– Когда бьющий пенальти будет подбегать, вратарь непроизвольно, перед самым ударом по мячу, своим телодвижением укажет сторону, куда он бросится, и бьющий преспокойно может пробить в противоположный угол, – сказал Блох. – С тем же успехом вратарь мог бы пытаться отпереть соломинкой дверь.
Игрок вдруг разбежался. Вратарь в ярко-желтом пуловере стоял совершенно неподвижно, и игрок, бивший одиннадцатиметровый, послал мяч прямо ему в руки.
просто это была неуправляемая физическая боль, и никакие доводы рассудка не могли ее унять: из меня вырвали кусок, и эта пустота теперь долго будет зарастать.
– А я иногда совсем забываю о ребенке, – ответила Клэр. – Тогда я сама беззаботность. Я совсем ее не чувствую, так, вертится что-то под ногами, вроде кошки или собаки.
Я, конечно, решила, что у нее все-таки развиваются собственнические инстинкты, и однажды даже попыталась уговорить ее отдать какую-то вещь другому ребенку. Но она так вцепилась, куда там. И тогда – ведь я-то все еще думала, что это собственничество, – я отняла у нее эту вещь. Только потом я сообразила, что она вцепилась в свою игрушку со страха, теперь я вообще уверена, что дети не могут расстаться со своими вещами не из жадности, а от страха. Ребенок испытывает чисто животный испуг: только что вещь была рядом, принадлежала ему – и вдруг она далеко, у другого, а вместо нее – пустота. Ребенок тогда и себе места не находит. Но я в ту пору настолько была ослеплена своей педагогической мудростью, что живого ребенка не видела, видела только модели поведения и всякий поступок норовила истолковать по трафарету.
я даже нарочно заставляю себя об этом вспоминать, мне так легче убедиться, что тогдашняя моя неспособность видеть вещи иначе и изменять их – не врожденный порок, а следствие тупости и крайнего недовольства собой.
Вот почему состояние страха навсегда связано для меня с актом познания, испытывая страх, я острее вглядываюсь в окружающее, высматривая в нем предвестья перемен к лучшему или к худшему. Именно эти минуты и запоминаются особенно явственно. Но в том-то и беда, что они именно запоминаются, то есть память работает сама по себе, я так и не научился управлять ею. Очень может быть, например, что у меня бывали тогда и проблески надежды, но я их позабыл.
ходишь быстрее, двигаешься изящней и уверенней, и походка у тебя тверже, и говоришь ты громче. Вообще не боишься шуметь. Словно от самой себя отвлечься хочешь.
Только с приходом Юдит, впервые испытав настоящие чувства, я начал всматриваться в окружающее, не отвергая его с первого же – злого – взгляда. Я прекратил коллекционировать особые приметы и стал учиться терпеливому созерцанию.
