А ты знаешь ли, любезный друг: ты никогда никем не пренебрегай, потому что никто не может знать, за что кто какой страстью мучим и страдает. Мы, одержимые, страждем, а другим зато легче. И сам ты если какую скорбь от какой-нибудь страсти имеешь, самовольно её не бросай, чтобы другой человек не поднял её и не мучился; а ищи такого человека, который бы добровольно с тебя эту слабость взял.
Они меня, как надо землякам, ласково приняли и говорят: «Пей водку!» Я отвечаю: «Я, братцы мои, от неё, с татарвой живучи, совсем отвык». «Ну, ничего, – говорят, – здесь своя нацыя, опять привыкнешь: пей!»
«А вот, – говорит, – тебе знамение, что будешь ты много раз погибать и ни разу не погибнешь, пока придёт твоя настоящая погибель, и ты тогда вспомнишь материно обещание за тебя и пойдёшь в чернецы».
Так, – говорит, – потому, что у нас здесь не то, что у вас на земле: здешние не все говорят и не все ходят, а кто чем одарён, тот то и делает. А если ты хочешь, – говорит, – так я тебе дам знамение в удостоверение». «Хочу, – отвечают – только какое же знамение?» «А вот, – говорит, – тебе знамение, что будешь ты много раз погибать и ни разу не погибнешь, пока придёт твоя настоящая погибель, и ты тогда вспомнишь материно обещание за тебя и пойдёшь в чернецы». «Чудесно, – отвечаю, – согласен и ожидаю». Он и скрылся, а я проснулся и про все это позабыл и не чаю того, что все эти погибели сейчас по ряду и начнутся. Но только через некоторое время поехали мы с графом и с графинею в Воронеж, – к новоявленным мощам[23] маленькую графиньку косолапую на исцеление туда везли, – и остановились в Елецком уезде, в селе Крутом[24] лошадей кормить, я и опять под колодой уснул, и вижу – опять идёт тот монашек, которого я решил, и говорит:
Кобылица была, точно, дивная, ростом не великонька, в подобье арабской, но стройненькая, головка маленькая, глазок полный, яблочком, ушки сторожкие; бочка самые звонкие, воздушные, спинка как стрелка, а ножки лёгкие, точёные, самые уносистые
