Тот самый вальс – темный шедевр Питера Гандри, что звучал здесь приглушенно из залов… как и там, в «Аркадии», как и по дороге, когда они ехали по Рублевке.
являющейся словно продолжением кладбища
Катя думала в этот момент – в общем-то трагический, судьбоносный – о пустяках.
и тренер тихо о чем-то просили Лебедева. Нелли видела, что он кивнул
Эсфирь молчала.
– Неужели и вы, Эсфирь Яковлевна, столь черствы сердцем, что… не вспоминали?
время перенеслось в пятидесятые годы, вернув
Обращалась ко мне. По самым разным вопросам – с ГАИ помочь насчет машины и номеров, она тогда «Волгу» себе купила. Потом достать что-то в совхозе «Московский». У них там было спецобеспечение в «Московском писателе», в «Светлом пути» – свой магазин с дефицитом разным. Но дефицит – это ж такое дело. Всегда его мало. А в совхозе-то все свежее, с грядки прямо. Особенно если к праздникам, к торжествам. Так что общались мы с ней все те годы, что я работал. Умная баба была, прожженная, хоть и сказочница детская. Ну, потом времена изменились – это я уж на пенсию ушел и стал председателем совета ветеранов. Прежняя-то жизнь и у нас, и там, на больших дачах, закончилась. Она – Клавдия – смириться с этим не могла. Но мы долго с ней не виделись. А потом она мне вдруг позвонила и буквально умолять начала помочь ей. День тот двадцать пятое июля. Я еще поразился – такое совпадение.
– А что это за день был такой? – спросила Катя.
– Когда детей убили. Утопили в реке.
Старичок Максим Петрович умолк, пожевал губами.
– Деда, ты что-то путаешь, – вздохнул начальник УВД «Максимка». – На Пыхтинском пруду, что ли? Не было ничего такого.
Максим Петрович смотрел в пустоту.
– Двоечник-то мой, внучок, наглый стал, – пожаловался он Кате. – Вот так все время со мной теперь – деееееда, ты что-то путаешь. Деееееда, сырничков покушай. Деееда, таблеточки прими
права вас обвинять, потому что сама – подлая неблагодарная
дружбы с Албанией Первомайская
хочешь расскажу, что она кричит, когда
