Иногда я даже рада, что они думают, что я умерла: смерть все искупила и превратила меня в приятное воспоминание, я стала фотографией улыбающейся девчонки, которой все прощают. Они не знают, что я плохая, а может, знали, но забыли. Тем лучше.
Когда он улыбался и смотрел на меня с нежностью, внутри у меня щекоталось что-то похожее на счастье. Я знала, что, если я ничего не испорчу, все пойдет как по маслу, так что была очень послушна. Он пригласил меня наверх, в дом, поужинать с ним, сидя за столом. Он разрешил мне сходить в ванную и посмотреть на себя в зеркало, открыть все тюбики из каждого ящика, долго-долго валяться в ванне и смотреть телевизор.
Опасный сумасшедший. А может, и нет, может, он единственный человек в мире, способный любить меня. Кто еще принял бы меня такой, какая я есть? Он знает меня, знает, кто я такая на самом деле. Я не знаю, как быть. Он принес мне все, что я заказала. Принес воду и одежду, как делал всегда в последние четыре года. Лишь раз он нарушил распорядок.
Он оставлял мне немного воды и тарелку с едой – недалеко, так, чтобы я могла до нее дотянуться, но несколько раз тарелка выскальзывала у меня из рук и падала, и рис или курица рассыпались по полу, и мне было до них не добраться. Я умирала от голода, а еда валялась на полу в метре от меня и гнила у меня под носом.
Он оставлял мне немного воды и тарелку с едой – недалеко, так, чтобы я могла до нее дотянуться, но несколько раз тарелка выскальзывала у меня из рук и падала, и рис или курица рассыпались по полу, и мне было до них не добраться. Я умирала от голода, а еда валялась на полу в метре от меня и гнила у меня под носом.
Он оставлял мне немного воды и тарелку с едой – недалеко, так, чтобы я могла до нее дотянуться, но несколько раз тарелка выскальзывала у меня из рук и падала, и рис или курица рассыпались по полу, и мне было до них не добраться. Я умирала от голода, а еда валялась на полу в метре от меня и гнила у меня под носом.
Он оставлял мне немного воды и тарелку с едой – недалеко, так, чтобы я могла до нее дотянуться, но несколько раз тарелка выскальзывала у меня из рук и падала, и рис или курица рассыпались по полу, и мне было до них не добраться. Я умирала от голода, а еда валялась на полу в метре от меня и гнила у меня под носом.
От его побоев меня пронзала боль, у меня шла кровь, выступали синяки, хрустели кости, но потом он протирал мои раны спиртом, мазал их йодом, аккуратно перевязывал и улыбался мне. Как-то раз он даже сломал мне руку, случайно, он не хотел. Он крепко схватил меня, а я стала вырываться с такой силой, что кость треснула, как тростник на ветру. Он очень огорчился. «Ты сама сломала себе руку, скажи, ты это сделала, чтобы мне было плохо? Ты плохая, ты же сама этого добивалась».
Иногда он неделями со мной не разговаривал. Он мог целый день не говорить мне ни слова – а я не понимала почему и ломала голову: что же я сделала, чем его обидела, и спрашивала его об этом, а он мучил меня своим молчанием, и это было больнее побоев. Его молчание сводило меня с ума, я умоляла его сказать, что я сделала не так, умоляла поговорить со мной, накричать на меня.
