками, хазарами, и благополучно передан византийцам. Те сначала поместили взбалмошного молодого князя (а ему тогда было около 25 лет) в Константинополе под домашний арест, а затем, после неудавшегося бунта варяжской гвардии василевса, к коему он мог оказаться причастен, отправили «в места не столь отдалённые» — на остров Родос, что в Эгейском море.

Благодаря чьей недоброй воле, князь Олег стал едва ли не первым русином, посетившим сей славный в скрижалях будущей истории русского туризма остров (вторым визитёром будет автор замечательного «путеводителя» по Святой Земле эпохи первых правителей Иерусалимского королевства — «Житья и хожения Даниила, Русьскыя земли игумена», который оказался на Родосе проездом в Землю Обетованную в начале XII ст.), утверждать сложно. Но, используя методу древних латинян с их «Cui prodest?», можно с достаточно высокой степенью уверенности заподозрить в этом грехе дядю Олега — великого князя киевского Всеволода Ярославича.

Как бы то ни было, но уже в 1083 году Олег Святославич сошёл по сходням с византийского корабля на таманский берег со своей супругой Феофано Музалон, с коей обвенчался на Родосе. При себе русский князь имел мандат василевса Алексея I Комнина, согласно которому он, Олег, назначался полномочным представителем византийского императора в этих землях. Князь был весьма крутого нрава, посему всех, кто попытался помешать ему исполнять свои обязанности, он попросту перебил или посадил под замок.

Впрочем, это уже иная история. Нам же случай Олега Святославича интересен в контексте текущего рассказа тем, что официально он именовался севастом и архонтом Матрахи, Зихии и всей Хазарии, а его жена — архонтиссой Росии. Никаких проблем с локализацией упомянутых в титулатуре Олега и его супруги географических названий не возникает, кроме загадочной Росии: Матраха — это древняя Гермонасса (= Матарха = Таматарха = Тмутаракань), Хазария — это, в данном конкретном случае, земли Приазовья, а Зихия — средневековое название Черкессии. Разобраться же с тем, что это за Росия такая, помогают записки жившего во второй четверти XII в. при дворе короля Сицилии Рожера II арабского путешественника ал-Идриси — «Отрада страстно желающего пересечь мир». Описывая земли Северного Причерноморья, он, в частности, писал следующее: «От города Матраха до города Русиййа двадцать семь миль. Между жителями Матрахи и жителями Русиййа идет постоянная война. [Город] ар-Русиййа [стоит] на большой реке, текущей к нему с горы Кукайа. От города ар-Русиййа до города Бутар двадцать миль».

Итак, как мы уже разобрались, Матраха — это Тмутаракань, город Бутар обычно идентифицируют с Феодосией, а Русиййа или более привычное славянскому уху название Росия, — стало быть, Керчь.

«Но, позвольте, — воскликнет любознательный читатель. — В тексте арабского писателя речь идёт о реке, на берегу которой раскинулся город. А у нас рек нет. Разве что Мелек-Чесме, но она явно не достойна того, чтобы быть занесённой на скрижали Истории!». Увы, дорогой читатель, это так: ал-Идриси действительно упомянул о реке, и именно это обстоятельство дало основание некоторым историкам XIX в. поместить ар-Русиййу в устье Дона. Но мы не последуем за ними, а обратим внимание на три важных обстоятельства.

Во-первых, средневековые мореплаватели и путешественники вкладывали в понятия «река» и «устье реки» иное, нежели мы, содержание. Они рассматривали Азовское море как расширение нижнего течения Дона, его дельту, и поэтому считали устьем Дона Керченский пролив. Например, вот как Гильом де Рубрук, францисканский монах и посол французского короля Луи IX Святого, описывал Керченский пролив в своей книге «Путешествие в восточные страны Вильгельма де Рубрука в лето благости 1253»: «В восточной же части этой области есть город, именуемый Матрика [Матраха, т. е. Тмутаракань. — Прим. Г.Б.], где река Танаид [Танаис, т. е. Дон. — Прим. Г.Б.] впадает в море Понта [Понт или Понт Эвксинский, т. е. Чёрное море. — Прим. Г.Б.], имея в устье 12 миль в ширину. Именно эта река, прежде чем впасть в море Понта, образует на севере как бы некое море, имеющее в ширину и длину семьсот миль, но нигде не имеющее глубины свыше шести шагов; поэтому большие корабли не входят в него, а купцы из Константинополя, приставая к вышеупомянутому городу Матрике, посылают [оттуда] свои лодки до реки Танаида, чтобы закупить сушеной рыбы, именно осетров, чебаков и других рыб в беспредельном количестве».

Во-вторых, хотя расстояния между городами, которые указал в своём манускрипте ал-Идриси, нельзя назвать точными, но они всё же больше соответствуют версии с локализацией Русиййи в Керченском проливе, а не в устье Дона: 27 миль от Матрахи до Русиййи — это приблизительно 54 километра при фактическом расстоянии от Тмутаракани до Керчи — около 24 километров и от Тмутаракани до устья Дона — свыше 300 километров!

И, наконец, в-третьих — в другом месте своих записок ал-Идриси расставляет все точки над «i», располагая город Русиййа напротив Матрахи: «Что касается остальных трёх рек, то из них начинается река Исил. Все они берут начало в этой горе, называемой Аскаска, и текут на запад, пока не соединятся в одну [реку], которая затем течёт до земли Булгар, поворачивает на восток, пока не дойдёт до границ земли ар-Русиййа, и там разветвляется. Один её рукав течёт до города Матраха и впадает в море между ним и городом Русиййа».

Итак, после того, как, благодаря князю Олегу Святославичу, византийцы вернули себе контроль над обоими берегами Керченского пролива, они вцепились в бывшее Тмутараканское княжество двумя руками, самым тщательным образом предупреждая угрозы своему господству в регионе. И переживать им было за что. За сто с небольшим лет до описываемых событий император Константин VII Порфирогенет в своём трактате «Об управлении империей» обращал внимание наследника, будущего василевса Романа II Младшего, на запасы стратегически важных ресурсов, которыми был богат Таманский полуостров: «Следует знать, что в Зихии, у места Паги, находящегося в районе Панагии, в котором живут зихи, имеется девять источников, дающих нефть, но масло девяти источников не одинакового цвета, одно из них красное, другое — жёлтое, третье — черноватое. Да будет известно, что в Зихии, в месте по названию Папаги, близ которого находится деревня, именуемая Сапакси, что значит „пыль“, есть фонтан, выбрасывающий нефть. Должно знать, что там есть и другой фонтан, дающий нефть, в деревне по названию Хамух».

Такое повышенное внимание императора к нефти в эпоху, когда ни о процессе её перегонки, ни о двигателе внутреннего сгорания и мечтать не приходилось, может показаться странным. На самом деле всё просто: в описываемый период нефть являлась ключевым компонентом византийского чудо-оружия, с помощью которого греки неоднократно останавливали вражеские рати, шедшие на завоевание Царьграда, — греческого огня. В конце XI в. Восточная Римская империя переживала крайне тяжёлое время, будучи зажатой со всех сторон внешними врагами: во Фракии её северным рубежам угрожали половцы, в Эпире, под стенами византийской крепости Диррахий, стояла армия нормандцев во главе с Робером Гвискаром, а в Константинополе из окон императорского дворца видны были горы на востоке, которые находились уже во владениях сельджукского султана. В этих условиях империя нуждалась в греческом огне как никогда, но поражения предыдущих десятилетий лишили её всех месторождений нефти, кроме таманских, за которые василевс Алексей Комнин теперь настойчиво цеплялся. Для сохранения контроля над землями вокруг Керченского пролива и источниками нефти в их недрах в 1169 году другой император, Мануил Комнин, при заключении договора с Республикой святого Георгия, которым открывал генуэзским купеческим кораблям доступ в Чёрное или, как называли его итальянцы, Великое море, особо оговорил, что они могут заходить во все порты Византии, кроме двух — Матрахи и Росии.

Но, как известно, «ничто не вечно под Луною». В 1204 году Константинополь пал под ударами католического крестоносного воинства, ведомого на штурм твердыни православия слепым венецианским дожем Энрико Дандоло, — и Восточная Римская империя развалилась на куски, чтобы, казалось, уже никогда не возродиться. Византийские владения в южном Крыму попали в зависимость от одного из осколков греческого царства — Трапезундской империи, а Керчь, по-видимому, осталась бесхозной. Во всяком случае, арабский историк, географ и поэт XIII в. Ибн Са’ид ал-Магриби в своём географическом сочинении «Книга распространения Земли в длину и ширину» в рассказе о современной ему Тмутаракани отмечал: «Правитель Матрахи единолично правит городом…» — это может свидетельствовать о том, что бывшему Тмутараканскому княжеству удалось сохранить известную самостоятельность и при монголах, которые дважды прошлись мечом по соседним крымским землям: тумены Джэбэ-нойона и Субэдэй-багатура — в ходе разведывательного рейда 1220 — 1224 гг. и войска чингизидов Шибана, Бучека и Бури — летом 1238 года.

Как бы то ни было, но уже к концу XIII ст. мы видим Керчь в составе татарских владений, выплачивающую дань ханскому наместнику и участвующую в круговой поруке за различного рода нарушения. Так, из хроники каирского эмира и девадара Рукн Эд-Дина Бейбарса аль-Мансури аль-Масри «Сливки размышления по части летописания гиджры» известно, что в 1298 или 1299 году каффинцы умертвили некоего Актаджи, внука отложившегося от Золотой Орды беклярбека Ногая, посланного в город для сбора податей. Когда весть об этом преступлении дошла до властолюбивого деда, он отправил в Крым огромное войско, которое сокрушающим всё на своём пути потоком прошлось по полуострову — разграбило и сожгло Каффу, убило множество её жителей, пленило иноземных купцов, находившихся тогда в ней, а затем разграбило другие города полуострова, включая и Керчь.

Посетивший в 1334 году город арабский купец Ибн Баттута в своём сочинении «Подарок наблюдателям по части диковин стран и чудес путешествий» особо подчеркнул, что «… местность эта <…> принадлежит к степи, известной под именем Дешт-Кипчака…», т.е. подвластна ордынским ханам, и поведал далее о том, что эту степь населяет народ кипчаков (половцев), исповедывающий христианство. Современник Ибн Баттуты, сирийский эмир и учёный Абу-л-Фида, несколькими годами ранее побывавший в Крыму, также упомянул в своей рукописи «Упорядочение стран» о населявших Керчь кипчаках, которые не являлись мусульманами: «Жители ал-Карш — неверные кибджаки».

Тут нужно остановиться и сделать необходимое пояснение. Всякий раз, когда мы говорим о крымских татарах, у нас возникает ассоциация с монголами — плосколицыми кочевниками с раскосыми глазами, пришедшими из глубин Азии. Это не так. По завершении Великого Западного похода 1236 — 1242 гг. монгольские рати вернулись обратно в внутренние улусы Монгольской империи, а у оставшегося управлять обширными землями от Волги до Дуная Бату-хана имелось под рукой всего-то 4 тысячи монгольских воинов: дополнительные рати, при потребности, он набирал уже из числа покорённых народов. Поэтому реальное влияние монголов на генофонд народов Северного Причерноморья не так велико, как об этом принято было писать в исторических сочинения XVIII — XIX вв. Прямыми же предками крымских татар были кипчаки или, как их именовали в русских летописях, половцы — тюркоязычный народ с правильными европеоидными чертами лица и, возможно, светлыми волосами. К слову, они были врагами монголов, которые в своём стремление уничтожить половцев прошли огнём и мечом по владениям русских князей, а затем и венгерского короля, коий имел неосторожность приютить кипчаков у себя после их поражения в 1220-х гг.

Татары, видимо, уже в те времена величали промеж себя город, как Керш. Это название, напрямую связанное с хазарской Каршей, они использовали на протяжении нескольких столетий вплоть до присоединения Керчи к России, о чём свидетельствовали многочисленные путешественники Нового времени — от Михалона Литвина и Мартина Броневского до Эвлии Челеби и автора анонимного труда «Россия или Московия, а также Тартария. Топографический комментарий и политическая иллюстрация», изданного на латыни в 1630 году.

Но — вернёмся к нашему рассказу. В эту эпоху в Керчи действительно жили христиане западного обряда, чья численность оказалась достаточной для того, чтобы сидевший во французском Авиньоне папа римский Иоанн XXII, прознав об этом, основал в 1332 году в городе католическую епархию и назначил туда архиепископом доминиканского монаха Франциска де Камерино. Отправляя своего ставленника вести активную проповедь католичества, помянутый понтифик характеризовал Керчь «именитым, обширным, весьма населённым, изобилующим всякими благами» поселением. Свежеиспечённый архиепископ, кстати говоря, был опытным проповедником: до этого назначения он весьма успешно нёс слово Христа в горном Крыму. Заняв же архипастырскую кафедру в городе, Франциск де Камерино развернул бурную деятельность по обращению в католицизм жителей Зихии, которая завершилась триумфом — переходом из православия в католицизм двух северокавказских князей, Миллена и Верзахта.

Приблизительно тогда же некий Тулук-Тимур, беклярбек золотоордынского хана в Крыму, обратился к представителям Республики святого Марка с предложением передать им в полное и исключительное владение Керчь вместе с портом и обширным куском земли в обмен на выплату в его казну или казну хана Узбека трёхпроцентной пошлины со всех товаров. Некоторые авторы упоминают даже о том, что солхатский беклярбек сделал это щедрое предложение непосредственно в сенат республики, что вряд ли. Но как бы то ни было, а венецианцы ухватились за сей щедрый дар обеими руками, не дожидаясь, пока Узбек ратифицирует решение своего вассала.

Благодаря итальянским купцам, город получил своё новое имя — Черкио (Cerchio), и, хотя оно имеет конкретный перевод на русский язык — «круг», — это не должно никого вводить в заблуждение: мы имеем дело с простым совпадением, а название города является результатом итальянского произношения тюркского «Карша», «Карх» или «Керш». Впрочем, ему не довелось получить широкого распространения — оно стало лишь небольшим эпизодом в биографии города, хотя через несколько столетий и всплыло, как мы увидим далее, совершенно неожиданно для всех в новых обстоятельствах. Но другому имени, тогда же данному городу, наоборот, была уготована долгая жизнь: Воспоро, Воспро или даже Восперо (что было производным от византийского Боспора) — так с лёгкой руки венецианцев стали отныне называть Керчь. Наконец, с гражданами Республики святого Марка связывают и ещё одно имя города, которое, как говорят, вошло в употребление у христианских моряков с начала XIV ст. Так же, как несколько веков назад мусульманские путешественники и картографы, полагали Керченский пролив продолжением Дона и Азовского моря, называя его устьем Роской реки, нынешние мореплаватели продолжали именовать пролив устьем, но уже реки святого Иоанна — Bocca di San Giovanni. Причём имя это дожило до Нового времени и упоминалось в анонимном труде «Россия или Московия, а также Тартария. Топографический комментарий и политическая иллюстрация», о котором уже шла речь на этих страницах. «Но почему святой Иоанн?» — спросит любознательный читатель. Всё очень просто: так же, как и в случае с Босфором, Мраморным морем и Дарданеллами, которые средневековые европейцы, франки, со времён Первого Крестового похода называли Рукавом святого Георгия в честь располагавшегося в константинопольском предместье Манганы, не берегу Пропонтиды, монастыря святого Георгия, средневековые итальянцы окрестили пролив в честь храма святого Иоанна Предтечи, находящегося на берегу Керченской бухты, а город, соответственно, именовался Портом святого Иоанна.

Однако венецианцы в Керчи надолго не задержались: уже через несколько десятилетий мы не находим их в городе. Причина и точная дата их ухода — то ли в конце XIV в., то ли в начале XV в. — не ясны. Возможно, он был вызван результатами Кьоджской войны, которую в 1378 — 1381 гг. Венеция вела против Генуи: Республике святого Марка были на два года запрещены все плаванья в Тану, колонию в устье Дона, которой она весьма дорожила, что могло сподвигнуть венецианцев и на эвакуацию их торговой станции в Керченском проливе.

Впрочем, от этого город не захирел: уже в начале XV ст. правитель Солхата передал его с округой генуэзцам, поставив им единственное условие — учредить в Воспоро татарскую таможню, что те с готовностью выполнили. Та поспешность, с которой граждане Лигурийской республики согласились на предложение татарского наместника, объяснялась двумя важными, с точки зрения любого успешного коммерсанта, обстоятельствами.

Во-первых, город не только имел прекрасную гавань, способную, по словам современников, вместить до двухсот судов, но и занимал стратегически важное положение. Заполучив его, генуэзцы открыли здесь торговую станцию, которая облегчила каффинским купцам связь с побережьем Азовского моря. Сами же воспорцы совместно с купцами из генуэзской Матреги развивали торговлю на Северном Кавказе, постепенно опускаясь до Мингрелии и даже до Сольтание — города в северо-западном Иране, свободно-экономической зоны XV в.

Во-вторых, Керченский полуостров был богат солью: её добычу в Узунларском и Кояшском озёрах генуэзцы организовали ещё в конце XIII ст. и получали на этом весьма неплохой барыш, продавая керченскую соль на рынках городов Южного Причерноморья иногда даже с десятикратной наценкой! В этой связи Воспоро должен был стать генуэзским уже хотя бы для того, чтобы не принадлежать Венеции и, тем самым, не позволить гражданам Республики святого Марка посягать на святая святых — прибыли лигурийцев.

Наметившиеся таким образом успехи в развитии торговли способствовали росту статуса Керчи в системе управления генуэзскими заморскими владениями: довольно быстро город превратился из рядовой станции в полноценную колонию. Уже Статут 1449 года — документ, регламентировавший работу администрации в генуэзской Газарии, как называли колонии Лигурийской республики в Крыму, — упоминает о наличии в Воспоро консула, которого ежегодно назначал консул Каффы. Впрочем, так продолжалось недолго. Падение Константинополя в мае 1453 года поставило ситуацию для Генуи с ног на голову: османский султан Мехмед аль-Фатих, закрыв для европейских (читай — генуэзских) судов доступ в Чёрное море, фактически отрезал колониальную империю Республики святого Георгия от метрополии. Находясь на грани дефолта, руководство Республики было вынуждено в 1454 году передать за символическую плату все свои колонии в собственность Палате святого Георгия (Casa di San Giorgio) — частной финансовой организации, которая взяла на себя роль управляющего государственным долгом Генуи, а де-факто — роль внешнего управляющего всем имуществом Республики. Следствием этого шага стало, прежде всего, ужесточение финансовой дисциплины и оптимизация затрат, что на практике обернулось сокращением финансирования колоний и даже оставление некоторых из них.

Читатель, наверное, уже догадался, что одним из первых в этот скорбный список попал Воспоро. Сперва правление Палаты, т.н. протекторы, за ненадобностью упразднили консулов в этой колонии, чем низвели её до уровня рядовой торговой станции: последний известный нам воспорский консул, Франческо де Фиески, занимал этот пост в 1456 году. Полтора десятилетия спустя, летом 1472 года, последовал новый шаг: протекторы направили каффинскому консулу Антониотто да Кабелла инструкцию, в которой, мотивируя своё решение угрозой со стороны турецкого флота, предложили срыть «ненаселённые» крепости — Херсон или Воспоро. Право выбора предоставлялось консулу Каффы. Тут необходимо заметить, что без малого за два десятилетия до этого эпизода, ещё в 1454 году, крымский хан Хаджи Герай, организовав экономическую блокаду Каффы, разрешил ввозить товары в свои пределы лишь через порты Воспоро и Каламиты. По-видимому, это обстоятельство и повлияло на выбор Антониотто да Кабелла — укрепления Воспоро были срыты.

Завершая рассказ о господстве генуэзцев на берегах Керченского пролива, нельзя не упомянуть того