Оглавление

1. Все цвета радуги
2. Глава 1. Город Владимир. апрель 20… года. Михаил Столбов
3. Глава 2. Империя Золт. Запретный Лес. Четвертая луна сезона дождей. Данир уль Масхи
4. Глава 3. Запретный лес. Михаил Столбов
5. Глава 4. Запретный Лес. Граф Вилим дум Гарский
6. Глава 5. Запретный Лес. Михаил Столбов
7. Глава 6. Запретный Лес. Ресторан «Панорама». Галина Нежданова
8. Глава 7. Запретный Лес. Ресторан «Панорама». Барон Михаил ван Столбов
9. Глава 8. Запретный лес. Капитан Петр Зиновьев
10. Глава 9. Запретный Лес. Барон Столбов
11. Глава 10. Графство Гарское. Большая степь. Екатерина Качалова
12. Глава 11. Большая степь. Барон Михаил ван Столбов
13. Глава 12. Большая Степь. Елизавета Заюшкина, будущая графиня
14. Глава 13. Гара, столица графства. Барон Столбов
15. Глава 14. Гара. Иван Сергеевич Качалов
16. Глава 15. Замок графа дум Гарского. Барон Михаил ван Столбов

Глава 1. Город Владимир. апрель 20… года. Михаил Столбов

— А оно мне надо?!

Нет — ни выражением лица, и ни единым словом я… эти самые слова до собеседницы доводить не стал. По крайней мере, постарался не довести. Как получилось? Наверное, не очень хорошо. Потому что Эллочка (это я опять про себя озвучил; вслух же — только Элла Сергеевна, секретарь и особо приближенное лицо шефа!) очень недобро прищурила глаза, умело подведенные каким-то орудием из арсенала женского макияжа, и я поспешил выпалить:

— Конечно, Элла Сергеевна! Я совершенно свободен сегодня после работы. И готов сопровождать вас… э.э.э… только вот…

Я критично обвел взглядом собственную фигуру, все сто девяносто сантиметров, облаченные сейчас в коричневые джинсы соответствующего размера, мягкие и очень удобные мокасины такого же цвета и бежевую рубашку с короткими рукавами; затем много медленнее повторил процедуру, но уже по гораздо более пышным обводам секретарши, втиснутым в стильное, и, на мой не очень опытный взгляд, весьма дорогое платье.

— Да. а.а…, — протянул я опять про себя, но уже не стараясь скрывать своего почти искреннего восхищения, — в таком платье только на свадьбу. Не свою, конечно. На свою вроде бы принято в чем-то белом и воздушном. Как-то так.

Эллочка же, явно отметившая последний всплеск моих эмоций, ловко прокрутилась передо мной, заставив это самое платье цвета чистого вечернего неба, подсвеченного заходящим солнцем (во, как завернул!), взметнуться широким подолом так, что я успел увидеть не только круглые и вполне аппетитные женские коленки на все их триста шестьдесят градусов, но и достаточно много чего выше, вплоть до…

— Нормально, — утвердила Эллочка, остановившись так резко, что мне пришлось невольно подхватить ее за талию, фиксируя женское тело на расстоянии вытянутых рук, — сойдет. Мы же не на главную свадьбу приглашены, а так — вечеринка для своих. Одноклассницы, ну, и кто с ними в придачу.

— «В придачу — это я», — сообразил я, — ну и, наверное, подобные мне. Обижаться, конечно, не стоит. А вот опасаться…. А — пошло оно все пропадом! Чего бояться-то? Начальства? Идет оно… подождите! Какая свадьба?!

Вроде речь шла о каком-то совершенно рядовом мероприятии, на которое в их тесном и близком кружке, еще со школьных времен, принято появляться только парой. Ну, вот такой бзик у их компании оказался. И у Эллочки совершенно неожиданно последнее условие оказалось под угрозой. Куда именно и почему подевался тот, кто должен был изначально сопровождать Эллу Сергеевну на мероприятие, мне не соизволили пояснить. Почему именно меня вызвали на замену, тоже. А вот причину, по которой мне отказаться от этого предложения было практически невозможно, даже объяснять было не нужно. Я и сам прекрасно понимал. Понимал, что долги надо отдавать. Какие? Сейчас поясню.

Зовут меня Мишей. Михаилом Николаевичем Столбовым, если полностью. Двадцати двух лет отроду, еще недавно студенту Ивановской сельхозакадемии, а теперь дипломированному ветеринару. А уже завтра (ну, если быть точным, то где-то месяца через полтора-два), воину славной российской армии. Как раз, когда весенний призыв подоспеет. Ни возможностей, да и желания откосить от армии не было. А что такого — отдам Родине год жизни; тем более, что дедовщины, как утверждают, давно там уже нет. А вот эти полтора месяца (плюс-минус) после того, как получил долгожданный диплом (в красных корочках, между прочим!) пришлось бы болтаться как… известно что. А не хотелось бы. Не сказать, что я такой уж трудоголик, но лежать на диване, когда от последней стипендии после сегодняшних покупок на центральном городском рынке осталось меньше двух тысяч, было бы не очень комфортно. Можно, конечно, позвонить отцу в Москву, или матери в Испанию, но ни первого, ни второго звонка я делать не собирался. Первым никогда не звонил. Была, конечно, вероятность того, что предки подкинут что-то сами по случаю окончания академии, но…

Вот это «но» и заставило меня, вместе с пакетами, которые я заполнил на рынке, сунуться в здание, которое находилось как раз напротив. А именно — в ветеринарный департамент области. На многое, конечно, не рассчитывал, но какую-нибудь временную работенку, с перспективой вернуться (перспективой для него, департамента, а не для меня, такого умного) я и озвучил в отделе кадров. Кадровичка, пожилая женщина, имени-отчества которой я, к собственному стыду, до сих пор так и не узнал, скептически покачала головой, и просветила меня по вопросу, ответ на который я, в общем-то, и так знал. А именно — что на полтора месяца никто меня, даже такого умного и красивого, брать не будет. Если только не стечение обстоятельств…

И они, эти обстоятельства, как ни странно, тут же и появились. В лице Эллы Сергеевны. Которая, как оказалось, уже минут пять стояла в открытых дверях отдела кадров, за моей спиной, и слушала, улыбаясь, как я пытался очаровать ее коллегу. Тут я как раз повернулся, и ее улыбка, до того едва заметная, стала чуть шире, и Эллочка, секретарша самого шефа (о чем я тогда еще не знал), принялась меня достаточно профессионально допрашивать. Впрочем, ей оказалось достаточным ответов всего на несколько вопросов. Среди которых главными и определяющим оказались два. А именно — наличие диплома, и жилья в городе Владимире. Где я, собственно, родился, прожил с бабушкой первые семнадцать лет жизни, а теперь вернулся, чтобы…

Чтобы оценить «обстоятельства», то есть Эллу Сергеевну, уверенно цокающую каблуками по ступеням между первым и вторым этажами, уже сзади. И немного снизу. Совсем немного, учитывая разницу в росте. Сзади Эллочке было гораздо меньше ее…

— От двадцати пяти до тридцати пяти лет, — оценил я примерно уже тогда, — вполне симпатичная фигурка; чуть-чуть лишка в объемах, но очень даже ничего, ничего. Такую в руках держать очень даже приятно. Даже в строгом деловом костюме. А тем более в тонком платье, которое ладонями практически не ощущается, а вот все остальное под ним…

Сейчас же я поспешно отдернул руки, успев даже обозначить, что поправляю нарядное платье того самого чудесного цвета, и опять вернулся ненадолго к воспоминаниям минувшего дня. Да, не далее как вчера я поднимался по лестнице вслед за Эллочкой, а потом шагал за ней же по длинному коридору и ждал в приемной, не решившись присесть на мягкий стул. Даже достаточно тяжелые пакеты не стал пристраивать, предполагая, что уже через пару минут выйду из этого помещения, потом с этажа, потом…

Потом реальность немного поменяла вектор движения, и направила меня не на улицу, а опять в отдел кадров. Где я, такой гад, так и не узнав имени-отчества труженицы кадрового фронта, вписал свои данные в бланк о приеме на работу. И уже минут через десять узнал, что с завтрашнего (уже сегодняшнего) дня являюсь ведущим специалистом-экспертом этого самого департамента. Должность, конечно, громкая, но зарплата…

Кадровичка, сама несколько обескураженная скоростью, с какой я нашел новое место в жизни, начала было перечислять бонусы в виде квартальных премий, и…

— Ну, — прервала она себя, — до кварталки ты у нас, скорее всего, не доживешь…

Потом, поняв, что прогноз в отношении меня оказался каким-то двусмысленным, не стала извиняться. Просто рассмеялась, подняв тем самым настроение и себе и, как ни странно, мне. Велев явиться завтра (то есть, уже сегодня) к половине девятого, отпустила меня движением руки. Я бы сказал, барским. Каким в этом здании, по определению, мог распоряжаться только главный. Шеф, он же директор департамента. Которого я, кстати, не видел; ни вчера, ни сегодня.

А утром, уже сегодня, меня в коридоре встретил мужичок лет сорока. Ничем не примечательный, разве только тем, что на ближайшее время он стал моим непосредственным начальником.

— Пал Матвеевич, — сунул он мне ладошку, которая утонула в моей, достаточно широкой и твердой (по сравнению с его собственной), — а ты, значит, Михаил. Мой новый сотрудник. Ну-ну. Пойдем.

Больше никаких вопросов он не задал. Завел в небольшой кабинетик, показал на стол в углу, потом на стопку папок на столешнице.

— Должностные инструкции, — так же коротко проинформировал он, — изучай. Компьютер без пароля. Интернет подключен.

И исчез.

— Странно, — это я сказал уже закрытой двери и себе, — как-то я себе по-другому представлял первый рабочий день. Может, у них запарка какая? Ящур там, или чума свиней? Или это связано с тем, как меня на работу принимали? Может, я тут жутко блатным числюсь? Хоть бы кто заглянул ради интереса. Сам бы я точно не удержался.

Однако никто в кабинет, где кроме моего стола был еще один такой же (с таким же компьютером) и длинный, на всю стену, шкаф с книгами за стеклом, так и не заглянул. Ни сразу, ни через полчаса, ни через час, когда я пролистал инструкцию на восьми листах раз пять, так и не сумев до конца продраться сквозь зубодробительные формулировки. Компьютер, достаточно навороченный для такой конторы, как наша (уже наша!) умиротворенно гудел; новости региона России и мира уже были усвоены (в отличие от инструкции), и я, так и не выбрав между фильмом и какой-нибудь стрелялкой, решил сделать вылазку сам. Точнее, решил не сам, а организм. Он у меня, кстати, тренированный, и очень целенаправленный. Вон как вчера направил туда, где меня оторвали с руками и ногами. А сейчас без колебаний направил по коридору налево и до упора, до двери с единственной буквой «М».

А уже через несколько минут я тихо порадовался, что он, организм, успел сделать свои дела до того, как меня прямо в коридоре отловила Элла Сергеевна. Тут она, кстати, и демонстрировала и свое шикарное одеяние, и еще более умопомрачительное тело. Это, кстати, без шуток. Эллочка, несмотря на возраст, действительно была очень приятной на вид дамой; блондинка, может даже натуральная; с красивым, чуть круглым лицом с правильным греческим носом, полными губами и зелеными глазами, которыми она сейчас так непосредственно хлопала.

Я не был записным ловеласом. Больше того, таких вот именно дамочек старался сторониться. Потому что интуитивно чувствовал, что нужно им от меня (ну, или кого другого) очень много. А я им много дать просто не мог. В плане материальных благ, прежде всего. Диплом и двухкомнатная квартира в панельной девятиэтажке. Вот и все. Ну, и корочки камээса по пятиборью. Не футбола и не тенниса. Что там еще может принести бешеные гонорары? Абсолютное большинство знакомых мне девушек даже не подозревали, что такое современное пятиборье, и почему в нем теперь соревнуются только в четыре этапа вместо пяти. Да и парни тоже, когда узнавали, удивлялись не слабо.

Элла Сергеевна затащила меня, совсем не сопротивляющегося, в мой же кабинет; заставила надеть замшевую курточку, которую я снял еще до того, как загрузился комп, и оглядела теперь уже всего, с ног до головы и на те самые триста шестьдесят градусов, какие продемонстрировала недавно сама. И разочарования, кстати, я сейчас в ее лице не заметил. А потом, присев на стул у второго стола, коротко, но очень емко просветила меня о моих же планах на сегодняшний вечер:

— Значит, так, — начала она, — это, вообще-то считается девичником. Нас, девок, еще со школы ровно тринадцать. И ни одного такого события мы еще не пропустили. Без уважительной причины. А уж свадьба… у Лидки, правда, уже пятая…

Тут я, сидящий на своем стуле скромно, и внимавший с умным видом, как на самой первой лекции в академии, поперхнулся, отчего Эллочка громко расхохоталась. Она явно рассчитывала на подобный эффект от факта чужой для меня жизни неведомой пока Лидии.

— Да, — махнула Элла Сергеевна ладошкой, когда я вернулся к нормальному темпу дыхания, — у нее это быстро получается. Имея папой чиновника в областной администрации, женихов даже искать не надо. Они сами появляются, как глисты.

Тут я опять поперхнулся; теперь уже совсем ненадолго. Ненадолго потому, что вспомнил — Эллочка не просто секретарша, а секретарша в ветеринарном департаменте, и что мелкие кольчатые паразиты, в общем-то, для нее не просто какой-то ужас, а вполне профессиональный…

— Вообще-то в областной администрации работает, наверное, человек сто; а может пятьсот, или тысяча, — сказал я совсем не то, о чем сейчас подумал (кто не понял — о мелких и кольчатых), — и если там зарплаты такие же, как у нас…

— Это не про Лидкиного папашу, — отрезала Элла, — тот у власти был, когда она еще обкомом с облисполкомом назывались. Он тут как-то у нас появился. Так Игорь Петрович его на улице встречал. Как только узнал?…

Игорем Петровичем звали директора департамента, который вчера заочно подписал мое заявление. И я сейчас сделал заинтересованное лицо, интуитивно поняв, что пауза, которую сейчас сделала Элла Сергеевна, каким-то образом связывала тот визит областного чиновника с моей скромной персоной. И, как не странно, оказался прав. Такая связь была; весьма опосредствованная, но была.

— А тут я в приемной, такая вся из себя, — продолжила Эллочка, — меня-то Иван Сергеич, Лидкин папашка, вот с таких знает.

Она опустила ладошку почти до пола, до уровня детского горшка, и сделала еще одну паузу. Даже глаза зачем-то прикрыла. Как я предположил, вспомнила что-то из тех далеких лет.

— Мы с ним, конечно, перекинулись парой фраз тогда, — она вернулась в настоящее, — ну, там типа: «Как дела?», «Не вышла еще замуж?», «А вот Лидочка опять»… Ну, ты понимаешь.

Я кивнул, представив себе, прежде всего, лицо Игоря Петровича. Скорее не само лицо — его-то я еще ни разу не видел, а общее выражение этого лица.

— Вот с тех пор наши с Игорем Петровичем отношения, — Элла широко, я бы даже сказал победно, улыбнулась, — перешли на новый уровень. И да — если тебе интересно, я с ним не сплю. И не спала.

В третий раз я не поперхнулся, а подавился так и не высказанным словом. Только и смог выдавить из себя:

— Э-э-э…

— Вот именно, — кивнула Элла Сергеевна, продолжая просвещать меня по теме о моих же собственных перспективах на сегодняшний вечер.

Который, кстати, должен был наступить уже через полтора часа. Несмотря на половину одиннадцатого на часах, что бесшумно тикали над дверью. О чем Эллочка и сообщила:

— Так что понимаешь — Игорь Петрович мне ни в чем не отказывает. В разумных пределах, конечно. Тебя вот вчера на работу взял. Сегодня нас отпускает пораньше. И машину свою дает, чтобы мы не позже двенадцати были на месте.

Где именно я спросить не успел. Элла Сергеевна явно умела читать мои мысли. Ну, или заранее настроилась на одну волну со мной. Это я так шучу.

— Так что обедать мы будем в «Панораме».

Присвистывать некультурно вслух я не стал. Но впечатлился. Объясняю для непосвященных: «Панорама» — это один из самых, если не самый-самый крутой из ресторанов столицы Древней Руси. Города Владимира, если кто, опять-таки, не понял. Сам я там ни разу не был. Внутри. А снаружи, или по рассказам… нет, предпочитаю иметь собственное мнение. Обо всем. Вот как, например, о Эллочке. В руках-то я ее уже подержал…

— О, ё! — тормознул я себя неслышно, — не гони, Миша. Сказано же было: «В придачу». Хотя… ну, если Элла Сергеевна и эти мои мыслишки прочтет…

Мысли, кстати, были о круглых коленках, и о том, что мелькнуло выше. И Элла Сергеевна (настоящий монстр, однако!) не подвела:

— Мы там обычно часов до двух ночи зависаем. Кто-то и до утра остается. У тебя как настроение?

И женщина подмигнула так вызывающе, что я невольно сглотнул, и вспомнил почему-то, с точностью до копейки, что в кармане сейчас ждали своего часа ровно тысяча девятьсот рублей.

— Это на такси до дома. А еще…

— А еще, — бесцеремонно перебила мою мысль Эллочка, — тебе надо сбегать вон туда — за цветами.

Они кивнула на окно, за которым виднелось здание Центрального рынка. Там, в вестибюлях торговых павильонов, было сразу несколько цветочных магазинов.

— На такси может и не хватить, — сразу поскучнел я внутренне.

— Сильно не траться, — чуть подняла градус моего настроения Элла, — букетом за двадцать тысяч у нас никого не удивишь. Найди что-нибудь оригинальное. Вот как я.

Где она до этой минуты прятала увесистую коробку, обклеенную чем-то ярко-красным и бархатным, я так и не понял. Размером эта коробка была с книгу большого подарочного формата, и таила внутри себя набор из трех самых обычных ножей внушительного размера, как-то крепившихся к белой атласной внутренности упаковки. Необычным было то обстоятельство, что дарить ножи, да еще на свадьбу… по моему мнению, это было чересчур. По мнению Эллочки, кстати, тоже.

— Вот так и живем, — весело сообщила она, — мелкие гадости друг другу делаем, и радуемся.

Я машинально оглядел себя с ног до головы. Мои метр девяносто на «мелкую» не тянули даже в сидячем положении.

— Значит, будем изображать «гадость», — вздохнул я, поднимаясь.

Элла Сергеевна оказалась на ногах еще раньше. И дверь, ведущую из кабинета в коридор (других, к сожалению, тут не было) открыла, не дождавшись, когда это сделаю я. По коридору простучали ее каблучки; в направлении, прямо противоположному тому, где располагались туалеты. Очень, кстати, приличные и чистенькие. Полюбовавшись еще раз на вид сзади, я дождался, когда Эллочка остановится у дверей с табличкой «Приемная» и не оборачиваясь, постучит по часикам на запястье левой руки и скроется за тяжелым полотном какого-то ценного древесного массива. Вздохнул, и отправился в противоположном направлении. Почему-то после этой беседы опять захотелось туда.

Уже минут через десять я ходил между вазами, из которых торчали живые цветы самых разнообразных форм и расцветок.

— Условно живые, — поправил я себя, попытавшись уловить хотя бы микроскопическую частичку аромата от целого куста роз насыщенного бордового цвета, — они не умерли; просто не родились. Это не цветы. Это просто товар.

Нюх у меня был хороший. Но вот из этого букета, а роз в нем было не меньше сотни, ничего цветочного я так и не уловил. Запахи, конечно, были. Так могло пахнуть в магазине хозтоваров, в отделе бытовой химии. Или где-то в другом месте, тоже связанном с этой самой химией; одним из самых нелюбимых моих предметов. Хотя и усвоенных в академии на оценку «отлично». Не просто на отлично, а именно на оценку. А это две большие разницы, уж поверьте мне, вчерашнему студенту.

Локтем я прижимал к боку ту самую коробку, с ножами. Инструкцию насчет нее я получил краткую, но очень емкую:

— Упаковать, чтобы гармонировала с цветами, а открыть сразу было невозможно. Пусть помучается.

И все это Эллочка сообщила с доброй улыбкой. Такая же, но с небольшой примесью чего-то предвкушающего, и очень необычного, вдруг наползла на мои губы. Сразу после того, как мой нос дрогнул, уловив знакомые ароматы. Едва уловимые, но… почти родные, что ли. В академии запахи навоза — конского, коровьего, куриного, и много-много какого еще, меня сопровождали с первого по пятый курс. Что неудивительно, согласитесь — учитывая будущую профессию. И теперь чем-то таким тянуло из угла, в котором стоял единственный вазон, укутанный прозрачной упаковочной пленкой так, что отдельных цветков под ней разобрать было невозможно. Так, что-то темное, почти черное. Вот туда я и сунулся, ткнув пальцем в упаковку: «А это что?».

Продавщица, или хозяйка — судя по важности, с какой она общалась с покупателями — подошла ко мне, остановившись чуть дальше от вазона. И сообщила даже раньше, чем я задал вопрос вслух:

— Сейчас выбросим, уважаемый. Давно надо было, да что-то…

Я повернулся к ней. Женщина восточной (скорее кавказской) внешности по определению должна была быть выдержанной; скромной, что ли — в общении с чужим мужчиной. Она такой и была, наверное. Но не рядом с вазоном. Здесь она явно едва сдерживалась, чтобы не выругаться; громко, вслух. А потом выбросить несчастный вазон. Желательно подальше. Или подбросить его — кому-то, кого сильно не уважала.

— Значит, не хозяйка, — сделал я вывод, — чтобы выбросить, нужно разрешение. Ну, или из своего кармана выложить. Или моего. Сколько?

— Сколько (это я уже вслух)? И что это вообще такое?

— Гвоздики, — вздохнула женщина, — черные. Экспериментальный сорт. Отечественные, кстати.

— Это я уже понял, — усмехнулся я, — и почем?

— Триста, — озвучили мне ценник, — за одну штуку.

— Ни фига себе, — удивился, и чуть возмутился я, — тут же самые дорогие розы по сто десять!

— Экспериментальные, — напомнила кавказская женщина.

Что-то в ее тоне мне не понравилось, и я важно, и очень мстительно кивнул ей: «Заверните. Три штуки».

Хотел добавить: «Так, чтобы ни одна молекула наружу не вырвалась… раньше времени», — но не рискнул. Понял, что продавщица, отчего-то жутко меня невзлюбившая в последние пару минут, исхитрится сделать какую-нибудь гадость. И не мелкую, а очень даже основательную. Вроде внезапно развернувшейся упаковки. В самый неподходящий (или подходящий?) момент.

Дальше она действовала стремительно, как, наверное, никогда прежде в своей трудовой деятельности. Не дрогнув, пропуская через себя густой аромат навозного амбре, я увидел три гвоздики, когда они уже были надежно обернуты в несколько слоев прозрачной пленки.

— Гляди-ка, — чуть удивился я, — действительно черные. А чего же запах такой… специфический? Не пробовали отмыть?

— Пробовали, — устало ответила восточная красавица средних лет и упитанности, — не помогает. А выбрасывать… их целую фуру привезли. Как открыли двери…

— Да, — пожалел я ее хозяев, — не повезло. Вот это тоже, пожалуйста, упакуйте. Такой же пленкой. И ленты побольше, в несколько слоев.

— Какого цвета?

— А давайте всех, — расщедрился я, — всех цветов радуги. Только черного не надо. Это будет уже перебор.

Женщина в радугах разбиралась. Стянула коробку поверх пленки точно в соответствие с детской считалкой: «Каждый охотник желает…». И, получив в оплату целых тысячу триста рублей, ткнула пальцем в верх цветочной упаковки. И усмехнулась как-то коварно. Но не от радости от того, что развела очередного лоха на дорогую упаковку (с ума сойти — целых четыреста рублей!), а представив, очевидно, физиономию того, или той, кому буду показывать на этот верх уже я. Как оказалось, в этом месте упаковочного пакета был предусмотрен липкий клапан, работу которого она и продемонстрировала. На мне.

Отодрав его с чуть различимым треском — ну, точно, как на упаковке с влажными салфетками — женщина привычным жестом сжала букет ладонью, направляя вырвавшееся в отверстие облачно тошнотворного аромата прямо мне в лицо. Откуда ей было знать, что с такими запахами я связал свою жизнь добровольно, и без всяких отрицательных эмоций. Я даже не стал ей сообщать с ехидной ухмылкой о своем иммунитете к такому оружию массового поражения. Просто убедился, что клапан опять плотно прилегает к основной упаковке, вежливо поблагодарил, и вышел. На свежий городской апрельский воздух. Как раз навстречу выхлопу автобуса, из которого выскочила целая толпа, жаждущая попасть на рынок. Почему именно туда?

— Потому что кроме него тут рядом только наша контора, да несколько подобных ей — типа ветеринарной клиники. А сюда надо… только мне.

И действительно в двери родного уже департамента вошел только я.

— Надо все-таки узнать, что произошло, — поставил я задачу себе, — целый департамент, и ни одной души. А, нет. Работают.

Это я так отреагировал на чуть слышный стук клавиатуры из-за неплотно закрытой двери. Решив, что для знакомств осталось слишком мало времени, я помчался на второй этаж, переступая через две ступени сразу. Элла Сергеевна, явно ожидавшая меня в коридоре напротив лестничной клетки, опять глянула на часики; и опять демонстративно. Настенных часов в коридоре не было, а доставать мобильник из кармана куртки было не с руки. Точнее, не с рук. Локтем левой я опять прижимал подарок, теперь уже в подарочной упаковке; правой готов был уже протянуть даме букет.

— Это что?

Эллочка шагнула назад, шумно вдохнула носиком воздух, и улыбнулась — хищно, предвкушающе.

— Это те самые гвоздики? Из контейнера, который Элиза Матвеевна потребовала вернуть поставщикам назад, не открывая?

Элизу Матвеевну я, естественно, не знал. Но вместе со словами продавщицы, и тем фактом, что находился сейчас в здании ветеринарного департамента, и говорил с его работницей, выстраивалась логическая цепочка. Которая заканчивалась тяжелым звеном в виде категорического запрета какой-то службы на реализацию товара. Вот этих самых гвоздик.

— Хотите понюхать, Элла Сергеевна? — я с вполне невинным выражением лица ухитрился поднять левую руку, не уронив коробку, до того самого клапана.

— Э, нет! — отшатнулась секретарша, — это же ты не для меня покупал?! Вот сам и вручишь невесте. Ха-ха!

Прямо так и сказала, двумя слогами, а не рассмеялась. И осмотрела меня уже совсем другим взглядом; с капелькой уважения, что ли? А потом погнала вниз, задавая на лестнице вопрос:

— Ты там Викторыча не видел, на директорской машине? Ах, да — откуда тебе знать? Ты же у нас новенький, не целованный еще…

Я к этому моменту уже стоял, держа руками открытую половину дверей. А Эллочка задержалась на последней ступени; шевелила губами. Словно перекатывала меж зубов какое-то слово. И смотрела с новым, очередным выражением лица. В неярком искусственном свете лестничной площадки выражения этого распознать я не смог. А когда Элла Сергеевна, одетая поверх платья в легкую меховую курточку неизвестного мне — даже с учетом диплома магистра ветеринарии, лежащего дома — животного, на личике ее был написан лишь вопрос: «Где же этот Викторович, и его?..».

— Да вот же он!

Ухватив за рукав куртки, женщина потащила меня с мощью и неудержимостью танка к стоящей совсем недалеко, и урчащей негромко иномарке черного казенного цвета. Ну, как иномарке? «Форд-фокус», если не ошибаюсь, питерского производства, вообще-то среди автомобилистов-профессионалов иномаркой считался с большой натяжкой. Зато вот номера у нее — с тремя буквами, означавшей принадлежность ее «хозяина» к категории чиновников областного масштаба — уважение внушали. Тем более, что цифры на номере вписывались в первую сотню.

— «Хозяин», — пояснил я самому себе, — этот тот, кого возят, а не мужичок, непонятно как помещающийся на водительском кресле.

Водитель, явно пенсионного возраста и действительно гигантских размеров, которому больше подошла бы кабина КАМАЗа, едва заметно дернулся; вроде как выйти попытался. Но я уже стоял у открытой двери заднего ряда сидений, вполне искренне улыбаясь своей даме на сегодняшний вечер. И это с обеими занятыми руками — цените.

Эллочка оценила: улыбнулась царственно, и вместе с тем милостиво. И ловко скользнула в салон, успев подхватить подол своего шикарного одеяния. Видимо, процедура эта, именно в этой машине, была у нее хорошо отработана. Ну, и я поспешил, хотя без меня «Форд» никуда не уехал бы. Все с тем же подарочным набором я и закрыл дверь за Эллой Сергеевной, открыл, перебежав позади машины, другую, тоже в заднем ряду, и плюхнулся на сиденье, выгрузив подарки рядом. Еще и пробормотал, вспомнив почему-то фразу из старинного фильма: «Между нами был кинжал». И сам же чуть не заржал; кинжалов, точнее ножей, в коробке было целых три штуки. А Эллочка скомандовала, как только с мягким стуком захлопнулась дверца:

— Поехали!

Мотор продолжал негромко урчать, не повышая, и не понижая тона.

— Ах, да! — спохватилась секретарша директора, — ты же, Викторыч, не тронешься с места, пока не получишь точного адреса, и не забьешь его в навигатор. В «Панораму» поехали.

— Точно так, Элла Сергеевна, — сказал водитель совершенно обычным; точнее, совсем необычным — для мужика таких габаритов — голосом, — купили аппарат, так надо его использовать. На сто процентов. На какой этаж едем?

«Процентов» прозвучало с ударением на первый слог, но я решил, что Викторыч уменьшает уровень собственного интеллекта и грамотности предумышленно. Зачем-то же он подмигнул мне в зеркальце, с ехидцей; да с навигатором управлялся на удивление ловко; для своих седин.

— Сегодня все этажи наши, Викторыч, — похвасталась Элла, поворачиваясь ко мне, — хотя нас будет-то всего… считай — двенадцать на два плюс сама Лидка с женихом. Ну и родня ее, скорее всего, на пару часиков приедет.

Родня, видимо, Элле Сергеевне не очень нравилась; точнее — очень не нравилась. Поскольку слово это она произнесла вместе с лимоном, который откусила в этот самый момент. Впрочем, виртуальный «лимон» она тут же выплюнула, и начала пояснять. Как оказалось, это было вводным инструктажем; гораздо более понятным, чем в папке, которую я оставил на столе открытой.

— В общем, так, — начала так, совершенно не стесняясь водителя, — девки наши, включая Лидку, оторвы еще те. Но — нормальные. В смысле, и шутку поймут, и сами пошутят. Даже ниже пояса… Особенно ниже пояса. К папе Лидкиному, конечно, лучше не соваться. Ну, если он сам с тобой не заговорит. К матери ты и сам не захочешь подходить. А если подзовет — молчи и кивай. Можешь сделать вид придурковатый — как Петр Первый учил.

— Гляди-ка ты, — немного удивился я, — какая начитанная.

Элла Сергеевна, если и поняла мою улыбку, которую я попытался изобразить той стороной лица, которая не была видна Эллочке, никак на это не отреагировала. А Викторыч — вот глазастый; видит, хоть и рулит — только довольно усмехнулся; в то же зеркальце.

— Может, будет еще старшая сестра Лидкина, Надежда. С дочкой, Катенькой. Девчонка, я имею в виду Катерину, нормальная, но дед с бабкой настолько ее пасут, что лучше не подходить. Ну, и последнее. Олег. Младший Лидкин брат. Вот этот говнюк так говнюк. Даже мать переплюнул, наверное. Да не наверное — точно. Этот, если прицепится, обязательно какую-нибудь пакость сотворит. И сам же ты виноватым останешься. Без фатальных последствий, конечно, но вот этим от тебя долго пахнуть будет.

Острие ногтя на указательном пальце Эллочки чуть дотронулось до упаковки с гвоздиками, и тут же отдернулось. Словно его хозяйка боялась, что на блестящем ногте изумрудного цвета с вкраплениями мелких искусственных бриллиантиков появятся другие вкрапления; понятно какие.

— И главное, — вздохнула Элла Сергеевна, — убежать от него не получится. Даже пятиборцу.

— Ага, — с каким-то удовлетворением отметил я, — значит, мою анкету прочитала до самой последней страницы. И что она там отметила еще? Красный диплом? Адрес квартиры, в которой я прописан в единственном лице? Кстати, от «Панорамы» не так и далеко. Почти центр города. Можно на такси сэкономить.

Элла Сергеевна мою последнюю, такую низменную мысль прерывать не стала. Может, устала, а может, посчитала, что вводный инструктаж провела полностью. Разве что расписаться в журнале не дала. Но я ей напомнил.

— А другие, Элла… Эллочка?

— Какие — другие?

— Ну, которые «в придачу».

— Ах, эти? — Эллочка даже засмеялась, ничуть не смутившись нотке возмущения в моем голосе, — с ними — как получится. Кто именно будет, не знаю. Как правило — новые все лица. С того и интересно. Сильно выделяться не рекомендую: это с учетом Олеженьки. Ну, я думаю, что кто-то поколоритней тебя обязательно будет. Хотя пятиборцев там точно не встретишь. Я тебя такого первого вижу. Расскажи хоть немного, а то девчонки спросят, а я в теме ни бум-бум. Какой-то комбайн у вас там. Прямо как в колхозе.

— Ни фигассе, — в который раз за сегодня изумился я, — про комбайн знает! Хотя чего там знать — набрала в интернете, и читай. Хоть про конкур с плаванием, хоть про шпагу с комбайном.

Но рассказывать начал:

— «Комбайн» — это у нас так называется последний, комбинированный этап соревнований. В какую-то хитромудрую голову пришла идея втиснуть в пятиборье биатлон. И теперь у нас не бег со стрельбой раздельно, а черт те что. Бежишь восемьсот метров, потом прямо без перерыва стреляешь из пистолета на десятку; потом еще восемьсот, и так — четыре раза, до финиша. Вот как-то так.

— Значит, — Элла продолжила делиться своей мудростью из интернета, — ты у нас чемпион и по фехтованию с конным спортом, и по плаванию со стрельбой, и бегать быстро можешь.

— Все верно, — кивнул я, — кроме одного. Никакой я не чемпион. Обычный кандидат в мастера спорта. И то — в комплексе. А так, я по отдельности, кандидата разве что по конкуру выполню. А по остальным — максимум первый взрослый. Так что чемпионом я не был, и никогда не буду. Данных нет. Да и время ушло.

Эллочка, видимо, хотела продолжить расспросы, но автомобиль мягко затормозил на площадке, выложенной плиткой, и Викторыч сообщил спереди:

— Приехали, граждане чемпионы. Выгружаемся. Насчет забрать команды не было.

— И не могло быть, — жизнерадостно ответила Элла, — сами не знаем, когда расходиться начнем. Нет — разойдемся-то почти сразу, после первой рюмки. А вот когда по домам… Ну, кавалер ведь меня не бросит?

Я даже через куртку ощутил весомый тычок в бок женским кулачком, но ответить согласием не успел. Элла Сергеевна (с этой минуты — исключительно Эллочка) сама открыла дверь, и выпорхнула наружу. А Викторыч, теперь уже не посредством зеркала, а вживую, повернувшись, — посоветовал мне:

— Ты, парень, не теряйся, но и Эллочку нашу не обижай. Хорошая она девка по жизни. Только не везет ей. По этой самой жизни. Ну, давай.

Я протянул вперед руку, дотронувшись ладонью до плеча Викторыча, и вышел из машины, чтобы попасть под внимательный, и очень насмешливый взгляд женщины, которая как раз отступила от Эллочки. Они, скорее всего, успели и обняться, и расцеловаться, но к этой церемонии не успел уже я.

— Знакомьтесь, — синхронно представили две женщины.

— Михаил! — чуть раньше сказала Элла.

— Михаил! — эхом отозвалась ее подруга.

И обе, поглядев друг на друга, расхохотались. Ну, а мы с тезкой — пока две одноклассницы заливались вполне естественным хохотом — оглядели друг друга. Не знаю, что во мне разглядел визави, но я сам увидел перед собой копию Тарзана. Того, что танцовщик и стриптизер. Копию и мощной фигурой, и лицом, и светлыми длинными кудрями, которыми он тряхнул, протягивая руку. Рукопожатие его было крепким, но не чрезмерным. Парень лет на пять старше меня, явно не считал себя пупом земли, вокруг которого вращается все.

— Скорее шестом, а не пупом, — поправил я себя, улыбаясь в ответ.

В отличие от настоящего Тарзана, которого я, впрочем, никогда вживую не видел, этот мне понравился. И волосы были ухоженными, чистыми, и улыбался он искренне, и лицо его было… интеллигентнее, что ли.

— Пошли-пошли, — заторопили нас девчонки — так я решил называть сегодня всех дам без исключения, — надо успеть посплетничать, пока Лидка с родителями не появилась.

Девчонки поскакали по широкой лестнице вверх; ну и мы поспешили за ними, еще раз переглянувшись. Не знаю, какая мысль пришла в голову «Тарзану», чуть заметно поморщившемуся синхронно со мной, но в моей голове прозвучал вопрос:

— А что, жених-то будет? Что-то про него никаких упоминаний. Или пятый все равно, что такое же по счету колесо для телеги?

Ответа, естественно, не дождался. Зато вместе с другим Михаилом успел к дверям, распахнутым наружу, как раз к тому моменту, когда с обеих сторон внутри разгибались два служителя в костюмах, которые сделали бы честь любому британскому лорду.

— Вас ждут наверху, — проинформировал тот, что стоял справа, — позвольте шубку.

Ни курточка Эллочки, не длинный плащ ее подруги, которую мне так и не представили, на шубы не тянули. Но услугами встречающих — как их надо было называть, я не имел представления — обе дамы воспользовались. Мы же с Михаилом, еще раз переглянувшись, синхронно помотали головой. И моя легкая курточка, и светло-серый свитер «Тарзана» вполне заменяли нам смокинги. А мне так и вообще без своей никак было не обойтись. Мобильник, да связка ключей, да тощий бумажник в карманы джинсов влезали с трудом, и смотрелись… совсем не смотрелись, в общем. А держать часть имущества в руках — так они заняты были; коробкой и запечатанным букетом, на который Михаил начал поглядывать с некоторым напряжением. Кстати, его руки тоже были заняты. То сразу обе, аналогичными подарками, то одна, ухитрявшаяся держать и какой-то сверток покрупнее нашего, и букет — у него открытый, выполненный в непонятном мне стиле. Каких-то сухих ветвей в нем было больше, чем собственно цветов.

Так что мы, не заглядывая в гардеробную, метнулись вперед, подхватывая свободными руками — я левой, а он правой — наших дам под локоток. Как раз тогда, когда они вступили на первую ступень, ведущую на этаж выше. Я еще успел оглянуться, и оценить богатство и наполненность столов, за одним из которых я, как обещала Элла, должен был пообедать. В том, что они действительно заполнены до отказа, я убедился. Тут, очевидно, сыграло то обстоятельство, что будут присутствовать родители. А вот наверху, очевидно, все было отдано на «разграбление» молодежи. Мебель отсутствовала, как класс. Одна стена, правда, была отдана под длиннющий, на вид очень мягкий диван; в противоположном углу стоял в одиночестве стол с гигантским самоваром и еще какой-то посудой, явно приготовленной для чае- и кофепития. Пока же тут пили другое. То, что предлагала пара официантов в белом, ловко снующие с подносами меж гостей. Тяжелыми, надо сказать. Один, посмазливей, явно обслуживал дам. Бутылки на его подносе были поярче, подлиннее и… пофигуристей, что ли. И посуда для пития была больше такая, какую на рекламных проспектах декларируют как коктейльную. И фужеры под шампанское были, как и само шампанское, конечно. А для мужиков (и желающих поддержать их дам) поскромнее, но покрепче. Впрочем, «скромностью» здесь ничего не дышало. Кроме некоторых из гостей. В основном парней, или молодых мужчин, среди которых я, на мой же собственный взгляд, выглядел не самым нищебродистым.

Пока же Элла с подругой, до сих пор неизвестной, тащили нас в самый центр зала, у которого практически не было одной стены — той, что выходила на высокий берег Клязьмы. Тащили, конечно же, в первую очередь, оценить как раз конкурентов. Тех самых, которые «в придачу». Ну, и я оценил. Глаз цепляло внешнее содержание трех из них. Кроме нас с «Тарзаном», конечно.

Первым, на ком не мог не остановиться взгляд, был негр. Самый обычный, не выделявшийся ничем кроме того факта, что других чернокожих тут больше не было. Нет, я не расист. И вполне допускаю, что среди жителей Африки и окрестных земель встречаются нормальные парни и девчата. Может, их даже больше, чем плохих. Но — вот будь у меня сестра, я точно не хотел бы, чтобы она гуляла под ручку с таким. А уж если бы не только гуляла…

— Нет, все-таки я немного расист, — констатировал я, переводя взгляд на другого, тоже отмеченного какой-то исключительностью.

Этот был белым — и кожей и костюмом. Белые, как вишневый цвет, заполнивший как раз владимирские сады, костюм и штаны, были даже на мой не очень просвещенный взгляд стильными и дорогими. Только вот висели они на вешалке как-то неряшливо. «Вешалкой» в данном случае выступал длинный и очень худой субъект в роговых очках, закрывавших собой половину лица. Последнее, и так не очень симпатичное, из-за толстых увеличительных линз еще и было перекошено; выступало под очками буграми. И глаза, в теории, возможно, вполне нормальные, сейчас больше подходили какой-нибудь глубоководной рыбине. Той, которую вытащили на поверхность. Никаких умных мыслей (см. — очки) они не выражали. Парень был настолько углублен в собственные размышления, что даже не соображал, наверное, какой именно напиток отхлебывает из вместительной рюмки.

Ну и, наконец, третий, самый здоровый здесь, был даже крупнее Викторыча. Судя по тому, как он зыркал глазами по сторонам, оценивающе скользя по окружающим, это был спортсмен.

— Или бандит, — подумал я, — хотя спортом, какой-нибудь борьбой, все равно занимался. Можно считать, что свой. Кажется, я где-то когда-то эту фигуру видел. Еще до академии. Тогда, наверное, он был пощуплее. А теперь мясом оброс, и принарядился.

Этот парень, в отличие от очкарика, свой стильный костюм носил с уверенной небрежностью. Так, что и мускулы чересчур не выпирали, и в то же время было видно, что они у него есть, и не в малом количестве.

Я уже было направился к тому окну, что здесь заменяло стену, и из-за которого, скорее всего, заведение и назвали «Панорамой». Даже успел сделать пару шагов, убедившись, что моя поддержка, как и само присутствие Эллочке пока не требуются. Но меня тормознули — резко и бесцеремонно. Дама, отчего я естественно, и не стал возникать. За рукав меня дернула женщина, или девушка — так я их всех обещал называть. Эту девушку я тоже отметил сразу. По той причине, что она без всяких сомнений была тут самой красивой. Даже красивее Эллочки. Но, если у секретарши нашего директора красота была больше домашней, теплой, с крошечной горчинкой стервозности, то у этой яркой брюнетки наоборот — природное желание покорить всех, а заодно и низвести окружающих до уровня грязи под собственными ногами, буквально било наружу из всех щелей.

Это я так неуклюже выразился. Если же нормально и объективно, то все в ней, каждая деталь — и лицо, и фигура, и короткое платьице, умело подчеркивающее все прелести — были совершенны. А все вместе заставляло держаться от нее подальше.

— Элка! — буквально закричала она, — кошка драная — давай знакомь нас. Кто с тобой сегодня такой гладенький?

Эллочка вцепилась во второй рукав моей куртки. Этой рукой я держал коробку, так что ее рывок ничем окружающим не угрожал. А вот букет недавно чуть не выронил — прямо под ноги брюнетке. Так что в основном внимание я уделял именно ей. А точнее — руке, которая едва не выдернула у меня букет. Моя же дама, судя по всему, такому обращению незнакомки с чужим «имуществом» (со мной, то есть) совершенно не удивилась. Фыркнув, она действительно представила меня:

— Галочка — это Мишенька. Личность загадочная и удивительная. Пятиборец, одним словом.

— Пятибо-о-орец? — протянула стервозная Галина, отпуская руку, и перемещаясь чуть вбок, оказываясь прямо передо мной, — и с какими это пятью он бо-о-орется. Или е-бо-о-орется?

— Ты не свисти, — вполне по-уличному ответила ей Элла, — и не смущай мне парня. Он еще не целованный.

— Вот же зараза, — попытался восхититься я, вспоминая недавнюю паузу Эллочки в коридоре департамента, — она же уже тогда что-то такое спланировала.

— Не целованный? И-и-и!..

Дикий крик Галочки прервался, когда она впечатала свои губы, накрашенный чересчур ярко, кроваво-красно, в мои, никогда не знавшие губной помады. Роста девица была небольшого, но повисла на мне, практически обняв и руками, и ногами, так, словно на ее месте был, по крайней мере, «Тарзан». Или это я перенапрягся, спасая прежде всего упаковку букета?

Тем временем вокруг что-то происходило. И это тоже явно было домашней заготовкой Эллочки.

— Девки! Девки!!! В очередь, — ее слова доносились до моего сознания словно издали — так оно было затуманено неожиданным жарким поцелуем, — не толпиться. В очередь. Я кому говорю — в очередь?!

Мои губы, и остальное тело, наконец, освободились. Но их тут же взяли в очередной плен. А потом еще, и еще… Я не видел лиц, фигур, и всего остального. Лишь машинально считал, да отмечал какие-то особенности:

— … шесть. Вот этой не мешало бы зубы почистить. Что ей, интересно, на завтрак подавали? … восемь. Блин, одни углы! Даже губами порезаться можно. Хорошо, что мазнула ими, и отвалила. Явно без желания целуется, без огонька. У них что — ритуал такой вводный, что ли? И меня вводят в какой-то круг. Или тут каждого так?… двенадцать. Двенадцать! Последняя, что ли? Ум. м.м… — вкусно-то как. И рукав левый отпустили. Эллочка!

Я открыл, наконец, глаза, и убедился, что ни тело, ни левая рука, ни очи не обманывают — последним, и самым сладким (не считая первого, Галочкиного — признался все же я) поцелуем меня наградила именно она, моя девушка на сегодняшний вечер.

— А это кто?

К моему искреннему изумлению, все девчата, кроме Эллочки, уже разбрелись по залу, не обращая никакого внимания на нашу пару, зависшую в поцелуе посреди него. И лишь одна стояла у окна, ряд которых занимал стену, противоположную панорамной. Она опиралась спиной, или тем, что пониже, на подоконник, и разглядывала нас очень внимательно. Я бы сказал, с какой-то брезгливостью и даже жалостью. Словно все, здесь собравшиеся, вымазались в дерьме, и только она вся такая юная, чистенькая, и никакого желания поднять нас до своего уровня; отряхнуть и отмыть, у нее нет. Потому что бесполезно. И поздно. Годы ушли.

Она действительно была много моложе других девушек. Точнее, молодых, или молодящихся женщин. А вот ее саму было рано еще даже девушкой называть. Ребенок, старавшийся казаться взрослой.

В глаза Эллочки, до которых от моих было не больше десяти сантиметров, наконец-то вернулась суровая реальность, разбавленная тихой музыкой, что доносилась неведомо откуда. Она почти счастливо улыбнулась, потом поймала мой взгляд, косивший чуть в сторону помимо нее, и проследила его направление.

— Это Катерина, — сообщила она, — племянница Лидкина. Я тебе про нее рассказывала. Помнишь?

Я перевел взгляд обратно, попытавшись не утонуть в зелени Эллочкиных глаз, и кивнул. Поэтому и не отметил, обернулась ли девочка Катя к окну полностью, или только голову повернула. Но что-то сделала такое, что позволило ей разглядеть изменения за пределами ресторана, и крикнуть негромко, но так, что расслышали все:

— Едут.

За этим единственным словом последовала короткая пауза, заполненная тишиной. А потом слитный крик, в котором невозможно было разобрать ничего, кроме имени: «Лидка!». И словно порывистый шквал, или гигантская воронка едва не засосала меня внутрь, утягивая вниз, на первый этаж, и дальше — на улицу. Туда, где к парадному подъезду медленно подкатили три белоснежных джипа. Вот это действительно были иномарки. Японские. Двухсотые «Лендкрузеры». Как я предположил, в люксовой комплектации.

Это я разглядел из окна, соседнего с тем, что оккупировала Катя. Да — я все же удержался, вырвался из жадных лап вихря, и остался здесь. Как понял чуть позднее, чтобы не иметь сомнительного удовольствия вручить невесте букет. Потому что Эллочка вряд ли взяла бы на себя обязанность исполнить эту миссию.

— Или, не дай боже, ее матери, — я чуть не отшатнулся от окна, увидев пожилую даму, которой какой-то бодигард подал руку, выводя из высокого внедорожника.

С виду дама была вполне приятной. Даже красивой, несмотря на многие прожитые годы. Но вид ее надменного лица, да глаза… Я все же отшатнулся, когда эта женщина подняла голову и уперлась взглядом точно в меня. Показалось, что душу (если верить в ее существование) эта дамочка начала тянуть из меня прямо сквозь мощный стеклопакет; через несколько слоев толстого стекла. Струхнул я капитально. Так, что сквозь какой-то туман едва смог расслышать рассыпавшееся звоном колокольчика слово:

— Бабуля…

Дамочка внизу перевела взгляд: сместила его чуть левее, к соседнему окну. И давящее чувство, перекручивающее жилы внутри похлеще, чем это делал с мышцами дядя Коля, массажист нашей областной сборной, исчезло. Я бы даже сказал, поменяло полярность. И, если бы можно было видеть глазами поток мыслей и чувств, я бы точно разглядел волну тепла и нежности, устремленную к внучке, Катеньке.

Перемена была настолько резкой и значительной, что я невольно отступил от окна, а затем и вовсе направился к противоположному — огромному, на всю стену и, наверное, толстенному — разве что не пуленепробиваемому. Потому что представить, что за все годы существования этого элитного заведения никто ни разу не вмазался спиной, или другой частью тела в эту хрупкую на вид преграду, было невозможно. Опасались, конечно, но что в хмельной ярости только не сделаешь? А заведение это для того и строилось, чтобы здесь пить (и кушать — а я сегодня даже не позавтракал; проспал!), а потом выплескивать наружу продукты переработки винно-водочной промышленности вместе с излишками буйного характера.

Остановившись перед прозрачным, едва заметным на солнце стеклом, я прежде всего помотал головой. Изгонял из нее наваждение — да что там говорить, обычный страх, навеянный бабулей Катеньки. Заодно и те слова, что родились в голове после такого потрясения. Так то я парень простой, и изъясняюсь вполне понятно; как и большинство индивидуумов вокруг. Но иногда находит — вот как с цветом Эллочкиного платья, или сейчас, с этими самыми продуктами и характерами.

В голове чуть полегчало, и я постарался изгнать наружу весь негатив; заменить его той великолепной картиной родного города, что раскинулась сейчас передо мной. Ресторан не зря назвали именно так. От города, конечно, было видно совсем чуть-чуть. Квартал частных домов, спускающихся ярусами вниз и утопающих в нежной зелени и кипени цветущих апрельских садов. Слева и чуть выше видна была другая панорамная площадка — та, что входила в ансамбль древнего Успенского собора, и на которой рядом с конным памятником какому-то из древнерусских князей сейчас толпились люди. Тоже любопытствовали, как и я. Только я, за толстым стеклом, был, можно сказать, в тепличных условиях, а на той площадке стопроцентно задувал не хилый такой ветерок. Апрель, конечно, был теплым, но от Клязьмы всегда несло мозглой сыростью.

— А вот и она, кстати!

Я перевел взгляд ниже — на ровную, чуть различимую за деревьями, нитку железной дороги, и дальше, на реку, до сих пор полноводную от весеннего паводка. Еще дальше зеленели, а на краю горизонта, за дымкой, почти синели леса. Но так далеко я взглядом не добрался. Вернулся назад, к реке, а потом к дороге, на которой показалась серая лента. Чуть слышный гудок сопровождал поезд.

— «Сапсан». Точно он! — узнал я средство передвижения, которым пользовался вот уже несколько последних лет.

Между Владимиром и городом невест не было прямой ветки. Но жэдэ начальство выкрутилось. Пустило вот этот состав, который до города Коврова тянула электротяга. А потом, до Иванова, по старой, местами даже одноколейной дороге, его тащил до пункта назначения не менее старый тепловоз. Ну, или как там он правильно назывался; я — честно скажу — не интересовался. Вот на таком гибриде я и катался — домой, на выходные к бабуле Наде, и обратно. В последний, выпускной год реже. Потому что бабули не стало, и в городе меня никто больше не ждал.

— И сейчас не ждет, — с легкой горечью констатировал я, — разве что… Эллочка. Подарки-то у меня здесь.

Я оглянулся — коробка с букетом действительно лежали на подоконнике, а Катенька метрах в двух от них активно махала кому-то в окно. Аж приплясывала на месте. Смотреть на это было интересно, но я без усилий оторвался от зрелища, чтобы проверить — что так резко поменялось снаружи, за стеклом. На первый взгляд — ничего. Вот, разве что, звук. «Сапсан», подъезжая к станции, должен был протяжно приветствовать ее сиреной, а потом умолкнуть — на пару минут, пока длилась остановка. Но звук, напротив, нарастал. И это был уже не механический, чуть слышный шелест поезда, рассекавшего покатой башкой воздух, и «стрелявшего» колесами на стыках рельсов…

— Ну, вот — опять заговариваться начал, — подумал я, — значит, что-то произойдет.

«Что-то» нарисовалось точкой поверх горизонта. Она быстро росла, превращаясь…

— Фиг знает во что превращается, — мысли в голове ворочались тяжелыми глыбами, — что-то это напоминает. Что-то типа «Тунгусский», или «Челябинский»… Значит, будет теперь и «Владимирский». Только мне от оттого ни холодно, ни жарко…

А метеорит — если это действительно был он — словно замедлил свое продвижение по чистому небу. Еще одна мысль придавила изнутри такой же глыбой:

— Если я слышу шум; свист, визг и грохот… значит, он действительно тормозит. Скорость ниже звуковой; сколько это будет в кэмэ в час? Может, не долетит?

Коктейль из звуков действительно заполнил уже все вокруг, и уровень децибел зашкаливал. А точка, превратившаяся в гору, надвигалась неспешно. Она явственно гнала перед собой волну чего-то ослепительно-яркого, и жаркого. Жара, впрочем, я пока не ощущал.

— А вон те, — вспомнил я толпу на смотровой у собора, — и эти…

«Этими» я обозвал жителей домиков и особняков, что теснились подо мной, на склоне. Взгляда я, впрочем, перевести не смог; даже не пытался. Что-то мешало мне отвести его от черной горы, несущейся прямо на меня, и ослепительного белого покрывала впереди ее, которые должны были смести с лица земли «Панораму», а вместе с ней и полгорода…

— И меня! Меня!!!

Сойти с места я тоже не мог. Страха, впрочем, не было. Обреченности тоже. Может, я уже пересек ту черту, что отделяет мир живых от мира мертвых? Перевел себя, так сказать, за руку. Почему-то захотелось их увидеть. Руки увидеть. Опустить голову я тоже не смог. Но поднять ладони до уровня глаз получилось.

— Руки, как руки, — отстраненно констатировал я, — разве что… просвечивают немного. Как на рентгеновской пленке. Каждую косточку разглядеть можно. А если так?

Я протянул руки чуть вперед, и растопырил пальцы, прижав их к теплому стеклу. И сквозь них увидел, как облако, предваряющее удар скалы, занявшей полмира, достигло стекла; облепило его, густея цветом до оранжево-желтого, и прозрачной преграды за самый короткий миг под пальцами не стало. Потом я в одно мгновение перестал чувствовать и ладони, и руки, и все остальное. А потом исчез весь мир. Вместе со мной.

Глава 2. Империя Золт. Запретный Лес. Четвертая луна сезона дождей. Данир уль Масхи

— Да что б тебя… баска сожрала!

Данир уль Масхи, Фиолетовый Ищущий второй ступени, выругался, наверное, уже в сотый раз. Хотя светло-багровый диск Светила, которое иногда можно было разглядеть за ветвями высоченных дабов, не прошел по небосклону даже первой четверти. Раздражало все. И крупные капли дождя, срывающиеся с ветвей, и разбивающиеся о защиту, и скрип кожаного седла, которое для него, Ищущего, подбирали с особой тщательностью, и лошадь, самая смирная в конюшнях графа, и сам граф дум Гарский, и лес вокруг…

— Не лес, а Лес! — поправил он себя, — Запретный Лес! Что б ему пусто было. Что б…

Уль Масхи даже закрыл глаза, чтобы не видеть того, что раздражало. А раздражало его все! С того самого мгновения, когда он закрыл за собой дверь своей лаборатории. Той, что осталась в столице Империи, в благословенном и великом Амбоне. Закрытые глаза, и мерная поступь лошади словно утянули его мыслями назад, к началу второй четверти сезона Жары, когда, собственно, и произошли события, круто повернувшие его жизнь. Конечно, вокруг темнел Запретный Лес, полный таинственных и опасных существ. Но что могло угрожать ему, Ищущему достаточно высокой ступени? Да еще Знак защитный Высшего уровня на груди, да графская стража спереди и сзади, и целая сотня егерей, которые тут не столько ради добычи, сколько ради безопасности двух высокопоставленных персон — графа Вилима дум Гарского, и его самого, Ищущего, присланного сюда волей самого императора.

— А, нет, трех! — едва не сплюнул он на гриву лошади, на несколько мгновений опять открыв глаза, — как я мог забыть про графскую дочь, Майлену? Вот ведь ехидна! Все — все мысли прочь, кроме тех, что несут спокойствие и умиротворенность.

Ему, Ищущему Фиолетовой ветви искусства, отвечающей за Разум, было очень просто направить чужие мысли в нужном ему направлении; хотя он был больше теоретиком, чем практиком. Но вот свои…

Расслабившись, прогнав несколько раз сквозь себя теплые фиолетовые волны, он все же заставил себя вернуться в прошлое. Даже улыбка появилась на круглом, с виду таком простодушном лице, когда он почти физически ощутил себя в умиротворяющей атмосфере личной лаборатории.

Данир уль Масхи был приписан к имперскому анклаву Фиолетовых. Отдавал ему первую половину дня. Жутковатую половину, надо признать. Обязанностью уль Масхи было состояние Дворцовой Стражи. Тех десяти тысяч воинов, сквозь которых, пожалуй, не могла пробиться ни одна армия. В полном составе. Настолько идеально были подготовлены эти стражники, грудью своей и оружием охранявшие самого Императора.

— Еще бы, — беззвучно пробормотал Данир, не открывая глаз, — сотни лет тренировок, боев и предотвращенных заговоров. Ну, предотвращали, конечно, не они, а другие — к примеру, Тихая стража. Но мечами и алебардами кололи, и головы рубили именно они, мои подопечные.

Он вспомнил, чуть поморщившись, систему подготовки Дворцовых. Очень необычную систему. Поступая в Стражу — а там и конкурс, и проявленная личная доблесть в других войсках, и — что там таить — вездесущий блат… В общем, вступая в Дворцовую Стражу, неофит подписывал договор. Сроком на сто лет. В течение которой он получал неплохое жалование, дом в столице, где мог завести жену, и не одну, и детей. А главное — раз в год бесплатную процедуру Жизни, которую проводил коллега Данира. Тоже уровня не ниже Ищущего. Только, естественно, Зеленый, из ветви искусства Жизни. И ровно на этот год стражник молодел. И так сто раз. А потом наступала очередь его, Фиолетового, искусника Разума. Уль Масхи путем сложных манипуляций заключал в кристалл все, чем, по сути, являлся Стражник. Кроме плоти, естественно. Плоти, с виду молодой, но с накопившейся усталостью, которую простым взглядом распознать было трудно. И которая могла подвести в решающий момент. А стражники — вы не забыли?! — охраняли самого Императора!

Куда девали тело без малейших признаков личности и разума, Ищущего не интересовало. Да и интересоваться было опасно. Смертельно опасно. Нет — у него были свои обязанности, и он их прилежно исполнял. Он работал с кристаллом размером с голубиное яйцо, в котором была вся жизнь стражника. Внедрял эту жизнь в неофита — на очередные сто лет. А навыки, которые обычные воины обретали годами тренировок и битв, передавались новому стражнику за очень короткое время. Которое складывалось из процедур самого уль Масхи, так и специальных тренировок, обеспечивающих срастания двух разумов, притирки навыков и талантов. И, если первые сам Масхи проводил в течение одной смены дня, то вторые могли длиться целую луну, а то и смену года, а то и дольше.

Что при этом происходило в голове неофита? Данир уль Масхи знал это, пожалуй, лучше любого другого. Потому что вторую половину дня был теоретиком, и занимался как раз этой проблемой.

А происходило вот что. Два разума — уставший, и молодой, но еще не окрепший, вступали в битву. Редко, но кто-то из двух уступал сразу, и тихо гас. Обычно же в четырех случаях из десяти побеждал старый. Еще на сто лет. Что он делал — оставлял свое имя, возвращался к семье — женам и детям? Ищущего это тоже не интересовало. У него были другие интересы.

В других четырех случаях побеждал неофит. Тут уже все по накатанному — смена года, и на место ветерана. А вот два случая из десяти были интересней. Это когда два разума в смертельной схватке убивали друг друга. По сути, получался полный идиот. Но — с обширным набором знаний и навыков опытного стражника. И опять в дело шел кристалл, вокруг которого крутились нешуточные интриги и, как подозревал Данир, немалые деньги. Ведь в этом случае неофиту не надо было бороться за право существования под Светилом. Он однозначно оставался в своем разуме.

И так из года в год. Так уже было, когда Данир уль Масхи достиг второй ступени Ищущего, и занял свою должность. И так должно было быть после него — когда бы это не произошло, куда бы его не направила судьба в лице Главы ветви Фиолетовых. А ему, между тем, нравилось это теплое место. И десять золотых ежегодные, и дом во внутреннем круге столицы (без жены и детей пока, но все некогда, некогда) и, самое главное — лаборатория, в которой он проводил большую часть своего времени. И чтобы не лишиться всего этого, Данир решил произвести небольшой переворот в Искусстве. Точнее, в той его ветви, адептом которого он и являлся. Фиолетовой, или Разума.

А конкретно, Ищущий искал способ вытянуть из человека лишь его навыки и способности. Без личности. Понятно, что сам уль Масхи при этом перейдет на новый уровень в Искусстве. Может, и работу потеряет. Точнее, перейдет на новую. Но что при этом сохранит и домик в столице, и денежное содержание, и лабораторию, и такие же, как у Стражи, бесплатные ежегодные сеансы у Зеленого…

В общем, цель перед собой уль Масхи поставил, и был очень близок к ее достижению. Сейчас, в лаборатории, которая представляла собой купол диаметром в сорок локтей, находился только он, и Фанел — слуга и помощник. Помощник бесправный и безотказный. А все благодаря рабскому ошейнику для Искусников — семислойному, способному удержать любого мастера вплоть до Постигающих. Уровня которых самому Даниру уль Масхи никогда не достичь — природные способности не позволят.

Фанел, здоровяк каких еще поискать, достигший в своей жизни лишь третьего уровня Начинающих, и переданный Даниру в рабство за какой-то проступок, стоял у того участка купола, который без защиты являлся дверью. Проводить хоть самые безобидные эксперименты в Искусстве без защиты категорически запрещалось. А Данир был законопослушным, насколько это было возможным. Вот и сейчас, убедившись, что все процедуры по безопасности исполнились, он негромко, речитативом, начал сопровождать таинство Фиолетового Искусства. А если проще — втискивать в кристалл, который был закреплен на треноге посреди массивного стола, грани Искусства, чуть отличные от обычных. Заклятие, иным словом.

— На этот раз все получится, — отвлекся он, наконец — когда цвет семи кристаллов, окружавших экспериментальный, что находился по центру окружности, достиг нужной степени окраски, — а завтра как раз получать очередного раба на эту луну.

Да — в Империи вполне официально было разрешено рабство. Все было прописано законами, которые сам Данир вполне принимал. Кстати, он и сам, Ищущий, мог стать рабом — тоже по закону. Подобных статей в законе хватало. И главным из них было — предательство интересов империи и императора. Но совершать ни этих, ни других, менее значимых преступлений он не собирался. И эксперименты свои он проводил вполне легально. И очередного раба завтра он подвергнет очередному, может, самому значимому в его, Данира, жизни, эксперименту официально — расписавшись за получение, и вернув бездыханное тело так же. Ну — если рабу не повезет.

— А если повезет — тоже. Хотя… может и оставлю, для продолжения эксперимента.

В этот момент радужные мечтания искусника прервали самым неожиданным способом. Купол, который в теории можно было открыть только изнутри, после окончания эксперимента, вдруг разверзся темным проемом в том месте, где была прописана дверь. И внутрь вступил человек, которого в империи боялись, наверное, больше, чем самого императора. Глава Тихой стражи.

Имени этого страшного человека уль Масхи не знал. Его вообще мало кто знал. Но в лицо узнавали многие — неслышный шепоток сопровождал этого невысокого, стройного человека неприметной внешности и не определяемого возраста, когда он появлялся на больших императорских приемах. Даниру тоже приходилось там бывать — по должности. И, как он предполагал (совсем не желая этого), после успешного завершения эксперимента таких визитов должно было стать больше. Но теперь, после такого вот поворота судьбы…

— Хотя еще ничто не определено, — попытался успокоить себя